Город ночью. Эксцентричная комедия в двух действиях

Алла Рахманина

«Город ночью» – это комедия рубежа эпох. Она была написана в самом конце горбачёвской перестройки, в преддверии демократии и капитализма, и дух перелома, дух перемен в ней особенно отчётлив. Персонажи поначалу серьёзны и неуживчивы друг с другом (и с действительностью), порой саркастичны, порой наивны, погружены в свои повседневные проблемы. Любовь тут соседствует с путаницей семейных отношений, житейские трудности – с муками творчества, благородные порывы – с мелким жульничеством.

Город ночью

Действующие лица

Игнатий Степанович Карпушкин — рабочий автозавода

Оксана Георгиевна Карпушкина — его жена; пекарь

Игорь Тарасович Данилюк — пожарный

Александра Сергеевна Данилюк — его жена; работник бюро пропусков Управления милиции

Дина Данилюк — их дочь; студентка, начинающая журналистка

Хмурый, Тёртый — клички их говорят сами за себя

Эдуард Леопольдович Трошкин — фотохудожник

Жозеф-Сэмюэль Певзнер — интурист из Франции

Аделаида Муравейко — дружинница, флейтистка ансамбля малых духовых инструментов

Регистраторша в приёмном покое больницы

Подгулявший

Приезжий

Водитель такси

Петрович, Потапенко, Очкарик, Федя, Рая, Крановщик (за сценой) — строители

Врач-мужчина, Врач-женщина

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Вместе с ожившим, медленно раздвигающимся занавесом возникает задумчивая, немного грустная, чуточку ироничная мелодия. Это флейта.

Ночь. Улица. Фонарь… Угол многоэтажного жилого дома. Ещё светятся стеклянная дверь и вывеска кафе: «По-домашнему». Два подъезда, между которыми — будка телефона-автомата. Ближе, на первом плане, скамья и парапет набережной. К воде, то бишь в зрительный зал, ведут широкие полукруглые ступени. Зал — это как бы река.

На скамье, в полной неподвижности, нахохлившись, сидит ХМУРЫЙ. Из-за угла, чуть ли не с закрытыми глазами, словно сомнамбула, приближается молодая женщина в длинном белом платье, играющая на флейте. Это МУРАВЕЙКО. На левом рукаве белого платья — красная повязка. На локте правой руки висит резиновая дубинка. МУРАВЕЙКО оглядывается подозрительно.

МУРАВЕЙКО /отнимая от губ флейту/. С преступностью, конечно, надо бороться всем миром. Сообща!

ХМУРЫЙ. Правильно. Пусть каждый сам себя ловит!

МУРАВЕЙКО. Но я-то сама — из милицейского кооператива.

ХМУРЫЙ. Платная, значит? Ну-ну.

/Удовлетворённая ответом, снова взявшись за флейту, МУРАВЕЙКО уходит. Мелодия постепенно затихает. Из кафе, явно подталкиваемый в спину, неохотно выходит ПОДГУЛЯВШИЙ, переругиваясь со служителем./

ПОДГУЛЯВШИЙ. Нравится, вот и сижу! Ну и что, что все гости ушли? Ну и что, что юбиляр ушёл? /Свет в кафе гаснет./ И это — кооперативное кафе! За тройную цену! /ХМУРОМУ./ Я нынче на два юбилея приглашён был. На первом пообедал, а на втором, здесь — ну никакого аппетита. Вот и сидел, ждал, когда этот аппетит появится. /Пошатываясь, уходит./

/Из первого подъезда выходит ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ ДАНИЛЮК, молодцеватый мужчина при усах и в полной пожарной амуниции. Из второго подъезда — ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА КАРПУШКИНА, красивая, могучего телосложения дама. Оба бросают взгляд на часы./

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Мне на дежурство, Оксана Георгиевна, а вам — на смену? Так?

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Так, Игорь Тарасович. Первую партию городских булочек мы выпекаем поздно ночью!

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Для тех, кто не спит?

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Вот именно.

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Городские — это ведь бывшие французские?

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Да, они. /Смотря вверх./ Свекровь в окно смотрит… Пойду.

