Работорговцы

Альберто Васкес-Фигероа (2025)

"Работорговцы" — вторая книга из серии "Пираты", написанная мастером приключенческого жанра Альберто Васкесом-Фигероа. Главная героиня, Селеста Эредия, после обретения огромного богатства решает направить свои силы, талант и ресурсы на борьбу с одним из самых чудовищных преступлений человечества — работорговлей. Она покупает великолепный корабль бывшего пирата, собирает верную и отважную команду и отправляется в опасное плавание к берегам Африки. Селеста вступает в борьбу с могущественными врагами, преодолевает множество препятствий и раскрывает всю глубину своего ума, смелости и самоотверженности. Книга поражает яркими описаниями приключений, раскрывает характеры героев и увлекает динамичным сюжетом. Это история о том, как сильная и умная женщина, готовая рисковать всем ради благой цели, меняет судьбы людей и бросает вызов несправедливости.

II

Фердинанд Хафнер очень быстро доказал, что его репутация эффективного и предприимчивого банкира заслужена. Как только его голубые глаза остановились на огромном количестве серебряных слитков, нагромождённых на песке, он взял один из них, взвесил в руке и, едва кивнув своей круглой, лысой и всегда блестящей головой, спросил, обернувшись к Селесте:

— Где вы хотите получить свои деньги?

— Во Франции, Англии, Голландии и Португалии, — был её быстрый и уверенный ответ.

— Я не сотрудничаю с португальскими банкирами, — заметил он. — Но могу разместить для вас хорошую сумму в Бразилии.

— Согласна.

— Мне придётся применить цену, которая действовала до землетрясения, плюс четыре процента комиссии.

— Меня это устраивает, при условии, что вы возьмёте серебро на себя прямо сейчас. Я не могу дольше задерживать солдат полковника.

— Дайте мне час.

До истечения назначенного срока оставалось пять минут, когда он появился, сопровождаемый тремя тяжёлыми повозками в сопровождении дюжины вооружённых людей. Он принёс с собой письменные принадлежности и печать с сургучом. После тщательного подсчета слитков он выдал расписку на двести сорок шесть из них.

Остальное по праву принадлежало английской короне, поэтому солдаты остались при своих обязанностях под его исключительной ответственностью.

Затем энергичный банкир попросил три дня для оформления векселей, должным образом заверенных компетентными властями, но перед прощанием подчеркнул с предельной вежливостью:

— Если есть что-то ещё, в чём я могу быть вам полезен, не стесняйтесь просить.

— Есть, — ответила Селеста. — Возможно, вы знаете кого-то, кто сможет разыскать преступника, пережившего катастрофу. Его зовут Жоао…

Тот прервал её, подняв руку.

— Предпочитаю не знать подробностей, — сказал он. — Но я знаю этого человека. Я пришлю его к вам этой же ночью. Где вас найти?

— В моём доме у Белых Лошадей, меньше чем в часе пути по прибрежной дороге.

— Он будет там!

Действительно, едва стемнело, как мужчина с выдающимся подбородком, густой рыжей бородой и мрачным видом, одетый с неожиданной элегантностью, остановил свою чёрную кобылу у входа в красивый дом на пляже и спросил, не решаясь спешиться:

— Сеньорита Селеста Эредиа?

— Это я.

— Меня зовут Гаспар Ройтер, меня прислал сеньор Хафнер.

— Войдёте?

— Не нужно. Кого вы ищете?

— Португальского моряка по имени Жоао Оливейра, более известного как капитан Тирадентес. Насколько мне известно, он ранен в руку и очень опасен.

— Вам нужен он живым или мёртвым?

— Предпочтительно живым. Мне нужно задать ему несколько вопросов.

— Это будет стоить вам пятьдесят фунтов.

— Если подождёте минуту, я их принесу.

— Не утруждайтесь, — был сухой ответ. — Я беру деньги только за выполненную работу. Доброй ночи!

Он слегка ударил по бокам своей лошади и исчез в ночи, как будто его и не было.

Спустя несколько минут из-за деревьев появился Мигель Эредиа и, облокотившись на забор рядом с дочерью, спросил:

— Думаешь, мы поступаем правильно? Месть ещё никогда не возвращала жизнь никому.

— Месть — это удовольствие, а удовольствия обычно служат только для того, чтобы доставлять удовольствие. Если этот мерзавец отрубил голову Лукасe Кастаньо и тридцати с лишним людям, которых ценил Себастьян, он заслуживает смерти.

— Они были пиратами и знали, на что шли.

— В Порт-Ройяле даже пираты уважали законы, и, если они их соблюдали, имели право чувствовать себя в безопасности.

— Но судить его должна власть.

Дочь долго не отвечала, но затем повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Прими как данность, что отныне не существует другого закона, кроме моего. Если ты готов идти за мной, тебе придётся принять это, не задавая вопросов. В противном случае ещё не поздно остаться в стороне.

— Я и представить не мог, что ты можешь так со мной говорить, — ответил он с болью.

— Я тоже, но теперь я такая, — спокойно ответила девушка. — Имей в виду, что если мы решим бороться с торговцами рабами, мы столкнёмся с самыми могущественными людьми нашего времени, и поэтому нам придётся действовать вне закона, так как законы, которые защищают эту торговлю, очевидно несправедливы. Либо мы будем действовать так, либо ничего не добьёмся.

— Единственное, чего мы добьёмся, — это виселицы.

— У тебя ещё есть шанс этого избежать.

— Ты же знаешь, что нет. Если это твоё решение, я его приму. Какой другой путь мне выбрать в моём возрасте?

— Спокойствие и уединение здесь. Это прекрасное место.

— Зная, что ты подвергаешь себя опасности в этих божьих морях…? Какая глупость! Я всегда буду рядом с тобой, даже если не согласен с твоими методами.

Они больше не говорили об этом до тех пор, пока три дня спустя не узнали, что огромный и роскошный галеон ухоженного и обаятельного Лорана де Граафа бросил якорь в центре бухты Порт-Ройяла, и капитан, как и вся команда, был потрясён, обнаружив, что на месте самого красивого и оживлённого города, который они знали, теперь возвышалась лишь куча руин.

Его некогда гордое и сверкающее судно теперь выглядело разбитым, грязным и обожжённым, паруса были разорваны, бизань-мачта сломана, а корпус пробит в сотне мест. Несчастная попытка нападения на Маракайбо принесла лишь унизительное поражение и более десятка погибших.

Как будто этого было недостаточно, вскоре на борт поднялся полковник Джеймс Бьюкенен, который сухо сообщил обескураженному голландцу, что у него есть шесть дней, чтобы сдать пиратский флаг и подписать документ о прекращении своей «преступной» деятельности на всю жизнь, иначе ему придётся навсегда покинуть Ямайку.

–И это почему? — поинтересовался Де Грааф.

–Потому что пиратство умерло.

–Кто это говорит?

–Я. И на Ямайке теперь я здесь главный.

–Переступив через губернатора?

