Полумрак

Алексей Котаев, 2023

Подземный город, накрытый непроницаемым бетонным куполом. Люди, что живут в этом городе, поколениями сменяя друг-друга. Все счастливы, все в безопасности. Каждый живет свою меленькую жизнь, не желая что-то менять. Семен тоже живет свою маленькую жизнь: работает, служит, верит… Самый обычный человек, в самом обычном, для такого человека, городе. И все в его жизни идет хорошо. Пока однажды Семен не встречается со смертью.Глаза молодого парня открываются широко и он понимает, что весь город – обман. Созданный с одной единственной целью…

Если есть ад…

— Помолился за меня? — толкал меня в плечо Ванька, покачиваясь в полном вагоне, что мчался до буферной зоны.

— Помолился.

А как иначе? Ваньку помнить начал с того же момента, с которого и родителей. Вот только родители умерли, а Ванька еще тут. Они жили по соседству с нами. Ванька и его семья. Самая обычная семья. Мать, отец и сынишка. Мелкий, но коренастый. Всегда был коренастым, и даже сейчас он такой. На голову ниже, но веса в нем на порядок больше чем во мне. И ведь толстым не назовешь. Этого Ваньку.

Иваном его вообще никто не называет. Иван — это как-то серьезно, а на Ваньку без смеха не взглянешь. Мелкий, взбалмошный, суетной. Прыгает себе по лифтам и клетям да анекдоты пошлые рассказывает. А порой как учудит что — так плакать хочется. Иной раз напьется и давай за девками бегать по площади. Так и выходит: он в изолятор, я — на край света. Так, обычно и расходимся с ним после попоек. К утру оба дома.

Но как ни крути — друг. Всегда поможет и поддержит. И секрет ему любой доверить можно. И совета попросить, какого-никакого. Был бы я таким хорошим и открытым человеком — не был бы так одинок. Ванька, вот, не одинок, у него помимо меня друзей — вагон.

А вагон-то качается все сильнее и сильнее. Рельсы перед буферной зоной начинают упрямо косеть, каждый раз заставляя думать: «Доедем ли?»

— Как-то неуверенно ты ответил. Семыч, от качества твоей молитвы мы все тут зависим. Все уже привыкли к твоей этой фигне. Так что давай. Если не домолился — домаливай. — Ванька начал расталкивать сидящих. — Слыш подвинься. Тут молитвеннику сесть надо.

Люди начали веселеть. Иван как безумная селедка в бочке. Один единственный тут толкается, но весело становится всем, потихоньку.

— Да успокойся ты, — усмехнулся я. — Нормально я помолился. Как обычно.

Вагон вылетел из черноты и в уши ударил оглушающий рев сирен.

Красный свет сигнальных ламп не дал понять сразу, что происходит. И лишь вывалившись на платформу в первых рядах я увидел это…

— Молись заново, — Ванька дотянулся до моего плеча. Его голос дрожал, как и он сам. Люди начали выбредать из вагона, обтекая нас.

— И за меня помолись, Семыч, — толкнул меня кто-то в спину. Аккуратно так, будто рука утопающего погладила.

— И за меня…

— Да, Семыч, — встал рядом мой бывший одноклассник. — И за меня помолись. Хоть я в это и не верю, но ты помолись.

Это все было странным с самого начала. Я думал нам не повезло забиться всем в один вагон. Но вагон был не один. Все были полными. И не спроста. Столько людей сюда послать… Словно это не случайность все, а продуманный план.

Вот это все, что происходит перед моими глазами, пока я раскрываю свой рот от ужаса. Цепенящего ужаса.

Гул сирены не прекращался ни на минуту. В воздухе стоял рев и скрежет. Ворота открывались и тут же закрывались. Желтые куртки влетали в маленький зазор между стальными створками и падали на холодный пол.

Нету тут привычного гробового спокойствия.

Я быстро смекнул. Понял сразу, даже через рев и скрежет в помещении. Если все учебники истории — правда, то это новый демонический застой.

Наблюдая, как желтые куртки заносят своих раненных товарищей, я думал лишь о том, что там, за воротами. Раненых становилось все больше. Ворота открывались и закрывались, наплевав на расписание.

Между стальными плитками начала скапливаться кровь, вырисовывая красную сетку под ногами. Я шел и не слышал своих шагов. Всюду крики и ругань. А еще стоны.