/Кивнув друг другу, расходятся. Слышится шум приближающейся автомашины. Останавливается. Хлопает дверца. Не заметив ХМУРОГО, мимо пробегает мужчина лет сорока, в рабочем комбинезоне. В руке у него куртка. Это ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ КАРПУШКИН. Оглядывается на не видимого за сценой водителя./

ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ. Я мигом! Не беспокойтесь! У приятеля одолжу и… /Вбегает в телефонную будку, набирает номер./ Что? Какой ещё, к чёрту, автоматический секретарь?! Эдик, это я, Игнатий! Ну, так как? Всё в силе? Нет, пока один. Она чуть позже явится. Ну, не так-то ведь просто солидной даме ночью из дома исчезнуть. Я-то? Да прямо с работы. К себе даже не подымусь. Оксана-то уже ушла — городские булочки они выпекают поздно ночью — а мама дома. Не выпустит. Хуже тёщи! Ну, часочка через три явлюсь. В цеху, скажу, задержался. /Смеётся./ Так, я ж и вправду задержался. Что делал? Панелевозы ремонтировал! И так, знаешь ли, увлёкся… Чуть на свидание не опоздал! /Смеётся./ У тебя удобно? Мы неприхотливы! Что? Трубы гудят? Никак слесаря не вызовешь? Ну, этим ты нас не запугаешь! Всё! Поднимаюсь! /Убегает в подъезд./

/Проходит минута… Появляется шикарно одетый ВОДИТЕЛЬ ТАКСИ. Оглядывается./

ВОДИТЕЛЬ. Нет, ты погляди! Мало что за наши, за рубли его любезно сюда доставил, так ещё и… Слинял, подлец.

ХМУРЫЙ. Думаешь, не одолжит ему приятель?

ВОДИТЕЛЬ. А ты бы одолжил?

ХМУРЫЙ. А ты?

ВОДИТЕЛЬ. Бормотал что-то всю дорогу, в затылке скрёб. Ай да, Карпушкин, говорит, ай да молодец! /Махнув рукой, уходит./

/Слышится шум отъезжающей автомашины. Тут же из подъезда выбегает КАРПУШКИН./

ИГНАТИЙ СТЕПАНОВИЧ /оглядывается, замечает ХМУРОГО/. А, вот вы где! Извините, задержался. /Протягивает деньги./ Сдачи не надо! /Убегает обратно в подъезд./

/Подержав деньги на ладони, пожав плечами, ХМУРЫЙ суёт их в карман ковбойки. Из второго подъезда выходит ДИНА ДАНИЛЮК. Смотрит наверх, на одно из окон дома, потом на часы. Из первого подъезда, насвистывая, выходит увешанный фотоаппаратурой ЭДУАРД ТРОШКИН./

ДИНА /оглядываясь по сторонам/. Тобик! Тобик! Ты где? Ко мне!

ТРОШКИН. А, Дина! Хоть бы взглянуть на вашего Тобика. Что за порода?

ДИНА /неуверенно/. Ну… Он примерно такой… /Показывает руками размер Тобика./ Эдуард Леопольдович, вы что, опять на съёмку? И опять ночью?

ТРОШКИН. Как будущей журналистке — признаюсь. Хочу создать фотохудожественный репортаж о ночной жизни нашего города.

ДИНА. Я думала, существует только ночной Париж, ночной Нью-Йорк… но чтоб наш город!

ТРОШКИН /обиженно/. Очевидно, вас ещё слишком рано укладывают спать. Вы оглянитесь только! Ну, как?

ДИНА. Д-да, темно.

ТРОШКИН /ещё более обиженно/. Темно? Да что у вас со зрением?! Посмотрите направо! Это же наш район светится! А эти районы слева! Заречный! Центральный! Чем не Париж?! А посмотрите, посмотрите, как вписываются в чертёж светящихся окон на той стороне реки семь крупных звёзд большой Медведицы! А вы говорите — темно! Какая напряжённая жизнь! И это — в начале второго часа ночи! Не спит город! Не спит!