–Губернатор мёртв. Как и генерал Максвелл. Теперь я отдаю приказы, и это мои приказы… Ты сдашь свой флаг?

–Мне нужно подумать.

–Думай, но помни: через неделю ровно или ты отплывёшь, или будешь висеть на грот-мачте, завернутый в свой флаг.

Несколько месяцев назад ответ гордого пирата свёлся бы к тому, чтобы развернуть порты своих орудий и стереть с лица земли вонючее поселение Кингстон, в то время как его знаменитый оркестр исполнял бы триумфальные марши. Но теперь он прекрасно понимал, что с огромным трудом достиг берегов Ямайки в поисках убежища, и что ни его корабль, ни его люди не были в состоянии противостоять даже жалкому фелюгу грязных флибустьеров.

Поэтому он провёл ночь, мучаясь от своей неудачи и размышляя, куда ему двигаться дальше, ведь было совершенно ясно, что на разлагающемся острове Тортуга его точно не примут. Зловонные и кровожадные буканьеры воспользовались бы «случаем, чтобы напасть на него в темноте, перерезать его команду и, как стервятники, разделить останки его былого великолепия.

Он всегда планировал однажды навсегда оставить своё опасное ремесло, чтобы уйти на покой и разделить честно нажитые сокровища с прекрасными парижанками, к которым питал особую слабость. Но вот он оказался в трудном положении: у него не было ни малейшего сокровища, которое можно было бы разделить, и всё, что осталось в его жизни, — это изрядно потрёпанный военный корабль и изнурённая команда, которой он не обеспечил ни одного приличного трофея за последний год.

И теперь этот чёртов англичанин ставит ему условия.

Он наблюдал, как лунный свет серебрился там, где когда-то стояла знаменитая таверна «Тысяча Якобинцев», и с ностальгией вспомнил бесчисленные ночи, проведённые там, когда он бездумно спускал деньги и презрительно отмахивался от десятков женщин, жаждущих удостоиться чести затащить его в постель.

Осознание того, что всё это осталось в прошлом, внезапно заставило его почувствовать себя старым, усталым и побеждённым — не ядрами Маракайбо, которые с дьявольской точностью попадали в его корабль снова и снова, а временем и судьбой, которые всегда были самыми ужасными врагами, с которыми ни один человек не мог справиться.

Как можно было представить себе, что эти проклятые «маракучи» окажут такое свирепое сопротивление? И кто бы поверил, что менее чем за три минуты земля проглотит целый город?

Он пытался утешить себя мыслью, что всё могло бы быть хуже, если бы он остался на якоре в бухте, ведь ни один корабль не выдержал ударов волн, вызванных землетрясением. Но он находил слабое утешение в том, что потерял один глаз там, где другие ослепли полностью.

Он дремал урывками на палубе, тоскуя по далёким смеху и голосам шумного Порт-Рояля с его шлюхами и игорными домами. С первыми проблесками рассвета его удивило появление фелюги, которая подошла к правому борту, и «милая барышня» почтительно попросила разрешения подняться на борт.

–Что тебе нужно? — сухо спросил он, предположив, что это отчаявшаяся проститутка, пережившая катастрофу, пришла к нему, услышав о его щедрости.

–Купить твой корабль, — последовал твёрдый ответ.

–Купить мой корабль? — переспросил ошеломлённый пират. — Ты хоть представляешь, сколько стоит такой корабль?

–Не представляю и мне всё равно, — отрезала Селеста Эредия. — Я знаю лишь то, что у меня достаточно денег, чтобы купить сотню таких. Так что решай: даёшь разрешение подняться или мне уйти?

Голландец Лоран де Грааф, про которого говорили, что он лишил девственности больше женщин, чем вся армия его страны, растерянно смотрел на дерзкую девицу, которая позволяла ему любоваться её вызывающей грудью, не чувствуя ни малейшей неловкости. И с того самого момента он понял, что перед ним была странная особа, мало похожая на всех тех, кого он когда-либо затащил в постель.

–Поднимайся! — наконец разрешил он.

Селеста подчинилась, пригладила платье, слегка встряхнула короткие волосы, обрамлявшие её лицо с глубокими и проницательными глазами, и, достав из сумки запечатанный документ, поднесла его к лицу собеседника, не выпуская из рук.

–Это аккредитив, подтверждающий, что лишь в одном банке твоей страны у меня достаточно средств, чтобы снарядить десять кораблей, — сказала она. — Достаточно, чтобы начать переговоры?

–Лучше бы нам поговорить в моей каюте.

–Под тентом нам будет хорошо. Каюты — для другого рода «дел», в которых я ещё не решила участвовать.

–Как пожелаешь, — усмехнулся он. — Я бы предложил тебе выпить, но, по правде говоря, на борту не осталось даже лимонов.

Тем не менее он услужливо придвинул ей стул и, сев напротив, снова взглянул на неё пытливо и с улыбкой, в которой чувствовалась вся его обаяние.

–Слушаю твоё предложение.

–Всё просто: я хочу купить твой корабль. Назови цену. Если она меня устроит, я заплачу сразу. Если нет — подожду другого. Спорить я не собираюсь.

–В хорошем торге заключается вся прелесть сделки, — заметил голландец. — Как женщина, ты должна это знать. Что ты делаешь, когда тебе нравится платье или украшение?

–Мне не нравятся ни платья, ни украшения, — последовал сухой ответ. — Сколько ты хочешь за корабль?

–Я должен подумать и ещё не уверен, что хочу его продавать. Тебя интересует и мой флаг?

–Можешь сделать из него подушку.

Возможно, впервые в жизни донжуан Лоран де Грааф потерял дар речи перед женщиной. Он замер на несколько секунд, после чего несколько раз ударил себя по лбу тыльной стороной ладони, словно пытаясь убедиться, что это ему не снится.

— Какая отвратительная жизнь! — наконец пробормотал он. — Всего три месяца назад я стоял на якоре здесь же, моя оркестра играла перед самым роскошным городом, который только можно вообразить, и я гадал, сколько женщин уложу в постель этой ночью. А теперь оказывается, что у меня больше нет оркестра, мой корабль превратился в руины, от столь великолепного города не осталось даже фундамента, и какая-то дерзкая девчонка предлагает мне сесть на флаг, который одержал победу в сотне сражений. Я не могу в это поверить!

— Придётся поверить. Насколько я слышала, в Маракайбо в этом флаге столько дыр, что даже на подушку не годится.

— Полагаю, в качестве флага ты выберешь череп, обмахивающийся веером, — язвительно парировал его собеседник. — Разве тебе никто не говорил, что две единственные «женщины-пираты», которые существовали, закончили жизнь на виселице? Я знал одну из них.

Девушка едва заметно улыбнулась.

— Говорили. Но я не собираюсь заниматься пиратством. Этот бизнес уже в упадке, и лучшее, что ты можешь сделать, — это завязать с ним.