Стоны раненых и пожранных людей не замолкали ни на секунду. Прочные желтые куртки на многих были порваны в лоскуты и окрашены в несвойственный им цвет. Оторванные конечности ремнями привязывали к людям, чтобы хоть как-то попытаться восстановить их. Тут рука. Тут нога. Тут чье-то тело и голова на нем. Кровь не хлещет. Застыла в жилах.

Мертвых складывали отдельно, предварительно сняв с них целую экипировку. В итоге получалась гора голых мужчин, покусанных, перепачканных. В пыли и земле.

— Так! — крикнул интендант в рупор, чтобы донести свои слова через всевозможный шум. — Медосмотра не будет. Все в оружейную и к воротам. И не глазейте по сторонам!

— Как медосмотра не будет? — шептались вокруг. — А если мы не готовы? Если больны?

Я видел, как подкашиваются ноги у многих. После увиденного уже не хочется ступать за ворота. Я тоже не хочу. После всех этих тел, после всей крови, что прилипла к подошве ботинок и оставляет следы. Я не хочу.

— Че встал? — толкнул меня работник буферной. — Дуй в оружейку! Там сегодня быстро.

И слова не дал вставить. Ему хорошо, он тут на постоянке. Вот тут, за воротами.

— Эй! — раздался знакомый женский голос. — Дайте мне этого, нужна помощь!

Лиза прибежала из толпы, выхватила меня и уволокла прочь. Работник пожал плечами.

Раз медику понадобился я, то видимо неспроста.

— Ты че здесь делаешь? — прошипел я, ведомый к ровным рядам раненых.

— Дежурство, че еще то? — Лиза явно была не в настроении. — Помогай! Подержи его, пока я лоскут сделаю!

— Да какое, блядь, дежурство! У тебя смена кончилась! Вали отсюда! — я прижал ноги какого-то парня. Его наш разговор совсем не волновал. У бедолаги были проблемы посерьезнее. У него там голени нет, всю отожрали.

Кровь хлещет во все стороны, а Лиза, перепачкавшись в ней по локоть еще и умудряется орудовать маленькой иглой.

— Какой ты, блядь, наивный! Моя смена ни хрена не закончилась! — она дрожащим голосом кричала на меня, соревнуясь с сиреной. — И я, блядь, понятия не имею, когда это случится!

— Что ты… — к горлу подступила рвота, когда я взглянул на подрезанную, аккуратно отпиленную голень. — Господи! Что ты делаешь?

— Лоскут ему пришиваю! Я всю смену только это и делаю, блядь! Я долбанный фельдшер!

— Вот черт! Да не брыкайся ты! — крикнул я через плечо, пока Лиза прямо перед моими глазами протягивала тонкую черную нить от одного куска кожи до другого. Я всякого повидал, но чтоб вблизи. Такое. — Блядь!

— Да что ты все орешь то! Просто молчи и помогай!

И я вдруг задумался. А потом сказал это вслух. — Зачем?

Вопрос прозвучал глупо и убого, не передавая всего, что я хотел уточнить, но Лиза поняла.

— Не хочу, чтоб тебя потом также зашивать пришлось!

— Эй! Эй! — я схватил ее за плечи. — Хорошь! Хватит! Успокойся!

Она и вправду на секунду остановилась. Смотрела на свои руки, на которых свежая кровь перемешалась с хлопьями засохшей и тяжело дышала. И вдруг она заплакала. Не выдержала.

Я бы и сам не выдержал. Я тут не больше минуты, а меня уже воротит от того, что я увидел. И это меня, того, кто самолично разделывает на части животных. А каково ей? Слабой маленькой девушке.

Парень перестал стонать и брыкаться. Потерял сознание от боли. Я смотрю на все это и мне становится страшно. Неужели сегодня Бог покинул нас? Оставил на съедение демонам.

— Ты прав, — она вдруг сделала узел и обрезала нитку. — Сними с него жгут. У меня руки скользкие.

Я надавил пластиковую защелку, и эластичная лента разлетелась в стороны.

— Подожди. Отдышись, — я вновь положил руки ей на плечи. — Смена кончилась. Тебя скоро сменят. Пойдешь, помоешься и постарайся уснуть. Выпей на крайняк…

Я говорил это все, и сам мечтал сделать так же. Я уже весь перепачкан кровью, мне уже плохо от происходящего. А сколько она в таком темпе орудует? Час? Два? Или может так с начала смены?

