Принцип бумеранга

Алина Аркади (2024)

Когда-то Парето избавил меня от «наследства» отца, подарив тихую и размеренную жизнь. Дом в лесу, клиника и редкие встречи с сестрой — всё, чем была наполнена моя жизнь. Но всё изменилось в тот момент, когда Островский оказался в моём доме, положив начало цепочке событий, которая привела к тому, что я считал потерянным. Прошлое осталось в прошлом, а в настоящем меня ждали переезд и семья. Но переезд оказался ошибкой, а семьи я лишилась, оставшись один на один с сожалениями. Когда я находилась на грани, не понимая, куда идти, случайность свела меня с Парето, чтобы моя жизнь изменилась, наполнившись тем, что я уже и не надеялась обрести.

… а время — оно не лечит, даже если дашь ему взятку,

время — такой же хреновый лекарь, как на смертельном ранении бинт.

по-настоящему лечит тот, кто знает все твои недостатки,

но вопреки всему продолжает тебя любить.

Аня Захарова¹

Глава 1

Герман

После нахождения в доме Ярого обстановка походит на последствия ядерного взрыва. И если с окнами и воротами проще, то итальянская мебель, сделанная на заказ, не подлежит восстановлению. Мой личный рай вдали от города и людей был варварски разрушен тем, кого я принимать не планировал.

Всё дело в дочери Константина Сергеевича. Ей я отказать не посмел: ни сейчас, ни впредь. Долг, повисший тяжёлым ярмом десять лет назад, не позволяет проигнорировать просьбы детей Островского. И я бы рад послать к чертям собачьим любые поползновения на мою территорию, но действительность выглядит иначе, и в ней я должник.

Напоминаю себе, что пальто и машина, которые Ярый приватизировал без моего согласия, меньшее из зол. Всё же надеюсь, что транспортное средство будет мне возвращено, пусть и не в идеальном состоянии. Не успеваю уложить мысль, в которой я снова и снова мысленно посылаю Грише всевозможные ругательства, как раздаётся сигнал селектора, свидетельствующий о визитёрах. Рву с места, готовый разразиться бранью и послать любого, кто посмел заявиться в мой дом. Плевать, кого прибило к моему порогу.

— Слушаю, — рычу в динамик, едва сдерживаясь.

— Открывай. — Голос Ярого как чёткий сигнал новых проблем.

— Пошёл на хер, Ярый! Я только отремонтировал дом. Нечего тебе здесь делать.

— Гера, не выёбывайся. У меня раненый.

Нажимаю кнопку, чтобы позволить воротам отъехать, а сам тороплюсь на улицу. И сейчас Ярый узнает о себе много нового и интересного. Открываю рот, но, не успев поделиться мыслями, шокированно наблюдаю, как из машины показывается Островский, опираясь на плечо дочери.

— Добрый вечер, Константин Сергеевич. — Яростный пыл растворяется в тот самый момент, когда Парето вскидывает взгляд, напоминая о способности подчинять без слов. И о моём долге.

— Он станет добрым, если ты его подлатаешь.

Ярый перехватывает инициативу у Таси, я же становлюсь опорой с другой стороны, помогая Островскому дотащиться до операционной, в которой недавно имел счастье побывать его помощник. Константин Сергеевич скидывает пальто, самостоятельно устроившись на столе и позволяя мне осмотреть повреждения. Показываю Ярому, чтобы валил, оставив меня наедине с пациентом.

— На лице царапины: ушиб на переносице, перелома нет, но пару недель придётся ходить в очках. Пуля вошла неглубоко, но под углом, что увеличило раневой канал, — констатирую, впервые рассматривая уродливые шрамы на его теле. Я слышал о них от отца, но видеть воочию не приходилось. — Обколю место проникновения, чтобы извлечь её и наложить швы. Трёх будет достаточно.

— Не стоит, — перехватывает мою руку, в которой зажат шприц. — В этом месте нарушена чувствительность. Потерплю. — И либо Островский желает казаться в моих глазах непробиваемым, либо не доверяет вводимым препаратам. — Постарайся шить так, чтобы новый шрам скрылся среди старых.

И это несложно, учитывая обилие волнообразных дорожек с неровными краями, пересекающих грудь Константина Сергеевича.