— Я этого и боюсь, — признался он. — Но скажи мне, — добавил он, — если ты не собираешься становиться пиратом, зачем тебе, чёрт побери, галеон с семьюдесятью восемью пушками?

— Это моё дело.

— Очевидно. Но я был там в день, когда устанавливали его киль, наблюдал за его постройкой день за днём, командовал им с того самого момента, как он коснулся воды, и мне бы не хотелось расставаться с ним, не имея представления, какая судьба его ждёт.

— Вероятно, он окажется на дне моря. Как все. Но я надеюсь, что он ещё принесёт немало пользы. — Селеста изобразила самую сладкую и невинную улыбку, добавив: — Прости, но в этом я не могу тебя обрадовать.

Тот бросил на неё многозначительный взгляд и с иронией поинтересовался:

— Есть ли хоть что-то, чем ты можешь меня «обрадовать»?

— Сомневаюсь, — ответила она с весёлым видом. — К тому же сомневаюсь, что есть ещё что-то, чем ты можешь «обрадовать» меня. Признаю, ты самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала, и твоя слава заслуженна, но, к несчастью, красивые мужчины мне не по вкусу.

— И какие же тебе по вкусу, если не секрет?

— У меня ещё не было времени об этом подумать. Сейчас меня беспокоит только то, как раздобыть хороший корабль.

Спустя час они расстались, как будто были старыми друзьями, и с твёрдым обещанием со стороны голландца, что через три дня он отправит письменное предложение с ценой за галеон, если решит его продать.

На берегу Селеста подошла к отцу, который ждал её в тени пальмы.

— Ну, как? — спросил Мигель Эредия. — Как прошло с Непобедимым?

— Лучше, чем я ожидала, хотя должна признать, что если бы я провела рядом с ним ещё пару часов, он бы увёл меня в свою каюту. Он действительно очаровательный мужчина, и неудивительно, что женщины падают к его ногам. — Она на мгновение замолчала. — Но он знает, как никто другой, что его время прошло.

— Продаст?

— Продаст.

— Слишком ты уверена.

— А какой у него выбор? — ответила дочь. — Он не смог бы починить этот корабль, даже заложив последнюю рубашку, и ему некуда обратиться за помощью. Я его спасительный круг, и он это понимает.

Старик задался вопросом, откуда появилась эта решительная женщина, которая, казалось, всегда знала, чего хочет и как этого добиться, и как получилось, что милая и нежная «крошка», которую он так часто сажал себе на плечи, превратилась в существо, не имеющее ничего общего с другими женщинами.

Даже её мать, несчастная Эмилиана Матаморос, о которой он помнил с грустью, никогда не проявляла и десятой доли такого характера, несмотря на то что была поистине неуправляемой женщиной. Поэтому он пришёл к выводу, что никогда не поймёт причин, по которым его собственная дочь ведёт себя подобным образом.

Он просто сел рядом с ней в небольшой экипаж, и они сразу же отправились обратно в Кабальос Бланкос, не обмолвившись ни словом за всю дорогу.

По приезде их удивило, что к воротам была привязана чёрная кобыла, а изящный Гаспар Рейтер дремал в тени арагуанея, широкополая шляпа прикрывала его лицо.

— Я нашёл человека, — первым делом сказал он.

— Где? — сразу спросила Селеста Эредия с возбуждением, которое контрастировало с холодной и отстранённой манерой, к которой она приучила всех в последнее время.

— Следуйте за мной.

Он провёл их через густой лес и вывел на большую поляну, где стоял ветхий сарай, который когда-то, должно быть, служил складом.

На полу, прочно привязанный к столбу, сидел тощий, грязный и злобный человек, чья левая рука свисала и болталась, как бесполезный придаток.

Девушка наблюдала за ним, пока раненый молча смотрел на неё, а затем спросила:

— Тебя зовут Жоао Оливейра, и ты командовал Ботафумейро?

— Возможно.

— Ты хладнокровно убил команду Жакаре?

— Я их казнил, — уточнил тот. — Это был пиратский корабль.

— Но ты прекрасно знал, что английские законы всегда считали Порт-Ройал убежищем.

— Мне плевать на английские законы. У меня был другой приказ.

— Кто его отдал?

Грязный капитан Тирадентис внимательно оглядел девушку с головы до ног, помолчал несколько мгновений и, наконец, выплюнул, попав в её безупречное розовое платье.

Гаспар Рейтер шагнул вперёд, намереваясь ударить пленника, но Селеста лишь слегка махнула рукой, чтобы он оставался на месте, и, равнодушно наблюдая, как слюна медленно стекает по её юбке, тихо произнесла:

— Я справлюсь сама.

Затем, совершенно неожиданно, она выставила ногу так, что острая носок её изящной туфли с силой ударил по свисающей руке португальца. Тот не смог сдержать вопля боли.

— Слушай меня внимательно, сынок суки, — пробормотала девушка, когда другой наконец перестал кричать. — Насколько мне известно, ты хладнокровно убил и отрубил головы трём десяткам моих друзей. — Она присела на корточки перед ним, чтобы он мог заглянуть ей в глаза и понять, что она говорит серьезно. — Ты за это заплатишь, но у тебя есть два выбора: либо тебя просто повесят, либо ты станешь живой наживкой для акул. Так что выбирай, потому что я умею делать и то, и другое. Мой брат меня научил.

— Значит, ты та самая сестра капитана Джека? — последовал ответ. — Надо было догадаться. Педрариас тебя ненавидел до смерти.

— Что ты знаешь о Педрариасе?

— То, что он утонул.

— Это он тебя нанял?

Жоао де Оливейра едва заметно кивнул головой, видимо, убедившись в бесполезности всякого сопротивления, поскольку перед ним стояла женщина, которая, похоже, вполне могла бы скормить его акулам заживо.

Селеста глубоко вздохнула, выпрямилась и повернулась к своему отцу, который предпочел оставаться неподвижным у двери, и, наконец, продолжила:

— Что ты знаешь о моем брате?

— Ничего, — ответил тот. — Я так и не встретил его.

Девушка пристально посмотрела на него и, наконец, слегка кивнула.

— Я тебе верю. Помню, он ушёл из дома около одиннадцати, так что вполне вероятно, что он не успел бы добраться до корабля к полудню. — Она тяжело вздохнула. — Боже! — воскликнула она. — Подумать только, если бы он полежал в кровати ещё полчаса, был бы жив.

— Однако некоторые говорят, что кто рано встаёт, тому Бог подаёт, — прокомментировал её пленник с насмешливой улыбкой.

— Это не смешно! — заметила она. — И не понимаю, как ты ещё шутишь, зная, что вскоре будешь болтаться на той балке.

— Я всегда представлял, что моя судьба — закончить на рее, — уточнил капитан Тирадентес с удивительным спокойствием. — Какая разница, будет это рея или балка? Танец один и тот же.

— По крайней мере, ты показываешь, что у тебя есть яйца.

— Жаль, что не могу сказать того же о тебе, потому что никогда не думал, что меня повесит женщина.

— Есть что добавить?

