Сиреневый переход

Алексей Шамонов (2024)

Цветущая сирень прекрасна и загадочна. Много веков аромат пышных соцветий кружит голову людям, живущим на нашей планете. Но он кружит голову и кое-кому ещё. Тем, о чьём существовании мы можем только догадываться.

Глава 4

Новые открытия

Эфель пристально смотрела ему в глаза. Видела, как они у него широко раскрылись, зрачки заняли всю радужную оболочку. Брови взлетели вверх, а открытый рот демонстрировал ровные, белые зубы. Летягин вздрогнул и разразился громким, неконтролируемым хохотом. Его руки то сжимали голову, будто придерживали её, чтобы та не оторвалась от столь бурной эмоции, то опускались к животу, теперь уже боясь за его целостность.

Летягин смеялся и никак не мог остановиться. Глаза у него покраснели и заслезились. Эфель испугалась, что они вот-вот вылетят из глазниц.

Испуганные прохожие, видя столь неадекватное поведение незнакомого им гражданина, ускоряя шаг отворачивали в сторону, чтобы быстрее миновать возможную опасность, исходящую от столь неадекватного индивидуума.

— Гриша, успокойся, успокойся, — призывно произносила она, поглаживая Летягина по голове.

И это сработало. Его волосы у неё под рукой улеглись, смех становился всё тише и через минуту прекратился вовсе. Летягин выпрямился.

— Фу…-, выдохнул он. — Что это было? — спросил потрясённый Григорий.

— Не знаю, но я так за тебя испугалась.

— Это истерика.

— Истерика? А что это такое?

— Это когда одномоментно на человека наваливается слишком много сильных эмоций и происходит нервный срыв. А на эмоции, благодаря тебе, сегодняшний день был очень урожайным.

— Получается, это всё из-за меня, — виновато произнесла девушка.

— Нет, всё нормально, — успокоил Летягин девушку. — А теперь объясни, пожалуйста, откуда ты взяла, что мы брат и сестра, — с вызовом потребовал он.

Эфель было открыла рот, чтобы ответить на этот вопрос, но подумав — произнесла:

— Давай ты сейчас окончательно успокоишься, а когда придём домой, я тебе всё объясню.

Григорий согласился, подумав, что если он услышит ещё что-нибудь подобное, то одной лишь истерикой можно не отделаться. Он удивлялся на себя, ведь раньше никакой истеричности за ним не наблюдалось, и он считал себя достаточно стрессоустойчивым человеком, а тут на тебе такое.

Остаток пути они прошли в полном молчании. Летягин хоть и старался абстрагироваться от услышанного, в уме всё же перебирал варианты, как вдруг он мог оказаться братом человеку из другого, не связанного никак с его, мира, и не находил никаких разумных объяснений.

А Эфель размышляла, как ей всё рассказать, чтобы Григорию вновь не стало плохо.

Летягин чувствовал слабость во всём теле, ноги подрагивали и с напряжением передвигались. Но столь резкий выплеск эмоций помог ему сбросить эмоциональное напряжение, вызванного сегодняшними событиями. Накопившаяся отрицательная энергия ушла вместе со смехом, и он вновь мог рассуждать рационально.

Девушка во все глаза смотрела по сторонам, продолжая удивляться тому, что почти всё, что она видит мало чем отличается от того, что есть в её мире.

Особенно её заинтересовал один дом, на который она обратила внимание, проходя по мосту через железную дорогу. Точнее это был даже не один, а два состыкованных между собой дома, в одном, на первом этаже которого находился магазин, было девять этажей, а во втором, имеющем форму буквы «Г» восемь. Дом показался ей очень знакомым, и всю дальнейшую дорогу она вспоминала откуда она может его знать.

Только войдя в квартиру и усевшись напротив друг друга в кресла, Летягин повторил вопрос:

— А теперь объясни, с какого перепуга ты решила, что мы брат и сестра?

Эфель опасливо посмотрела на Григория.

— А у тебя точно не случится повторная истерика?

— Не случится. Можешь нисколько не волноваться.

Девушка взяла лежащий на журнальном столике карандаш, и крутя его в пальцах, начала говорить.

— Помнишь, я рассказывала, что был случай перехода по сиреневому мостику человека из вашего мира в наш?

— Помню, и что дальше? — напрягся Григорий.

— А дальше то, что этим человеком был твой отец.

Напрасно Летягин думал, что он успокоился, и может хладнокровно воспринять любую информацию.

— Что?! — вскочив, машинально прокричал он. — Нет, нет и нет! — замахал он руками, и обессилив рухнул в кресло.

***

То, что сказала Эфель настолько меня ошеломило, что я потерял дар речи. Эту расхожую фразу я неоднократно и ранее использовал в досужих разговорах, не задумываясь о её реальном смысле. Теперь я точно знаю, что дара речи можно лишиться не фигурально, а буквально.

После слов человека из другого мира, что у нас с нею общий отец, у меня буквально подкосились ноги, и, если бы рядом не было кресла, я бы точно рухнул на пол.