— Часть неповреждённой кожи придётся прихватить. — Орудую щипцами в раневом канале, зажав кусок металла, а затем выкладываю на столик и осматриваю повреждение. — Вот здесь. — Чуть надавив, замечаю реакцию раненого. — Могу обезболить.

— Не стоит, Герман. От нескольких стежков не умру.

— Как хотите, — вздыхаю, не желая более навязывать помощь.

Прокол, ещё один, второй стежок — никакой реакции Островского, словно не через живую ткань сейчас проходит игла, соединяя последствия ранения. Выдержка, которой можно лишь позавидовать. Или посочувствовать.

— Тебя не беспокоят?

— Нет. Ярый не в счёт.

— Спасибо, — произносит с надломом. — За него. Таисия не справилась бы с потерей.

— Вы его примете? Я имею в виду в качестве… — подбираю нужную формулировку, потому как не в курсе, что именно известно Константину Сергеевичу об отношениях дочери.

— Зятя. — Констатация факта. — Свидетельство о браке у него на руках.

На секунду замираю, потому что ещё пару дней назад был уверен, что Ярый останется не у дел, а принцесса вернётся в свой замок под надзор строгого отца. Он не ровня Тасе, как и Островскому.

— И вы позволите? — решаюсь спросить. — Пятнадцать лет Ярый контролировал вашу собственность и территорию, являясь, по сути, обыкновенным подчинённым. Пешка, не влияющая на ход игры.

— Этих пятнадцати лет оказалось достаточно, чтобы прощупать его. Знаешь, как определить степень верности?

— Как?

— Способностью человека довольствоваться тем, что ты ему даёшь. Ярый никогда не брал больше, чем было дозволено. Хотя мог. И я бы не узнал. Но, несмотря на безграничные возможности, всегда оставался тем, кто болел за моё как за собственное. Потому что выбрал сторону. А теперь выбрал женщину. И она выбрала.

— Факта выбора для вас достаточно? — Последний стежок, вписывающий новый шрам в коллекцию старых.

— Герман, я не прощаю ошибок. Мои дети не исключение.

— Жёстко.

— Справедливо. Каждый из них знает, что выбрать дозволено единожды.

Для меня Островский всегда был загадкой, и даже рассказы отца о редких вечерах с бутылкой виски в компании сильных мира сего не сделали его для меня человеком с присущими всем слабостями. Словно он не из этого мира, где каждый имеет право на ошибки и сомнения, слабость и сострадание.

— Сделал всё, чтобы новые повреждения скрылись между давними.

— Лена всё равно заметит, — бросает будто в пустоту.

— Боитесь получить от супруги нагоняй? — Позволяю себе улыбнуться, тут же нарвавшись на осуждающий взгляд Островского.

— Не желаю огорчить. Для меня любовь заключается не в громких словах и частых признаниях, а в способности оградить близкого человека от боли. Даже если причиной боли являешься ты сам.

— Рана за сутки не затянется. По крайней мере, у меня нет средства, способного устранить ваши повреждения за такой короткий период.

— Завтра Григорий и Таисия отправятся домой, а я задержусь в Будапеште на несколько дней. И, пока Лена будет наслаждаться общением с дочерью и зятем, у меня будет время зализать раны. Остаточные явления я объясню. Тася получит инструкции, что можно говорить маме.

Тон, не терпящий возражений. Человек, которого невозможно ослушаться. Семья, где существуют определённые правила.

— Я закончил. — Удаляю остатки того, что было рубашкой, и очищаю кожу от следов крови. — Могу помочь дойти в дом.

— Не стоит. Здесь я чувствую себя вполне комфортно. Хотел бы, чтобы меня не беспокоили, оставив в компании старых часов, но у Таисии не хватит терпения до утра. Как только ты выйдешь, она примчится, чтобы посмотреть на моё истерзанное тело.

— Её это вряд ли впечатлит. — Вспоминаю, как она выстояла несколько часов рядом, пока я ковырялся в теле Ярого. — Выдержке вашей дочери можно позавидовать. — Губы Островского трогает едва заметная улыбка.

Собираюсь оставить пациента в одиночестве, подхватываю куртку и подношу руку к выключателю, когда за спиной раздаётся:

— Твой отец мечтал, что когда-нибудь у тебя будет семья. Тебе тридцать семь. Осталось не так много времени. — Дыхание перехватывает, и я так и стою спиной к Островскому. — Неужели не нашлось той, кого бы ты боялся огорчить?