— В середине смены… Повалили раненые. До хрена просто. Я, блядь, только и успевала, что жгуты перестегивать. А потом сунули инструмент. Я… Я не хочу так. Не хочу, чтоб работа такая… — Лиза заплакала и упала мне на грудь. — Где твой Бог? За что он так с ними всеми? Почему я должна в этой крови плавать?

Я обнял ее. Обнял посреди этого ужаса. Крики, стоны. Всюду снуют люди с оружием. Под потолком носится кран балка, перенося раненых. Вагоны загружают телами и отправляют в черноту тоннеля. Весь пол в крови. Все медики в крови. Хирурги в прорезиненных плащах носятся со своими ножовками от одного к другому. В одной руке скальпель, в другой пила.

У кого укусы — сразу отпускают, говорят идти своими ногами в больницу. У кого зашить рану нужно — тоже. Клеем польют и готово. Тоже пусть дома к врачу идет. А вот с кем хуже… Оторванные ноги, руки. Тут серьезнее. Подрезают хирурги. А зашивают такие как Лиза. И все в шоке. Руки у всех трясутся, ходуном ходят, люди мечутся с места на место и не знают за что взяться.

Многие доживают последние минуты. Порванные легкие, порванные глотки. Всюду хрипы. И эта долбанная сирена на открытие ворот!

Я оглядываю весь этот ужас и поверить не могу. Предыдущая смена тоже была огромной. И наша огромная. И люди перемешались, больные со здоровыми, и толкаются. И спотыкаются друг об друга.

Лиза молодец: вывела меня в сторону, позволила вникнуть, одуматься. Прийти в чувства. Я от увиденного в шоке, и теперь представляю, чего ждать за стеной. Я сижу с ней и уже все понял. И спрятаться хочу. И помолиться.

А она прижимается ко мне. Я чувствую, как кровь с ее рук пропитала мою футболку. Какие руки у нее горячие. Странно и страшно. И нутро все упало вниз живота, тянет к земле, не дает отодвинуться и встать.

Ворота закрылись, и сирена замолкла.

— Смена медицинского персонала! — кричал кто-то в рупор. — Повторяю! Смена медицинского персонала!

— Я же говорил, что скоро сменят тебя, — погладил я ее по темным волосам, что собраны в маленький хвостик. — Все, отдышись. Иди домой, отдохни.

Лиза только головой ворочает.

— Ну ты чего? — отодвинул я ее. — Вставай! Иди! Меняются уже все!

— Я останусь.

— Что? На хрена?

— Ты мне тут поможешь, и тебя не отправят!

— Ты дура что ли? — я подскочил и поднял ее на ноги. — Иди, блядь, отсюда!

Я уже тоже не выдерживаю напряжение. Ради нее пытался сдержаться. Но не выходит. Не могу. Как же назывался этот эффект… Не могу вспомнить.

Смотрю на нее и боюсь, что она еще одну смену такую пахать будет. Тогда она точно сломается.

— Эй… — подошла к Лизе ее коллега и взяла под руку. — Пойдем, все кончилось…

Лиза даже глаза на меня поднять не смогла. Послушно, словно загнанный зверь, поплелась туда, куда ее тянула чужая рука. Я еще какое-то время слышал, как Лизу успокаивает ее подруга, но вскоре голоса перемешались и затихли. А вскоре и Лизина фигура пропала.

И вскоре подошли и ко мне.

— Долго сиськи мять будешь? Давай, праведник, пошли в оружейку! — говорил мужчина в форме. Я не помнил его имени. Пересекались сменами. Как и с многими тут. Я старался не вглядываться в лица раненых и погибших, ведь за десять лет я точно их всех встречал. От этого становилось не по себе.

Подлетели новые медики. Чистые, свежие. Подхватили парня, что лежал у моих ног и уволокли в вагон.

— Паспорт, — протянул руку мужик, что сегодня выдавал оружие.

Я сунул руку в карман и испугался. Сунул в другой и страх перерос в панику. — Я забыл его.

— Да, да… У вас коллективная амнезия, — мужик потушил сигарету об стол и бросил окурок в коридор, через открытую дверь. Не церемонясь. — Знаешь, сколько вас сегодня таких?

— Да я правда его забыл! В ресторане! Позавчера!