— Не виню тебя за то, что ты меня повесишь. Виноват этот проклятый землетрясение, потому что, если бы не оно, сейчас я был бы далеко отсюда и очень богат.

Селеста Эредия Матаморос повернулась к Гаспару Ройтеру, который всё ещё опирался о стену и наблюдал за сценой так, словно его это не касалось.

— У вас есть веревка? — поинтересовалась она.

— Моя работа — ловить беглых рабов, — заметил он. — Плохо бы мне приходилось, если бы у меня не было верёвок.

— И как вы умудряетесь преследовать беглецов в джунглях и при этом всегда выглядеть таким опрятным?

— Привычка, — проворчал англичанин. — Я ненавижу грязь.

— Понятно! Найдите верёвку, привяжите её к лошади и просуньте через то окно. Остальное я сделаю сама.

Тот кивнул и направился к выходу.

Едва он исчез, Мигель Эредия повернулся к своей дочери.

— Ты действительно собираешься его повесить? — спросил он.

— Конечно.

— И что ты этим добьешься?

— Он больше никому не отрежет голову. — Девушка с особым вниманием посмотрела на отца. — Помнишь Лукасa Кастаньо? — добавила она. — Он был хорошим человеком. Пиратом, но хорошим человеком. И благодаря этому типу его голова теперь лежит в бочке с рассолом. Думаешь, он заслужил жить после этого?

Отец слегка махнул рукой в сторону, куда ушёл Гаспар Ройтер.

— Полагаю, что нет, но ты же платишь ему за это. Не вижу необходимости пачкать руки кровью.

— Я не собираюсь пачкать руки, но и больше не позволю другим делать то, что должна сделать сама. Если бы я убила Эрнандо Педрариаса, когда у меня был шанс, ничего бы этого не случилось.

Ответа не последовало, потому что в этот момент длинная верёвка упала к её ногам через окно. Наклонившись с удивительным спокойствием, она сделала скользящий узел и перекинула его через балку, которая тянулась через весь сарай. Затем она надела петлю на шею пленника, который закрыл глаза и начал тихо молиться.

Селеста дала ему чуть больше минуты, чтобы он успел примириться с Богом, а затем резко крикнула:

— Поехали!

Раздался хлопок кнута, веревка натянулась, капитан Тирадентес издал короткий стон и медленно поднялся в воздух, пока его шейные позвонки не хрустнули с жутким треском.

Вскоре он задрыгал ногами в воздухе, а спустя какое-то время, которое Мигелю Эредии показалось бесконечным, его тело затихло, издав последний предсмертный хрип и обмочившись.

Девушка наблюдала за ним невозмутимо, затем отряхнула руки и направилась к выходу.

— Пошли! — сказала она.

— Ты не собираешься его похоронить? — спросил её отец.

— Земля для тех, кто её заслужил. А этот свинья не сделал ничего, чтобы её заслужить.

Когда Мигель Эредия вышел из сарая, он столкнулся с бесстрастным взглядом Гаспара Ройтера, который просто привязал конец веревки к одной из внешних оград.

— Что уставились? — резко спросил он. — Я не виноват, что она такая.

— Каждый есть то, что он есть, — последовал холодный ответ. — И мне это нравится. Большинство женщин, которых я знал, были размазнями, шлюхами или льстивыми дурочками. — Он постучал пальцем по своему лбу. — А у вашей дочери здесь есть яйца.

— Не считаю это комплиментом.

— Как хотите, но на мой взгляд, тот, кто выходит за рамки правил, заслуживает уважения.

Они вернулись вместе к дому, на крыльце которого стояла Селеста с мешком монет в руке, который она передала охотнику за рабами.

— Вот, держите, — сказала она. — А если хотите заработать ещё, начинайте искать честных и храбрых людей, готовых работать на меня.

–Честные и храбрые мужчины, готовые работать на женщину? — рассмеялся другой, явно развеселившись. — Боюсь, это будет гораздо сложнее, чем найти негра в горах. — Он задумался на мгновение. — Но я сделаю, что смогу.

Он взобрался на свою кобылу, слегка махнул рукой на прощание и уехал, ни разу не обернувшись.

–Нам бы таких, как он, побольше, — пробормотала девушка спустя мгновение. — Энергичных и решительных людей.

–Ты думаешь, смогла бы их подчинить себе? — спросил её отец. — Что ты будешь делать, когда сотня варваров, которые три месяца не прикасались к женщине, решат наброситься на тебя?

–Они этого не сделают.

–Как ты можешь быть так уверена? — упрямо настаивал добрый человек.

–Потому что ко мне прикоснётся только тот, кого выберу я, — уточнила она. — Ты не понимаешь, — добавила она. — Но я выросла, видя, как Эрнандо лапал маму на глазах у всех, а она ничего не могла сделать, чтобы этому помешать. С тех пор, как я себя помню, я поклялась, что никогда не допущу такого. Уважение нельзя купить на рынке; уважение зарабатывается день за днём, и я сумею его заслужить, даже если для этого мне придётся повесить половину команды на рее.

Мигель Эредиа предпочёл удалиться молча к близлежащему пляжу, где сел, чтобы смотреть на море и вновь задуматься, какое существо он породил.

Он чувствовал себя сбитым с толку, сбитым с толку и ужасно растерянным, ведь он пришёл к горькому выводу, что ситуация выходит из-под его контроля и не существует никакой человеческой возможности вернуть эту девушку, некогда весёлую и почти нелепую, к нормальной жизни.

Во что она превращается?

Ночами он часто повторял себе этот вопрос снова и снова, не находя убедительных ответов, и в глубине души его пугала метаморфоза, произошедшая в существе, которое ещё несколько месяцев назад казалось неспособным причинить вред даже мухе.

Он закрыл глаза, и в его памяти всплыла холодная сосредоточенность, с которой Селесте завязывала грубую скользящую петлю, чтобы повесить человека. Его пробрал лёгкий озноб при воспоминании о том, с какой удивительной спокойностью она совершила каждое своё движение.

«Её руки не дрогнули, её дух не ослабел, и даже не показалось, что её тронула полная ужаса мольба, с которой приговорённый смотрел на верёвку».

Даже он, переживший все муки ада и живший на грани безумия из-за Эрнандо Педрариаса, поколебался бы в момент казни, в то время как прежняя милая Селесте, всё ещё почти ребёнок, способный думать лишь о красивых платьях и симпатичных юношах, даже не моргнула, когда агонизирующий капитан Тирадентес обмочился от страха.

Он вспомнил зловещее шлёпанье мочи о пыльный пол грязного сарая и пришёл к выводу, что пройдёт ещё очень много времени, прежде чем эта мрачная сцена сотрётся из его памяти.

Спустя час он также осознал, что не сможет спать спокойно, зная, что тот несчастный всё ещё висит, болтаясь на балке. Поэтому он взял лопату и направился к большой хижине.