ДИНА /неожиданно для самой себя/. Вот таким вы мне нравитесь!

ТРОШКИН /даже не слыша её/. И как же я люблю его! Знаете, я себе иногда наседкой кажусь. Беспокойно вдруг за город станет, тревожно… И — закудахтать хочется, под крылья все эти дома спрятать, заслонить, как цыплят! /ДИНА смотрит на него почти с восторгом./ Но…

ДИНА. От кого же заслонить? Мир разоружается. Сколько ракет разобрали…

ТРОШКИН. Да, на запчасти для других ракет. Хочу, Диночка, запечатлеть эту зыбкую тишину, хочу создать репортаж о родном городе, который спит и не спит одновременно! /Пауза./ Да и кому, Диночка, как не мне делать этот репортаж?! Всё-таки я — Эдуард Трошкин! У меня вкус, фантазия, острое бинокулярное зрение, уникальная импортная фотоаппаратура! Мне, Диночка, телефон обрывают! Звонят заместители начальников Главков, директоры, спортсмены. Неделю назад, например, звонил глава нашей районной мафии, дядя Жека, умолял сделать ему фото для будущего памятника. Да, да, представьте! Но я там попутно такое на его вилле заснял! Пальчики оближешь!

ДИНА. А вот таким вы мне абсолютно не нравитесь!

ТРОШКИН /запинаясь, удивлённо/. Что? Что вы сказали?

ДИНА. Хотите сравняться с негодяем? Что ж… Попытайтесь. Но только знайте, что семь звёзд Большой Медведицы, которые вы разглядели своим острым бинокулярным зрением — отнюдь не звёзды! Это семь обыкновенных электролампочек на стреле крана! Там, на том берегу реки, строят дом.

ТРОШКИН /всматривается/. Но почему кран неподвижен? Мне известно, что дом этот строят и ночью. Я даже собирался… /Слышится сирена проносящейся вдалеке «скорой помощи». / «Скорая помощь»… Врачи спасают человека… И тоже на том берегу. Да, там ведь больница. /Искоса смотрит на отвернувшуюся от него ДИНУ./ И всё-таки, на пути к бессмертию — мы, фотографы, успели больше, чем врачи! /Щёлкает фотовспышкой, снимая ДИНУ./ Вот, пожалуйста! Вы увековечены! Странное чувство. Вы не замечали, Диночка? Всегда почему-то тянет на противоположный берег. Как будто на этом берегу не так интересно. Смотрите, какая красивая лунная дорожка! /Щёлкает фотоаппаратом./ Чем в обход, по Садовой улице добираться, спрыгнуть бы сейчас с парапета на лунную дорожку и… Через пять минут — там, на той стороне!

ДИНА. За чем же дело? Смелей!

ТРОШКИН. Гм. Так утонуть можно.

/Сбежав по полукруглым ступеням, ДИНА с грациозной осторожностью ставит ногу в белой туфельке на ярко высвеченный юпитерами проход между креслами, на «лунную дорожку». Шаг, другой…/

ТРОШКИН. Вы что?! Осторожней! Ну и ну! Как это вам удалось? /Щёлкает фотоаппаратом./ Очевидно, в вас есть что-то такое, что позволяет вам… Что придаёт вам… /Взволнован./

ДИНА /вернувшись на берег/. Ну, теперь вы!

/Спустившись по ступеням, ТРОШКИН нерешительно ставит на «лунную дорожку» ногу и тут же с воплем отдёргивает её./

ТРОШКИН /снимает башмак, выливает из него воду/. Чёрт! /Надевает башмак./ Ну, мне пора, Диночка. Хоть и в обход, а на ту сторону всё равно надо. /Смотрит на часы./

ДИНА /просительно/. Эдуард Леопольдович, для того, чтобы я, наконец, вышла из детского возраста и познакомилась не только с дневной, но и с ночной жизнью…

ТРОШКИН. А папа с мамой что скажут?

ДИНА. Папа на дежурстве, а мама… Накрасила губы, подвела глаза, причесалась и легла спать.

ТРОШКИН. Гм.

ДИНА. Побежали, Эдуард Леопольдович!