Я пытался, что-то сказать, но в итоге только шевелил губами, не в силах выдавить из себя ни звука. Мало того, мне показалось, что я даже не могу полноценно вдохнуть, и в испуге втягивал воздух широко открытым ртом. Что творилось в голове описать не берусь — нет таких слов ни в одном языке. Хаос — не отражает полноту той растерянности и ужаса, который я испытал.

После окончательного осознания сказанного — последовал «большой взрыв». Если бы эмоции были материальны и обладали энергией, то мой мозг от её избытка взорвался бы и разлетелся со сверхсветовой скоростью, наперекор утверждению Альберта Эйнштейна. Я сжал голову руками.

Но, время могущественней любой силы, и способно подмять под себя что и кого угодно, не то, что эмоции. Через минуту я уже мог мычать. А через две получилось произнести целое слово.

Как вы думаете какое слово мне удалось произнести первым? Мне стыдно признаться, по это было слово — дура.

Нет, я никакой не невежда и быдло, и обычно разговариваю с особами женского пола достаточно деликатно. Но тут вырвалось как-то само собой.

Моя новая знакомая, а теперь уже вроде как даже родственница — перестала улыбаться и насупившись, сдвинув свои разлётистые бровки.

Всё дело в том, что я совсем не помню своего отца. Он пропал, когда мне едва исполнилось два года.

В тот день мама была со мной и бабушкой на даче. А так как отец работал, то приезжал к нам только на выходные. И вот в одну из майских суббот он не появился. Телефон, установленный в квартире, где я сейчас живу — не отвечал. Мама, почувствовала неладное, и оставив меня с бабушкой, ранним утром поспешила в Москву. Сотовые телефоны тогда только появлялись у простых обывателей, и у моего отца, в отличии от мамы, его не было.

Открыть дверь ключом не удалось, так как она оказалась закрытой на внутренний засов. Благо, что это второй этаж, и балконная дверь была открыта. Мама упросила соседского пацана, и он с козырька подъезда перебрался на балкон, и проник в квартиру.

В квартире никого не оказалось. Все вещи аккуратно лежали на своих местах, и ничего не пропало.

Отца искали два года, но ни одной мало-мальской зацепки милиции найти так и не удалось. Дело было закрыто, и отца признали умершим.

Обо всём этом мама рассказала, когда мне уже было одиннадцать лет. Я не особо грустил. Так как считал отцом дядю Юру, за которого мама вышла замуж через три года после пропажи отца.

— Никакая я не дура, — обиженно произнесла девушка.

— Ну, извини, это у меня нечаянно вырвалось, — оправдывался я.

— Нет, значит ты так и считаешь меня такой, — не унималась Эфель.

— Ничего я не считаю.

— Нет, считаешь.

Тут я понял, что видимо все женщины, независимо от мира, в котором они живут, одинаковые.

— Прости меня, пожалуйста, — опустив глаза, и как можно жалостливей произнёс я, применив давно известный всем мужчинам приём, который в очередной раз сработал.

Её лицо просияло, а губы расплылись в улыбке.

— Ну, хорошо, — соизволила она меня простить.

Количество вопросов, которые я жаждал задать гостье, резко увеличилось. Но мне уже было как-то боязно их задавать. Но все-таки я продолжил.

— А почему ты считаешь, что это именно мой отец?

— Да у вас почти одно и тоже лицо. Поэтому я тебя на той лавочке сразу узнала.

— Допустим. А он рассказывал, как очутился в вашем мире?

— Конечно. Всё произошло в точности, как и с тобой. Он уснул в своём доме, и оказался на лавочке этого же бульвара, что и ты. Вот только рядом не было никого, кто бы дёрнул его за руку, чтобы он вовремя проснулся и тем самым вернулся к себе в постель. Так он и остался навсегда в нашем мире.

— Представляю, что он чувствовал, когда осознал, где находится.

— Мама рассказывала, что он долго не верил в реальность происходящего с ним. Всё куда-то рвался и просил всех помочь ему вернуться. Но потом смирился и воспринял-таки всё как данность. А вскоре они стали с мамой жить вместе. Но он всё время, хотя маме это не нравилось, рассказывал о своей жене, о тебе и о мире, в котором ему так нравилось жить. Он до сих пор всё подробно помнит, и теперь уже мне постоянно рассказывает о тебе.

— Получается, что ты стремилась попасть в наш мир, чтобы познакомиться со мной?

— Конечно я этого очень хотела. Но, это не главное.

Я даже как-то обиделся.

— Вот как. А что же тогда главное?

Девушка задумалась, и снова внимательно посмотрела мне в глаза. Я почувствовал недоброе.

— Главное — это страдания и беды. Вот за ними я и пришла в ваш мир, — торжественно произнесла Эфель.

Григорий вновь машинально провёл ладонью по волосам. В этот раз они тоже не стояли дыбом, но всё же чуточку приподнялись.