Он опоздал; Гаспар Ройтер сидел на одной из покосившихся ступенек крыльца, разглядывая могилу у своих ног и задумчиво покуривая длинную изящную трубку.

Он присел рядом.

–Почему вы это сделали? — спросил он через несколько минут.

Другой лишь пожал плечами.

–Какая разница? — наконец ответил он.

–Должна быть причина, — заметил он.

–Большинство вещей, которые я делал, я делал без веских причин, — последовал ответ. — И вот к чему это привело меня.

–Как так вышло, что образованный человек, настоящий английский джентльмен, оказался охотником за беглыми рабами на затерянном карибском острове?

–Быть образованным не значит быть джентльменом. И даже не обязательно англичанином, — возразил другой. — По крайней мере, это не гарантирует быть им вечно. Когда плебей начинает падать, он останавливается довольно быстро, ведь путь, который ему нужно пройти, обычно короток. Однако когда джентльмен падает в пропасть, он, как правило, падает дальше всех.

–Понимаю… Вы найдёте людей, которых просила моя дочь?

Другой кивнул:

–Я их найду.

–Вы думаете, такие люди существуют?

–Это зависит от того, что от них требуется. Сегодня на Ямайке многие не представляют, каким может быть их будущее. Если, как утверждает полковник Бьюкенен, это место перестало быть убежищем, а пиратство, азартные игры и проституция больше не считаются «честными способами заработка», а стали чем-то порицаемым, мы перешли от ночи к дню без всякого перехода. Для большинства перемена оказалась слишком резкой, чрезмерной. Как летучие мыши, они будут ослеплены солнечным светом.

–И можно будет доверять таким людям?

–Я научился много лет назад никому не доверять. Почему теперь что-то должно измениться?

На мгновение оба молча наблюдали за шумной семьёй попугаев, которые ссорились на ветке близлежащего самана. Наконец сам Мигель Эредиа прокомментировал, словно говорил больше с самим собой, чем с собеседником:

–Меня беспокоит моя дочь. Смерть её брата, кажется, свела её с ума. В детстве она его обожала, годами верила, что найдёт его, а когда наконец нашла, потеряла окончательно.

–Потеря тех, кого мы любим больше всего, — это суровая кузница, в которой обычно формируется наш характер, — спокойно ответил англичанин. — Я знаю это по собственному опыту. Боль — это единственный огонь, способный раскалить душу добела, и самое печальное, что мы никогда не знаем, какой формы она примет, если ударить по ней в этот момент. Я выбрал путь деградации, в то время как ваша дочь, похоже, выбирает приключение, неподобающее ни её возрасту, ни её полу. — Он повернулся и посмотрел на него. — Чего она, собственно, добивается?

–Я не уверен.

–Зачем вам эти люди?

Другой взглянул ему прямо в глаза, казалось, то, что он увидел, его убедило, и, наконец, он спросил:

–Сможете хранить секрет?

–Даю вам слово того, что осталось во мне от джентльмена.

–Этого достаточно. — Мигель Эредиа сделал небольшую паузу, но, не раздумывая долго, добавил: — Она намеревается снарядить корабль для борьбы с работорговлей.

Тот очень медленно поднялся на ноги, дважды прошёлся по свободному от зарослей пространству перед сараем и, обдумав услышанное, вынес вердикт:

–Не сомневаюсь, что она ещё более сумасшедшая, чем я думал. Работорговля стала главной движущей силой этого времени, ведь без чёрных эти земли никогда не будут процветать, и их бесконечные богатства будут потеряны навсегда. Транспортировка рабов из Африки подобна реке, более полноводной, чем Амазонка, и пытаться её остановить — всё равно что мечтать о том, чтобы перегородить Амазонку, имея на помощь только дырявое ведро.

–И всё же она намерена попробовать.

–Она погибнет в этой авантюре.

–К несчастью, я уже давно чувствую, что жизнь — это не то, к чему я питаю особую привязанность.

–Эта болезнь пройдёт со временем, — заметил Гаспар Ройтер. — Как ни парадоксально, но чем старее кожа, тем больше мы её ценим. Старуха, у которой едва ли осталось пару лет жизни, боится смерти больше, чем двадцать юношей, перед которыми долгие годы существования.

–Не похоже, чтобы вы, несмотря на возраст, чего-то боялись.

–Есть кое-что, чего я боюсь, — признался другой. — Продолжать погружаться в гниль этого отвратительного ремесла. Когда я бродил по горам, выискивая следы, я чувствовал себя как охотничья собака, которую продали в публичный дом. Иногда мне приходилось копаться в экскрементах, чтобы узнать, насколько далеко убежал беглец, и уверяю вас, в такие моменты меня охватывало почти непреодолимое желание достать оружие и пустить себе пулю в лоб.

–Сейчас у вас есть возможность сменить занятие. Присоединяйтесь к нам.

Его собеседник выглядел озадаченным, вернулся и сел рядом, спросив, как будто не веря своим ушам:

–Вы предлагаете мне перестать быть охотником за рабами и в одночасье стать их освободителем? Понимаете ли вы всю абсурдность вашего предложения?

–Более абсурдно, на мой взгляд, что английский джентльмен бродит по горам, копаясь в дерьме.

–В ваших словах есть доля правды.

–Так что?

Вопрос остался висеть в воздухе, поскольку, не решившись ответить, рыжий с выдающейся челюстью направился к своему коню, который ждал на другом конце поляны, вскочил на него без видимого усилия и на прощание лишь заметил:

–Я вас проинформирую.

Он исчез в кустарнике так, словно его чёрная кобыла обладала способностью проходить сквозь самую густую чащу, не потревожив ни единой ветки. А Мигель Эредиа ещё несколько минут оставался на месте, прежде чем решился прочитать короткую молитву за душу покойного капитана Тирадентеса.

Когда он приблизился к порогу дома, его дочь выбежала ему навстречу, звонко поцеловав в щёку и радостно воскликнув:

–У нас есть корабль!

–Ты уверена?

–Де Грааф сообщил мне своё предложение, и я его приняла. — Она триумфально показала чёрный дырявый флаг, который прятала за спиной. — Он прислал его мне, чтобы я сшила из него подушку.

–Хотел бы я сказать, что так же счастлив, как и ты, но я совсем не уверен. По-прежнему считаю это безумием.

–Когда Себастьян был жив, ты думал иначе: тогда тебе это казалось великолепной идеей.

–Себастьян был моряком; настоящим капитаном, способным держать в узде целую команду бывалых пиратов или вести свой корабль туда, куда нужно, без малейших колебаний… Но что ты знаешь о морском деле? И как мы найдём хорошего капитана или хотя бы штурмана, который не разобьёт нас о скалы в первый же переход?

В ответ девушка подошла к огромному комоду, занимавшему почти всю стену в глубине комнаты, открыла один из ящиков, показав, что он набит изумрудами.

–Вот с этим! — ответила она. — И с кредитными письмами и всем золотом, которое мы закопали вокруг. Мы богаты, отец. Невероятно богаты! И первое, чему я научилась ещё в детстве — с деньгами можно купить всё, что пожелаешь. Помни, что даже моя мать продала себя.