/Взявшись за руки, убегают. Часто оглядываясь, что-то восхищённо восклицая, проходит мимо седовласый человечек в белых шортах, в курточке и с галстуком «бабочка». Явный иностранец. Это мсье ПЕВЗНЕР./

ПЕВЗНЕР /ХМУРОМУ, восторженно/. О-ля-ля! Тре бьен! Мсье! Миль пардон! Парле ву франсе, мсье? /Пауза. ХМУРЫЙ смотрит молча./ Ну, а по-русски вы хотя бы умеете?

ХМУРЫЙ /ещё помолчав, с достоинством/. По-русски — лучше.

ПЕВЗНЕР /широким, охватывающим панораму жестом/. Какая красота! Это что-то бесподобное! А почему? Почему?! Потому что это моя родина! Да, да! Я прилетел сюда из Франции, из Марселя. Но я не француз. Нет, нет! Я — представитель русского зарубежья. Чистокровный «здешний» по национальности. Вы же видите, как я хорошо с вами говорю! /Спохватывается/. Ах, да, позвольте представиться. Жозеф-Сэмюэль Певзнер, к вашим услугам. /Отвешивает лёгкий поклон/. От рождения и до самого семнадцатого года — я жил здесь. А потом… потом — там. Но поверьте, я не шпион! Меня не интересует /с жёсткой, недоброй интонацией/, как, что, каким образом, зачем, почему? Наоборот! Меня интересует /с другой — задушевной, ласковой интонацией/, как, что, каким образом, зачем, почему?

ХМУРЫЙ. Нравится, значит?

ПЕВЗНЕР. Нет слов! Слов нет! /Уходит./

/Пауза./

ХМУРЫЙ /вскочив на ноги, кричит вдогонку/. Эй! Слышь? Как тебя? Пензер! Слышь, идея есть!

/Но француз уже далеко, не слышит. Из-за угла, посматривая то на бумажку с адресом, то на табличку дома, появляется ПРИЕЗЖИЙ. Это паренёк лет восемнадцати. В руке у него авоська с какими-то жёлтыми шарами./

ПРИЕЗЖИЙ /ХМУРОМУ/. Извиняюсь, вы здешний?

ХМУРЫЙ. Чистокровный.

ПРИЕЗЖИЙ. А я… Я с Холодной реки сам. Из деревни Щель. /Протягивает бумажку с адресом./ Человека одного ищу — Эдуарда Трошкина, фотографа.

ХМУРЫЙ /сминая и выбрасывая бумажку/. Едуард этот на другом конце города живёт, в Морковном переулке!

ПРИЕЗЖИЙ. В Морковном, говорите? /Доверительно./ Трошкин личную жизнь мне поломал. Мне в армию осенью. Найти бы его, поговорить…

ХМУРЫЙ /махая рукой/. Не Трошкин — Мошкин да Поварёшкин жизни наши ломают…

ПРИЕЗЖИЙ. Мошкин и Поварёшкин — не знаю, а Трошкин поломал. /Перекладывает авоську из одной руки в другую./ Грейфрукту тут у вас купил. Рубль сверху дал, вместо паспорта. /Пауза./ Булку с кооперативной ветчиной попробовал. Паспорт не требовали, но рубль сверху всё равно взяли. Ну ладно, всего вам! /Уходит, но тут же возвращается./ Спасибо большое! /Уходит. Однако через мгновение выглядывает из-за угла. Наблюдает за ХМУРЫМ./

/Из второго подъезда между тем выходит, настороженно оглядываясь, АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА ДАНИЛЮК. Она принаряжена, с красиво уложенной причёской. Заходит в телефонную будку, набирает номер./

АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА. Кто? Автоматический секретарь? Игнатий Степанович, что за шутки? Ну да, я! Задержались в цеху? Панелевозы? Срочно? Дефицит? Так, про панелевозы в другой раз. Вы один? Хозяин на съёмках? Да, муж отбыл — дежурство. Боялась, Дина не даст уйти, но она тоже вышла — подруге позвонить. Что? /Оглядывается./ Ну, в этой будке её нет, значит, пошла за угол. Вы уверены, что нам никто не помешает? Что? Будет лучше, чем у меня в бюро пропусков прошлой ночью? Посмотрим, посмотрим. Надеюсь, не хуже, чем ночью в пятницу — помните, в одном из панелевозов на вашем заводе? Всё, иду! /Исчезает в первом подъезде./