Видя, что Летягин хочет, но не может задать вопрос, девушка продолжила.

— Папа постоянно бурчит, ругая наш мир. Говорит, то мы живём в болоте, в котором кроме гниения ничего не происходит. У нас никто не работает, не учится, а лишь праздно проводят время. Наш с тобой отец говорит, что так не должно быть, ведь жизнь — это череда страданий и бед, только проходя через которые и преодолевая их человек развивается, совершенствуется, приобретая новые качества и умения.

— Интересная мысль, никогда об этом не задумывался. А у вас что, действительно никто не работает?

— Никто.

Летягин замер в недоумении.

— А кто же тогда производит продукт, лечит, учит, охраняет?

— Это всё делают кичелы.

— Тогда понятно почему твой отец так возмущается. — А что же тогда делаете вы? Наверное, занимаетесь творчеством — пишите книги, сочиняете музыку, поёте в хоре и всё тому подобное.

Услышав это — девушка засмеялась.

— Ничего мы не пишем и не сочиняем. Это тоже делают кичелы-поэты, кичелы-писатели и кичелы-музыканты. У них это получается неизмеримо лучше, чем у любого, даже самого гениального человека.

— Вот это да! Вы не работаете, не учитесь, творчеством не занимаетесь, — пожал плечами Григорий. — И давно это у вас так?

— Давно, во всяком случае я не помню, чтобы было по-другому.

— Но раз ты знаешь слова — работа, учёба, сочинять, значит всем этим вы когда-то занимались?

— Конечно, из рассказов кичелов, много-много лет назад, когда они ещё не были созданы людьми, всё это приходилось делать им самим.

— Кстати, у нас сейчас две тысячи двадцать пятый год. У вас тоже? — решил прервать Летягин девушку, неожиданно вплывшим в его мозгу вопросом.

— Нет. Две тысячи сто тридцать второй.

— От Рождества Христова? — с надеждой спросил Летягин.

— Да. От Рождества Христова.

— Хоть это хорошо, — выдохнул Летягин.

— Миры различаются временем, в котором там проходит жизнь, и скоростью его течения. Чем выше уровень, тем медленнее в нём идёт время, — пояснила Эфель. — Так нас учит великий Танзепар, — пафосно добавила девушка.

— А кто это? — удивился Григорий.

— Это наш самый выдающийся кичел-учёный, — с гордостью ответила гостья.

— А…ясно… Давай с этим бредом — потом. А сейчас скажи, я верно понял, что ты рвалась в наш мир за бедами и страданиями?

— Именно так. Папа утверждает, что лишь здесь он жил полноценно, и развивался как личность. И что именно в преодолении и состоит смысл жизни.

Летягин почувствовал что-то даже вроде гордости за своего отца.

— Ну что же, это ты пришла по адресу. Чего-чего, а этого добра у нас в достатке. Хлебнёшь горюшка сполна.

— Ой, как здорово, — всплеснула руками девушка.

— Вот только за те несколько дней, которые ты хочешь здесь пробыть едва ли успеешь насладиться бедами по полной, — с наигранной грустью, произнёс Летягин.

— Ну, значит задержусь до следующей весны, — спокойно произнесла Эфель.

— Этого ещё не хватало. К тому же, у нас без документов жить нельзя. Рано или поздно тебя арестуют, и посадят в тюрьму. Хотя нет. После того, как ты в полиции расскажешь откуда ты здесь появилась, тебя точно отправят в сумасшедший дом.

— А какие нужны документы? — поинтересовалась Эфель.

— В первую очередь маленькая красная книжечка с фотографией, называемая паспортом, в котором написано, что ты — это ты, живёшь там-то и там-то, и его у нас везде надо носить с собой, — насмешливо ответил Григорий.

Девушка в задумчивости молчала несколько секунд, а затем произнесла:

— Это не проблема. Паспорт у меня завтра же будет.

— Паспорт! Завтра! Не смеши меня. Паспорт — это такая вещь, которую в магазине не купишь. И кичел, которых у нас пока, к счастью, нет, не принесёт.

— Хочешь поспорим, что завтра у меня паспорт будет.

— Давай спорить. А на что? — спросил Летягин.

— На то, что если я выиграю, то остаюсь у тебя жить столько, насколько захочу.

— Идёт, — согласился Григорий, полностью уверенный в своей победе. — А если проиграешь, то выполнишь любое моё желание.

— Договорились, — радостно согласилась Эфель.

Летягин посмотрел на часы, которые показывали уже час ночи.

— Ладно. На сегодня хватит. Давай допивай свой томатный сок, да пора укладываться спать, а то мне надо очень рано вставать и идти на работу. По твоей милости, Бос Босыч лишил меня удалёнки, — вздохнув, произнёс Григорий. — Ты ложись в спальне, а я застелю себе диван здесь.

— Только я закрою балкон. Ладно? А если станет жарко, то включим кондиционер. Согласен? — предложила Эфель.

— Хорошо, — согласился Летягин.