–Я никогда не хотел об этом помнить и жалею, что ты так упорно напоминаешь. Твоя мать продала себя, но не все такие.

–Это ещё предстоит доказать, — отрезала она. — А пока мне нужно купить хороших моряков.

В то время на Ямайке не было недостатка в хороших моряках, и стоило лишь разнестись слуху, что роскошный галеон Лорана де Граафа обзавёлся новым владельцем и ищет команду, как на пляже собрались десятки людей, дожидаясь разрешения подняться на борт.

Однако их удивлению не было предела, когда, переступив порог огромной капитанской каюты — которую предыдущий владелец обставил с таким вкусом, что это больше напоминало роскошный парижский бордель, чем пиратский корабль — они сталкивались с фактом, что на гигантском кресле из чёрного дерева и слоновой кости, украшенном фигурами полуобнажённых нимф, сидела привлекательная девушка с огромными проницательными глазами и суровым выражением лица, ставшая известной тем, что смогла извлечь из полузатонувшего судна невероятное богатство в виде огромных серебряных слитков.

Селеста Эредиа, по правую руку от которой обычно сидел её отец, а по левую иногда Гаспар Ройтер, лишь жестом предлагала новоприбывшему сесть на стул по другую сторону широкого стола и, немного понаблюдав за ним в тишине, обычно начинала расспрашивать о его прошлой деятельности.

— Всё, что ты скажешь, никогда не выйдет за пределы этой комнаты, — сразу же уточнила она. — Но будь уверен: если ты солжёшь, и я это обнаружу, ты будешь висеть на грот-мачте, как только мы выйдем в открытое море. Ты меня понял?

— Понял, сеньора.

— В таком случае хорошенько обдумай свои ответы, — добавила она. — Ты когда-нибудь плавал на пиратском, корсарском, работорговом или флибустьерском корабле?

— Да, сеньора.

— В таком случае, можешь идти.

Если же ответ был отрицательным, допрос продолжался ещё долго, и, после того как она делала быстрые записи в толстой тетради, всех отпускала с одними и теми же словами:

— Через неделю узнаешь, был ли ты отобран.

Обычная церемония заметно изменилась лишь в тот день, когда к ней явился крошечный человечек, чей мощный голос крайне странно контрастировал с его хрупким видом. Он с абсолютной естественностью заявил, что, несмотря на то, что последние три года занимался не слишком почтенной профессией шулера, его настоящей профессией был пост капитана венецианского флота.

— Почему вы оставили море?

— Потому что, прибыв в Порт-Ройал, я понял, что это мой настоящий мир. — Он сделал короткую паузу. — Но Порт-Ройала больше не существует.

— Вы дезертировали?

— Это не совсем точное слово, сеньора. Когда капитан считает себя слишком больным, чтобы исполнять свои обязанности, его привилегией является добровольная передача командования старшему помощнику. Именно это я и сделал.

— И чем же вы болели?

— Азартными играми. Я был одержим ими.

— А теперь?

— Азартные игры одерживают, когда есть шанс выиграть или проиграть. Но когда ты становишься профессионалом и понимаешь, что в долгосрочной перспективе всегда выигрываешь, это начинает наскучивать.

— Сохранили ли вы способность командовать?

— Уверен в этом. — Человечек сделал небольшую паузу. — На самом деле я абсолютно уверен. Однако предупреждаю вас: я капитан жёсткий и требовательный. На моём корабле дисциплина была столь же железной, как на любом венецианском судне. Даже больше, могу добавить.

— Вы ходили вдоль африканских берегов?

— Я плавал по всем побережьям и морям мира, но признаю: что касается Карибского моря, мне не помешал бы хороший лоцман.

Как только он покинул каюту, Селесте Эредиа поочерёдно взглянула на своего отца и на Гаспара Рейтера.

— Что скажете? — поинтересовалась она.

— Кажется, он подходящий человек, — признал англичанин. — Если он хотя бы наполовину такой хороший капитан, как игрок, у нас не будет проблем. Его слава с картами уже легендарна, и я не знал человека более хладнокровного и невозмутимого. Он может часами проигрывать молча, но вдруг, за три сдачи, оставляет противников без гроша.

— Он мошенничает?

— В Порт-Ройале каждого, кто жульничал, зарывали по шею в песок на пляже, чтобы его съели крабы. А он до сих пор жив.

— Возможно, это просто доказывает, что он умнее других шулеров.

— Это плюс в его пользу, — признал Мигель Эредиа. — Достаточно запретить азартные игры на борту, и проблема исчезнет.

— Экипажу нужны игры, — заметила его дочь. — Часто это их единственное развлечение. Лучше всего, что я могу предложить, — это запретить их среди офицеров.

— Вы запретите и ром?

Девушка с головы до ног оглядела англичанина, задавшего этот вопрос.

— Это вас беспокоит?

— Зачем отрицать? Хороший кувшин рома на закате помогает скрасить ночную тьму.

— Но он затуманивает рассудок. Мой брат учил меня, что на борту всегда должен быть запас рома, но раздавать его стоит лишь по особым случаям. — Она сделала паузу. — Хорошо! Согласны, что этот малый может быть тем капитаном, который нам нужен. Кстати, как его зовут?

— Буэнарриво. Арриго Буэнарриво.

— Буэнарриво? — удивилась Селесте Эредиа. — Вы шутите? Капитан корабля с именем Буэнарриво? Несомненно, он был рождён предопределённым.

— Насколько я знаю, он принадлежит к старинному роду венецианских моряков, но на острове его больше знают по прозвищу Тресрейес.

— И почему?

— Потому что однажды он выиграл целый бордель с более чем двадцатью девушками, собрав три короля подряд.

Час спустя, оставшись наедине с дочерью, Мигель Эредиа не мог удержаться от жалоб.

— Как ты можешь думать о том, чтобы собрать команду из охотников за рабами, шулеров, владельцев борделей и всего того сброда, который мир выбросил в самый греховный город на свете? Это безумие!

— Я была бы безумной, если бы пыталась нанять писцов, семинаристов или честных отцов семейства, — заметила Селесте. — Я делаю всё возможное, чтобы выбрать лучшее из этого мусора, но чудес от меня ждать не стоит. Это те материалы, которые у меня есть, чтобы сплести мою корзину.

— И зачем тебе эта корзина?

В ответ его дочь взяла его за руку и подвела к гигантскому кормовому окну, кивком головы указывая на полсотни чернокожих, которые изнурённо расчищали развалины старого Порт-Ройала под палящим солнцем.

— Вот зачем! — сказала она. — Я хочу, чтобы однажды эти несчастные имели право находиться в тени в полдень. Это несправедливо! — добавила она. — Несправедливо, что их заставляют плавиться на солнце, пока мы просто смотрим на них.

— Если они так тебя волнуют, купи их и отпусти на свободу.