/ХМУРЫЙ поднимается со скамейки, прохаживается, качая головой, удивляясь людям. Откуда-то сверху, не со звёздного ли неба, медленно опускается несколько листков бумаги./

ХМУРЫЙ /подобрав один листок, не без натуги, почти по складам читает вслух/.

Братья Кардан. «Город ночью».

Ночь городская так волшебно хороша.

Проспектам тихим звёзды мирный сон даруют.

Уснул наш город, чистым воздухом дыша…

/Смотрит на обороте. Хмыкает./ Уснул-то он уснул, но… /Садится, достаёт огрызок карандаша, слюнит его, кряхтя, почёсывая затылок, что-то пишет./

/Воспользовавшись тем, что ХМУРЫЙ отвлёкся, из-за угла на цыпочках выходит ПРИЕЗЖИЙ. Тихонько, замирая при малейшем скрипе, достигает первого подъезда и скрывается в нём. Хлопает дверца остановившегося такси. Бежит человек в пижаме. Это уже знакомый нам ПОДГУЛЯВШИЙ./

ПОДГУЛЯВШИЙ /Водителю/. Айн момент, шеф! /Стучит в двери кафе, всматривается сквозь стеклянную дверь./ Эй, кто там? Ночной директор! Эй! /Продолжает стучать в дверь. Хмурому./ Портфель у них забыл. /Снова в двери./ Эй! Есть кто живой?

/Появляется уже знакомый нам ВОДИТЕЛЬ./

ВОДИТЕЛЬ. А, вот он где! /Смеётся./ Я уж подумал — всё, с концами. Как в тот раз. /Смеётся, не дождавшись сочувствия. ПОДГУЛЯВШЕМУ./ Гражданин, вы скоро?

ПОДГУЛЯВШИЙ. Сейчас!

/ВОДИТЕЛЬ уходит./

ПОДГУЛЯВШИЙ /снова в двери/. Папаша, портфель я у вас забыл! Портфель! На юбилее тут у вас был, в сиреневом зале! Портфель под портьеру спрятал — и забыл. Посмотри, папаша! Документы у меня там! Важные документы! /Хмурому, с облегчением./ Посмотрит. /В дверь./ Есть? Да, да! Он самый! Вот спасибо! Давай! Что? /Обескураженно./ Как это — вдруг не мой? А чей же? /Нервно./ Какие ещё доказательства? Я же тебе сказал — документы там! Ну… ещё кое-что. Ну, колбасы в ломтиках грамм шестьсот… Четыре банана… Ну, хорошо, хорошо — три! Ещё что? Ну, «Свадебного» бутылка… Ну, «Русской» полбутылки… Что? Нет «Свадебного»? Как, нет?! Ладно, давай уже портфель! Нет, ты за это ответишь! Что ещё? Ну, огурцы, помидоры… Ну, киевские котлеты, две штуки… Согласен — одна штука. Портфель отдай! Ну?! /Получив портфель, разъярённо ворчит. Подходит к скамейке, ставит портфель. Поправляет сползающие пижамные брюки./ Сторож называется! Я нынче на два юбилея приглашён был. На два! На первом подзаправился, а на втором — никакого аппетиту. Вот и решил сухим пайком взять. В магазинах-то — сами знаете… И ведь своё взял! Своё, со своих тарелок. До пары, правда, не дотянулся… А этот, бандит! Вор! Настоящий вор!

ХМУРЫЙ. Кто настоящий? У тебя вон «Русской» полбутылки, а у него одно сухонькое. У тебя три банана, а у него…

ПОДГУЛЯВШИЙ /зло/. Да я вижу, вы тут из одной шайки-лейки.

ХМУРЫЙ. Не, мы не из одной. /Доверительно./ Мы из разных.