— Нет.

— Или дело в другом? Точнее, в другой. — Он бьёт точно в цель, словно читает меня как открытую книгу. — Алиса?

С силой зажмуриваюсь, много лет не позволяя вслух произносить её имя. Но из уст Константина Сергеевича оно звучит мягко, почти нежно, будто он знает, что любое поползновение в её сторону вызовет мой гнев.

— Я не видел её десять лет. Точнее… видел три года назад. Поехал в город, где она живёт. — По какой-то причине признание вырывается независимо от моего желания.

— Что увидел?

— Приехал в её район. Она гуляла с сыном на детской площадке. Через несколько минут появился её муж. Кажется, его зовут Иван.

— Не подошёл?

— Не решился. Да и зачем? Она казалась такой счастливой и умиротворённой, а я как нежеланное прошлое, которое вдруг решило ворваться в её личный рай. Просто стоял и смотрел.

Два часа, стоившие мне полжизни. Алиса была прекрасна. Рыжие волосы спадали по спине. Я и сейчас помню, какие они мягкие. От неё всегда исходил тонкий аромат жасмина, в котором я тонул, забывая себя и теряя контроль. Мне нравилось засыпать, зарывшись носом в густой водопад, а затем чувствовать на шее робкое прикосновение её губ, свидетельствующих о том, что она засыпает. Удивительно, но именно этого момента мне не хватало больше всего, когда моя Алиса перестала быть моей.

— Ни одна женщина, встретившаяся на твоём пути, не смогла затмить Алису?

— Нет.

Только сейчас понимаю, что так и стою к нему спиной, с занесённой над выключателем рукой.

— Герман, идти по жизни в одиночку возможно, но неинтересно. И пусть даже путь тебе видится осмысленным, но спроси себя: что в конце?

— Мне уже давно кажется, что я еду в автобусе, который мчится без остановок хрен знает куда. В моём случае этого самого конца, возможно, не будет вовсе.

— Тогда у тебя только один вариант — выскочить на ходу. И пусть тебе переломает ноги, но появится шанс сменить маршрут. И автобус.

— Спасибо за совет.

Щёлкаю выключателем и спешу оказаться на улице, чтобы вдохнуть морозный воздух, покалывающий лёгкие и позволяющий прийти в себя. Аллегория, брошенная Островским, имеет больше смысла, чем разговор о моём одиночестве и автобусе. Всё глубже. Всё завязано на Алисе. Спустя десять лет я так и не понял, в какую сторону идти, и пошёл прямо. По накатанной. С головой ушёл в дела клиники и обустройство дома, в котором мне суждено жить одному. В какой-то момент даже задумался о продаже, но Чугунов меня отговорил, надавив на память об отце.

Даже маленькая операционная осталась на своём месте, хотя за ней имеется просторное помещение, в котором отец планировал разместить ещё несколько столов. Меня всегда удивляло, как он горел своим делом, принимая незнакомых людей, выезжая в сомнительные места и сочувствуя тем, кого видит в первый и последний раз. Словно в том, что он делал, был скрытый смысл, понятный лишь ему.

Но его наследие разрушило мою жизнь, отобрав Алису. Я помню её: избитую, раздавленную, не понимающую, по какой причине она стала разменной монетой в играх серьёзных людей. Я рассказал, чему отец посвятил несколько десятилетий, и увидел в её глазах презрение, приправленное страхом. Она уехала, а я так и не смог заполнить пустоту, оставленную ею.

Островский всколыхнул давно похороненное под толстым слоем пыли и отчаяния, напомнив, что и у меня был шанс топать по дороге жизни не в одиночку. Отец всегда повторял, что Константин Сергеевич не произносит пустого. Каждое слово несёт некий посыл, который человек осознаёт не сразу. Но последний раз мы контактировали после смерти отца, когда я просил избавить меня от «наследства». Не думаю, что за прошедшие десять лет он хотя бы раз вспоминал о Германе Чайковском.

Вдоволь насытившись прохладой ночи, захожу в дом, чтобы отправиться в свою спальню. За дверью комнаты, где расположились Тася и Ярый, тихо, что даёт надежду на спокойную ночь.