— Даже у меня нет столько денег, чтобы выкупить всех рабов на этом острове, — заметила девушка. — И даже если бы они у меня были, на следующий день привезли бы ещё и ещё, потому что пока есть те, кто покупает, найдутся и те, кто продаёт. Нет! — уверенно продолжила она. — Проблему работорговли нельзя решить в месте назначения. Она решается в месте её происхождения.

— Я тебя понимаю, дочь, — ответил человек, которого с каждым днём всё больше подавляла тяжесть происходящего. — Понимаю твои намерения и восхищаюсь твоей решимостью, но меня тревожит масштаб задачи, которую ты решила взвалить на себя. Ты ведь всё ещё почти ребёнок!

–Слава Богу! — воскликнула она, садясь на край огромной кровати, которую любострастный Де Грааф делил порой сразу с тремя или четырьмя любовницами. — Если бы это было не так, мне бы и в голову не пришло снаряжать этот корабль. Но не беспокойся: быть молодой не значит быть безрассудной. Я тщательно обдумываю каждый шаг.

–Ты не слишком долго раздумывала, когда повесила капитана Тирадентеса, — заметил её отец. — Я всё ещё считаю, что его смерть была бесполезной.

–Часто жизни оказываются бесполезными, а не смерти. Я не думаю, что этот подлец когда-либо принёс кому-то хоть что-то хорошее.

Она поднялась с кровати, подошла к окну, снова взглянула на море, раскинувшееся за узкой полоской земли, где когда-то стоял Порт-Ройал, и, не оборачиваясь к отцу, сказала:

–Пора тебе серьёзно задуматься, готов ли ты помочь мне безоговорочно, или же у тебя остаются сомнения по поводу моих намерений. Я знаю, что это будет трудная война, и надежд на победу нет, но я всё равно её начну. Как говорил брат Ансельмо: «Важно не достичь Бога, а двигаться к Его свету». — Теперь она села на подоконник, и, обрамлённая небом и морем за спиной, с её детским лицом и ногами, болтавшими в воздухе, она выглядела скорее озорной девчонкой, обсуждающей весёлый пикник, чем решительной женщиной, готовящейся начать безумный крестовый поход. — Тебе следовало бы знать брата Ансельмо, — прошептала она почти неслышно. — Тебе стоило слушать его так, как слушала я все эти годы, чтобы понять, что эти бедные создания — такие же дети Господа, как и мы, и у них есть бессмертная душа, достойная спасения не меньше, чем наша.

–Может быть, ты права, — признал Мигель Эредиа, несколько озадаченный новым поворотом разговора. — Я никогда не задумывался об этом серьёзно, но не стану отрицать, что у них может быть бессмертная душа, если тебе так угодно. Но я не приемлю того, что, говоря о брате Ансельмо и Боге, ты вешаешь человека.

–Смерть этого негодяя не имеет к этому никакого отношения, — ответила она. — Это была простая месть, и если однажды Господь потребует от меня ответа, я за это отвечу. Но теперь та боль и ярость утихли, и важно только будущее.

–Какое будущее? Я не вижу в этом ни малейшего будущего.

–Как это не видишь? — почти возмутилась она. — Каждый человек, спасённый от рабства, уже сам по себе — будущее. Не наше, конечно, но их. И каждый раз, когда чёрный обретает свободу, другие понимают, что свобода возможна, и тоже начинают за неё бороться. Кто-то должен начать делать больше, чем просто говорить, и чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что, возможно, Господь избрал меня для этой задачи.

–Святые небеса! Да ты просто фанатичка, — притворно ужаснулся её отец. — Так вот что ты хочешь: стать фанатичкой, озарённой Светом Господа, готовой взяться за оружие?

–Есть большая разница между тем, чтобы быть «фанатичкой» и тем, чтобы бездействовать, — обиженно поправила его дочь. — Для брата Ансельмо отец Лас Касас был фанатиком, который в итоге принёс больше вреда, чем пользы своими призывами в защиту индейцев, но он предпочитал его тысячам священников, которые молча и соучастливо принимают бесконечные бесчинства, творящиеся ежедневно с чёрными, индейцами и метисами. Если я ошибаюсь, отправляясь в море, чтобы сражаться с работорговцами, моя ошибка ничтожна по сравнению с теми, кто ничего не делает. Бездействие может быть гораздо более виновным, чем действие.

–Никогда ещё я не слышал, чтобы ты говорила с таким жаром, — всё больше удивлялся Мигель Эредиа. — Я и представить себе не мог, что ты так думаешь.

–Возможно, потому что мы никогда не обсуждали это раньше, а возможно, потому что события последних дней заставили всплыть на поверхность то, что всегда жило во мне, но о чём я сама не догадывалась. Часто нужен толчок, чтобы дерево сбросило свои плоды, и несомненно, что землетрясение стало таким толчком.

Прежде чем её отец успел возразить, раздался осторожный стук в дверь. Когда Селеста открыла, перед ней возникла огромная фигура старшего плотника, угрюмого баскофранцуза, которого никто не знал под другим прозвищем, кроме «Габачо». Он, приподняв край огромной соломенной шляпы, с которой никогда не расставался, коротко и с жутким акцентом сказал:

–Нашёл грот-мачту. Очень хорошая.

–Где?

–Португальский брикбарк на мели.

–«Ботафумейро»? — Громила едва заметно кивнул, и Селеста не удержалась от комментария, обращённого к отцу: — Как ни иронично, но корабль этого мерзавца решит нашу серьёзную проблему. — Она снова повернулась к французу: — Что тебе нужно?

–Двадцать человек и разрешение, полковник.

–Можешь рассчитывать на это. Как дела с остальным?

–Через две недели выйдем в море.

Он не преувеличивал, поскольку командовал целой армией рабочих, которые трудились с рассвета до полудня и с полудня до поздней ночи. Когда-то роскошный галеон на глазах обретал былую мощь и маневренность. На суше в это время десятки людей чинили паруса, канаты и приводили в порядок пушки.

Слава о необычной щедрости, с которой девушка вознаграждала своих людей, разнеслась по всему острову, и в те дни, когда землетрясение разрушило большинство источников дохода, не осталось ни одного человека, кто бы не хотел воспользоваться этой возможностью.

Неподалёку от стоянки корабля вырос импровизированный лагерь из парусиновых палаток, и с наступлением ночи вспыхивали костры, звенели гитары, а выжившие после катастрофы проститутки старались наверстать упущенное время.

Даже явились на борт несколько музыкантов, предлагая свои услуги для восстановления распущенного оркестра капитана Де Графа, но всех их Селеста отпустила одними и теми же словами:

— Мне нужны не флейтисты, а мужчины, готовые рискнуть жизнью в открытом море. Это уже не пиратский корабль и не плавучий бордель.

Однако однажды утром она попросила англичанина Ройтера найти лучшую вышивальщицу на острове, и когда та предстала перед ней, Селеста без всяких предисловий заявила:

— Я дам тебе пятьдесят дублонов, если ты вышьешь для меня флаг и сохранишь рисунок в тайне. Но предупреждаю: если разболтаешь, я велю отрезать тебе язык.