— Да мы поняли уже. Поняли. Не ори, — шариковая ручка черкнулась на клочке бумаги и улеглась на стол. — Вы скоро там? Тут одежды не хватает!

В оружейный кубик внесли на носилках гору желтых курток. Все в крови, рваные.

— Выбирай. Это все, что осталось. Ты поздно пришел.

Вот черт.

Не было привычного порядка. Правила сегодня никто не соблюдал. Человек, что принес гору вещей тут же взял со стойки пыльную и грязную ТВС и вручил мне. — Сегодня можно не под залог. На честное слово.

И вот это, вроде, шутка была, а никто не улыбнулся. У всех лица бледные и глаза навыкате. И у меня навыкате. Как рыбы тут, мордами своими испуганными по сторонам глядим и понят ничего не можем.

Я свои рыбьи глаза рукой внутрь головы вдавил и винтовку взял. А мужики — нет. Смотрят, моргают изредка. Губы обветрились и засохли.

Может стоило дать Лизе поработать еще смену? Я бы помог ей.

А вместо этого роюсь в окровавленных куртках, выбираю ту, что получше. Ковыряю груду и понять не могу, что ищу. Мысли в голову не идут, мимо пролетают. Руки уже красные, а я все найти не могу.

Нашел. Вот эта подойдет. Мой размер. И в карманах патроны звенят. Как они туда попали?

— А каску?

Мужик за столом привстал, так слегка, а потом как ударит ладонью по столу. Так ударил, что мне аж больно стало. — Какую каску? Какую, на хрен, каску? Блядь! Да вы бы пристегивали их, каски эти! К бошкам своим тупым! Авось не растеряли бы!

Понял. Каски не будет. Фонарика, значит, тоже не будет.

Я, как контуженный, вышел из кубика оружейной и встал в строй. Даже не так, в общую кучу. Это был не строй. Все, вроде, выстроились, но как-то криво. С подкошенными ногами. В какой-то панике. С глазами этими, торчащими, чтобы глядеть во все стороны удобнее было. Кто в новой одежде, кто перепачканный, как я. Меня так хорошо снарядили, что я даже штаны с ботинками сменить не успел. Или не на что было. Все что вернулись, небось, обгажены да обоссаны. В свои придется. В парадные. Блядь…

Я выбился и общей толпы и прислонился к холодной стальной стене. Прислонился и покатился вниз. Вынул медальон из-под куртки и бормотать начал. Не помню, что бормотал. Несвязное что-то. Это уже не просьбы была, не мольба. Скорее уговаривал кого то, чтоб пощадили меня. И Ваньку. И мужиков всех этих.

Ванька молча сел рядом. Потом и мой одноклассник. Еще пара мужиков, что со мной в тоннели ходили не раз. Остальные смотрели. Я, когда глаза свои поднимал, натыкался на их взгляд.

И читалось в этом взгляде только одно: «Спаси нас, Сема. Отмоли грехи наши. Договорись там, чтоб на потом отложили»

Они всегда как на безумца на меня смотрят. С молитвами этими и Богом за пазухой. А сейчас и сами уже верят. Во все верят. И что бы я ни сказал — поверят. Надеюсь еще не поздно. Поверить.

— Семен! — снова раздался женский голос, и толпа расступилась, пропустив Лизу вперед.

Она успела отмыть руки и сменить одежду.

Я взглянул на нее снизу-вверх, полными испуга глазами и попытался как можно более сдержано ответить. Но дал петуха. — Тебе чего?

— Я тут буду. Тебя дождусь.

— Дура? — вскочил я. — Домой иди!

— Да ты задолбал! — она со всего размаху треснула меня ладонью по лбу. — Соберись! Не об этом думай!

И вправду. Я пять минут назад успокаивал ее. Теперь она возвращает должок.

Я проглотил густую пену, что была у меня вместо слюны и убрал медальон под куртку. Она права. Я уже помолился. За всех помолился. Теперь главное самому не оплошать.

Девушка быстро куда-то удалилась, и я заметил, что она подняла настроение не только мне. Все стояли и улыбались от увиденного. Всем стало смешно, когда она огрела меня своей маленькой ладонью,и вместо слов подбадривания лишь отругала, как нашкодившего ребенка. Всем, вдруг, стало легче.

— Эт че, получается? — пережевывал сухим ртом ехидный Ванька. — Эт ты не ожог мазать ходил. А кой че другое?

Я провел рукой по свежей щетине на лице. — Получается так.