Не включая свет, устраиваюсь у окна, чтобы окинуть взглядом высокие хвойные деревья, расположившиеся в округе и всегда приносящие спокойствие. Но не сегодня, когда внутрянку взболтали, подняв на поверхность давно осевший осадок.

Уловив движение, замечаю Тасю, которая крадётся к двери операционной. Прав был Островский — утра не дождётся. Неосознанно улыбаюсь, позволяя себе проникнуться теплом к людям, оказавшимся в моём доме. Проходит минут двадцать, и девушка идёт обратно, задержавшись ненадолго с Самсоном, радостно принимающим её ласку.

Ещё немного, и дом растворяется в тишине, а я, устроившись на кровати, лежу с открытыми глазами, думая об Алисе.

***

Островский на переднем сиденье лишь закатывает глаза, вслушиваясь в шёпот Таси и Ярого, и шипит, когда последний прикасается к его дочери. Реакция обусловлена тем, чего Константин Сергеевич избежать не смог, точнее, не планировал: Григория в качестве зятя. Я лишь искоса посматриваю на того, чьё лицо в данный момент далеко от идеала. Вряд ли будет достаточно недели, чтобы появиться перед женой, но, видимо, этот момент был им продуман.

— Спасибо, Гера. — Ярый тянет руку, которую я не задумываясь пожимаю. — И прости за машину.

— Пару царапин я переживу, — тяжело вздыхаю. — А вот пальто действительно жалко. — Окидываю взглядом свою вещь, которая, нужно признать, сидит на нём идеально. — Уезжаешь налегке? — Перед отъездом отметил, что багаж у Ярого отсутствует, тогда как у Таси большой чемодан.

— Всё, что мне нужно, сейчас в моих руках.

Обнимает Тасю, которая льнёт к нему, прикрыв глаза, тем самым вызывая недовольство Островского.

— Спасибо, Герман. — Блондинка оставляет на моей щеке едва ощутимый поцелуй. — За Гришу и папу.

Парочка покидает машину, оставляя меня в компании Константина Сергеевича, который, убедившись, что нас не слышат, ныряет рукой в карман.

— В случае возникновения проблем свяжись с этим человеком. Просто назови своё имя. Он предупреждён.

Беру визитку, на которой выведено «Фриман Б. Р. Адвокат», а затем перевожу на мужчину вопросительный взгляд.

— А они возникнут?

— Мы немного пошумели, — смотрит через стекло на дочь, которая воркует с Ярым. — Ты подлатал Григория, затем меня. Возможно, к тебе возникнут вопросы касательно моего внезапного, но кратковременного возвращения.

И они возникнут, потому как предупреждение Островского меньше всего походит на предостережение, скорее, на констатацию факта.

— А если масштаб проблем выйдет за рамки возможностей этого человека?

— Тогда позвони мне. — Сканирует оценивающим взглядом, который через пару секунд становится отстранённым. — Спасибо, — протягивает ладонь, которую я не сразу пожимаю. — В расчёте. Но мне кажется, ненадолго.

Осмысливаю последние слова, когда Островский оказывается за пределами машины и, рыкнув на Ярого, торопится в здание аэропорта. И только когда троица исчезает из вида, рассматриваю визитку. Лишь имя и телефон, но, перевернув, вижу координаты точки геолокации, написанные от руки. И если это адрес адвоката, то довольно странный. Кто это написал? Вероятно, тот, кто вручил мне карточку.

Перевожу взгляд на стеклянные двери, словно надеюсь пересечься с Константином Сергеевичем, который всё объяснит. Может быть, визитка у него давно, а надпись была предназначена кому-то иному. Кладу её в подлокотник, где, как правило, хранится необходимое, и покидаю территорию аэропорта.

Меня отвлекает входящий звонок, а когда на экране высвечивается «Тётка», мысленно шлю её к херам, не планируя возобновлять общение с человеком, голос которого не слышал пару лет. Я в курсе, по какой причине она звонит, но вестись на провокации, как когда-то отец, не намерен. Экран темнеет, и я выдыхаю, но она звонит снова. Абонент настойчиво насилует мой телефон, и после шестого звонка нехотя принимаю вызов, чтобы услышать то, к чему в данный момент не готов.

Примечания

1

Группа автора https://vk.com/fatalitystihi