/Появляется ВОДИТЕЛЬ./

ВОДИТЕЛЬ /сердито/. Едете — нет? Мало, понимаешь, что за наши, за рубли, вас доставил, так ещё и…

ПОДГУЛЯВШИЙ /бросая на ХМУРОГО разъярённый взгляд/. Твоё счастье! /Уходит./

ВОДИТЕЛЬ /поглядев вслед ПОДГУЛЯВШЕМУ, переводит взгляд на окна дома/. Хоть этому сбежать не удалось. А Карпушкин — тот спит, небось? Ну, я его сейчас разбужу… /Кричит./ Эй, Карпушкин! Или как там тебя? Который за такси не расплатился! Я к дяде Жеке сейчас заеду, заявление на тебя сдам и услуги оплачу! Он тебе мозги вправит!

ХМУРЫЙ. Дядю Жеку знаешь? Гм… /Протягивает деньги./ На! Выходил этот Карпушкин, передать просил.

ВОДИТЕЛЬ /озадаченно/. Долго же он тебя просил… Эх! /Уходит./

ХМУРЫЙ. Что — эх? Что — эх? /С пронзительным визгом тормозов машина уносится. И тут ХМУРЫЙ замечает забытый портфель./ А портфель?! Эй! Вот заводные! /Схватив портфель, бежит вслед за машиной. Останавливается. Колеблется. Снова бежит./ Портфель забыли-и-и!… Портфель! /Исчезает за углом./

/Из-за другого угла выходит ТЁРТЫЙ. Останавливается перед пустой скамейкой. Недовольно оглядывается. С портфелем в руке возвращается запыхавшийся ХМУРЫЙ./

ТЁРТЫЙ. Сколько раз я тебе говорил, дуремар ты эдакий, чтобы никуда отсюда не отлучался?!

ХМУРЫЙ. Сам дуремар.

ТЁРТЫЙ /после негодующей паузы/. А это откуда? /Вырывает портфель, раскрывает его./

ХМУРЫЙ. Чужой.

ТЁРТЫЙ. Ясно, что чужой. /Удивлённо свистит./ Делаешь успехи, Хмурый, растёшь! Ну, пить нам сейчас нельзя, мы на работе. А закусить — не вредно! /Бросает в рот ломтик колбасы./ Докладывай!

ХМУРЫЙ. Значит, так. Сперва к Едуарду тощенький один на такси приехал, из того же подъезда. По фамилии Карпушкин.

ТЁРТЫЙ. Пешком не мог?

ХМУРЫЙ. Так он же не из дому, с работы! А Едуард наш отвалил, значит, на съёмку, да деваху ещё с собой прихватил. Только ушли — тут, раз, приезжий к нему явился. С Холодной реки сам, из деревни Щель. Жизнь ему, оказывается, Трошкин поломал. /Задумывается./

ТЁРТЫЙ. Дальше.

ХМУРЫЙ. Мамаша девахи этой, с которой Едуард ушёл — шасть из второго подъезда в первый, к тощенькому. Вся из себя фу-ты ну-ты…

ТЁРТЫЙ /жуя колбасу/. Не отвлекайся. Дальше.

ХМУРЫЙ. Всё. Там они. Не пойму только, почему свет не гасят?

ТЁРТЫЙ. Старомодные у тебя, Хмурый, представления. Пока ты за портфелем отлучался, не могло к нему ещё несколько дам зайти?

ХМУРЫЙ. Ты что, Тёртый? Одной ему мало?

ТЁРТЫЙ /строго/. По себе не суди. /С раздражением./ Ведь велено было не отлучаться!

ХМУРЫЙ /после паузы/. От дуремара слышу!

ТЁРТЫЙ. Я, кажется, ничего такого не сказал.

ХМУРЫЙ. Но подумал.

ТЁРТЫЙ. Мысли читаешь?

ХМУРЫЙ. Мысли — читаю.

ТЁРТЫЙ /жуёт колбасу, подозрительно всматриваясь в ХМУРОГО/. А может, ты опять новую жизнь начать хочешь, а, Хмурый? Раза три уже начинал, а конец был один и тот же. Вот ты где у меня, Хмурый! /Сжимает пятерню в кулак./ И не забывай! А если что… От меня, может, и спрячешься, но от дяди Жеки не уйдёшь. /Поднимается. Похлопав по карманам, находит длинную пилочку для ногтей, проводит ей несколько раз по ногтям. Входит в телефонную будку, плотно прикрывает за собой дверь, суёт пилочку в прорезь для монет. Набирает номер./

/В обратном направлении проходит мимо скамьи мсье ПЕВЗНЕР. Останавливается./

ПЕВЗНЕР /восторженно/. О-ля-ля! Ходил, ходил — и снова опять здесь!

ХМУРЫЙ /вскочив при виде Певзнера, настороженно оглядывается на телефонную будку/. Товарищ Певзнер! /Манит его поближе./ Дело есть! Идея! Слышь, ты что? И вправду здешний родом? Фамилия-то у тебя русская, я такие встречал, а вот имя… Жозеф, Семьюель… Французские?

ПЕВЗНЕР /со снисходительной улыбкой/. Да можно и по-русски, почему. Жозеф — Иосиф, а Сэмюэль — Самуил!

ХМУРЫЙ. Ага, точно. Слушай… /Оглядывается на телефонную будку, понижает голос./ Ты говорил, с родиной неохота расставаться, так?

ПЕВЗНЕР. Ой, как неохота-а-а!

ХМУРЫЙ. Оставайся у нас.

ПЕВЗНЕР /понурив голову/. Не тяну я на политическое убежище. Не прогрессивный деятель, не революционер, не владелец фирмы. Я ведь и в каталажке не один раз сидел, но не за политику, нет, а за… /Делает движение рукой, словно залезает в чужой карман./

ХМУРЫЙ /со знанием дела/. В законе?

ПЕВЗНЕР /с грустью/. Завязал.

ХМУРЫЙ. Ссучился, значит?

ПЕВЗНЕР. Да нет, возраст. Зрение уже не то, сердце… А самое главное — хотите верьте, хотите нет — совесть, совесть замучила.

ХМУРЫЙ. Верю. Она и меня вот уже второй час грызёт.

ПЕВЗНЕР. Всего хлебнул. И санитаркой работал, и уборщицей, и… /Вздыхает./ И всё-таки, собрал до кучи всё, что заработал, сантим к сантиму в банк вносил — и вот, купил билет в СССР.

ХМУРЫЙ. В СССР?! Ах, да… Слушай, видишь хмыря в телефонной будке? Это Тёртый. Хочешь, поменяйся с ним одеждой, документами — и тре бьен, так сказать! Ты здесь, в этом… гм… в СССР. А он, гад, в Марсель махнёт!

ПЕВЗНЕР /начинает торопливо снимать с себя шорты/. Спасибо, добрый человек! Не на чужбине умру, не на чужбине… /Еле справляется со слезами./

ХМУРЫЙ /тоже взволнован/. Погоди-погоди! Штаны оставь пока. Мне ж ещё его уговорить надо!

ПЕВЗНЕР /разочарованно застегивая шорты/. А… А если он не согласится?

ХМУРЫЙ. Уговорю! Погуляй покуда.

/Делая ХМУРОМУ умоляющие знаки, ПЕВЗНЕР удаляется. ХМУРЫЙ отвечает ему жестами, полными оптимизма. Из будки выходит ТЁРТЫЙ./

ТЁРТЫЙ /пряча пилочку для ногтей, удовлетворённо/. Ну, всё! Сейчас их оттуда выкурят!

ХМУРЫЙ. Слышь, Тёртый, ты не заводись, но… Ты уверен, что дядя Жека нам за эти фотокарточки заплатит?

ТЁРТЫЙ. Я когда не уверен — не обгоняю. /Ест колбасу. Но сомнение ХМУРОГО ему не по душе. Неожиданно взрывается./ Ему за эти негативы — за негативы, не за фотокарточки! — срок светит! И приличный! Заплатит, как миленький. И в конвертируемой валюте, само собой!

ХМУРЫЙ. Я и в некорве… и в неверкор… Я и нашими возьму. /Махнув на него рукой, отвернувшись, ТЁРТЫЙ нервно ест колбасу./ Сам дуремар. Ну, а фотокарточки эти… или как их? Негротивы… Они точно у Трошкина?

ТЁРТЫЙ /с непередаваемым презрением/. Не-га-ти-вы! Само собой есть. Он же явно деловой, этот Едуард, как ты выражаешься. У него, единственного во всем доме — кнопочный телефонный аппарат с автоматическим секретарём! Ты видел, какие фирменные на нём корочки? Франкоиталоюгославские! Ох, хитёр, гад! Всё, что надо и не надо, у дяди Жеки заснял! /Снова принимается за колбасу./

ХМУРЫЙ /после паузы/. Скажи, Тёртый, если заплатят тебе валютой… Ты не хотел бы… Ты не думал…

/Шум автомобиля, визг тормозов. Появляется ПОДГУЛЯВШИЙ./

ПОДГУЛЯВШИЙ /подбоченясь/. Та-а-ак… Хороша колбаска? Вкусна?

ХМУРЫЙ /Подгулявшему/. Слышь, друг! Не мешай, а? Важный разговор. Жизненно важный!

ПОДГУЛЯВШИЙ. Ах ты!… /Замахивается./

/Отбив его руку, ХМУРЫЙ сам даёт ему леща. Сделав шага три назад, ПОДГУЛЯВШИЙ садится на землю, с грозным ревом поднимается для новой атаки, но ХМУРЫЙ тут как тут. ПОДГУЛЯВШИЙ снова на земле./

ПОДГУЛЯВШИЙ. Это потому, что я без перчаток… Но ничего, сейчас!…

ХМУРЫЙ /уже рассерженно/. Добром просил, дай поговорить! /Отбивает новую попытку противодействия./ Неужели подождать не мог? Что тебе колбаса эта, что? Как пришла, так и ушла. Не в колбасе счастье! /Отбивает ещё одну попытку./ Не в колбасе, не в колбасе, не в колбасе! /Гонит ПОДГУЛЯВШЕГО всё дальше./

/ТЁРТЫЙ спешит за ними. Все скрываются за сценой, шум затихает. Некоторое время сцена пуста. Затем слышится приближающаяся сирена пожарной машины. Останавливается. Из-за угла выбегает ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ ДАНИЛЮК./

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ /невидимому за сценой шофёру/. Валера, мчись обратно в пожарку, а я здесь подежурю, что-то дымком тянет!

/Новый вопль сирены, машина умчалась. ДАНИЛЮК взволнованно оглядывается. Слышится звук двигателя другой машины. Выбегает ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА КАРПУШКИНА. Столь же взволнованно оглядывается по сторонам./

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА /невидимому шофёру/. Вы… это… Михал Михалыч, поезжайте обратно на хлебозавод, а я тут булочные осмотрю! /Шум удаляющейся машины. К стоящему спиной ИГОРЮ ТАРАСОВИЧУ./ Извините, это вы Доброжелатель?

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ /оборачиваясь/. Какой?… Оксана Георгиевна!

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Ой!… Вы, Игорь Тарасович? /Оглядывается./ Понимаете, тут позвонил мне кто-то…

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Мне тоже. Какой-то Доброжелатель. Что будто бы моя жена…

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. И мне то же самое! Что будто бы мой муж… Мой Игнатий Степанович…

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Моя Александра Сергеевна…

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Что будто бы он с какой-то…

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. Что она… С каким-то…

ВМЕСТЕ. Неужели это правда?!

/Оба лихорадочно оглядываются по сторонам./

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Доброжелатель сказал мне, что будет ждать у телефонной будки…

ИГОРЬ ТАРАСОВИЧ. И укажет квартиру, где моя жена…

ОКСАНА ГЕОРГИЕВНА. Где мой муж…

/Пауза. Поражённые одной и той же мыслью, всплёскивая руками, смотрят друг на друга.

Конец ознакомительного фрагмента.