Глаза доброй женщины распахнулись от удивления, она немного замялась, но почти сразу ответила дрожащим голосом:

— Сеньора… за пятьдесят дублонов я унесу с собой в могилу не одну тайну, а сто. Когда начинать?

— Прямо сейчас. Ты закроешься в каюте первого помощника и не выйдешь оттуда, пока не закончишь работу.

— Какой рисунок?

— Завтра увидишь.

Четыре дня спустя сам Лоран де Граф попросил разрешения подняться на борт и, осмотрев «критическим глазом работу кузнецов и плотников», уселся рядом с Селестой, которая ждала его в тени на кормовом поднятии.

— Поздравляю! — сказал он. — Не может быть сомнений, что ты делаешь отличную работу. Я бы и сам лучше не справился.

— Ты сомневался?

— Вовсе нет! — ответил голландец своей ослепительной улыбкой профессионального соблазнителя. — Достаточно поговорить с тобой один раз, чтобы представить, на что ты способна… — Он бросил на нее самый вызывающий взгляд. — Жаль только, что ты так молода! — добавил он.

— Проблема не в моем возрасте, а в твоем, — с насмешкой ответила она. — И я уже предупреждала тебя, что красивые мужчины меня не привлекают. — Она протянула руку и дружески хлопнула его по предплечью. — Что ты собираешься делать теперь, когда тебя вынуждают стать честным?

— Пока точно не знаю, — искренне ответил он. — Но после расчета с моей командой у меня осталось ровно столько, чтобы открыть неплохой бордель в Париже. — Он подмигнул ей. — Можно было бы назвать его «Порт-Рояль». Как тебе идея?

— Плохая. Это как если бы ребенок открыл фабрику леденцов.

— Леденцы заканчиваются, когда их сосешь, — рассмеялся он. — А шлюхи — нет.

— Пусть так, — ответила девушка. — Но было бы печально, если бы последний великий пират Карибского моря, выживший представитель грозной и уважаемой династии, закончил свои дни в качестве «тазика» в публичном доме. Как ни крути, ты остаешься Великим Лораном де Графом и должен уважать себя.

— Ты говоришь о самоуважении, сидя на моем флаге? Не смеши меня!

Она взглянула на него с заговорщическим теплом, в котором читалась искренняя привязанность к человеку, готовящемуся начать последний большой переход своей жизни.

— Я сделаю тебе обещание, которое, возможно, порадует твою грязную, извращенную душонку, — прошептала она, наклоняясь к нему, хотя было очевидно, что никто их не слышит. — В тот день, когда мои ягодицы перестанут быть достойными сидеть на твоем флаге, я выброшу подушку в море.

Голландец распахнул глаза с комически-надежным выражением лица:

— Сегодня ночью?

— Нет, извини, — спокойно ответила она. — Не сегодня ночью и, вероятно, даже не в этом году.

— Какая жалость! — вздохнул он. — Моя нянька, француженка, к слову, научила меня и весьма убедительно доказала, что потеря девственности в раннем возрасте пробуждает дух и расширяет «горизонты».

— Я скорее думаю, что расширяет это кое-что другое, — рассмеялась она. — И пока меня все устраивает, хотя должна признать, что ты был ближе всех к тому, чтобы пробудить мой дух. Ты действительно очаровательный мужчина, и мне хотелось бы сохранить этот воспоминание.

— Ты тоже очаровательное создание, хотя все говорят, что ты тверже кремня. Знаешь, как тебя называют? — При ее молчаливом жесте отрицания он добавил, почти нарочито четко артикулируя: — Серебряная Дама.

— Серебряная Дама? — повторила девушка, словно обдумывая это. — Если честно, мне это даже нравится. И подходит: не каждому удается поднять из моря состояние в слитках серебра.

— В связи с этим мне хотелось бы задать тебе один вопрос, и даю слово, что всегда сохраню секрет. Это то серебро, которое, как говорят, использовал в качестве балласта на своем корабле Момбарс Истребитель?

Селеста Эредиа лишь пожала плечами, уходя от прямого ответа.

— Возможно, — ответила она.

— И как оно оказалось на «Жакаре»? — спросил ее собеседник.

— Это длинная история. Длинная история «хитрости и героизма».

— Мне трудно поверить, что небольшой корабль, как «Жакаре», который на стоянке едва можно было заметить рядом с нами, смог потопить корабль Момбарса, который даже меня превосходил по огневой мощи.

— Ты слышал историю о Давиде и Голиафе? — Голландец кивнул. — Так вот, мой брат был как Давид, только без пращи. Она ему и не нужна была, потому что он был самым хитрым пиратом, когда-либо бороздившим эти моря. — Она сделала жест за спину и добавила: — Я приказала установить шесть тридцатидвухфунтовых пушек на корме; три на верхней палубе и три под моей каютой. — Она посмотрела ему в глаза. — Знаешь почему? Однажды ночью, стоя на якоре прямо здесь, напротив, мой брат указал на твой корабль и сказал: «Он самый красивый из всех, но и самый уязвимый; у него стеклянная задница».

–"Стеклянная задница?" — повторил пират, явно оскорблённый. — Что ты имеешь в виду?

— То, что «зеркало кормы» этого корабля, без сомнения, самое прекрасное из когда-либо созданных: настоящая произведение искусства, проблема которого заключается в том, что на нём установлены всего лишь две жалкие кулеврины. Jacaré смог бы три часа преследовать тебя по пятам, осыпая залп за залпом, и ты не смог бы ни развернуться, ни выстрелить ни одной из своих крупнокалиберных пушек. Ты маневрируешь так медленно, что хороший капитан может предсказать, на какой борт ты повернёшь, за несколько минут вперёд.

— Я никогда не подставлял корму врагу! — пробормотал возмущённый Лоран де Граф. — Бегство — не в моём стиле.

— Плохо в корме, как и в заднице, не то, что ты её предлагаешь, а то, что её могут захватить без разрешения, — хмыкнула дерзкая девчонка. — Твой единственный недостаток, как и у любого хорошего пиратского капитана, в том, что ты убеждён, будто всегда будешь нападать. Но что же произошло в Маракайбо…? — добавила она с откровенно злым умыслом. — Как только ты понял, что не сможешь победить и был вынужден развернуться, тебе попался встречный ветер, и ты почти час не мог выйти из зоны обстрела. — Она сделала широкий жест, указывая на всё вокруг. — Результат налицо.

— Кто тебе это рассказал?

Селесте Эредиа развела руками, словно этот вопрос казался ей самым глупым на свете.

— Корабль! — ответила она с полной естественностью. — Посмотри на попадания! Почти все они пришлись в корму, а это значит, что вражеские батареи были у тебя за спиной. Тебе ещё повезло, что они лишь сломали бизань-мачту. На метр правее, и удар разнёс бы грот-мачту, так что вряд ли ты бы смог уйти живым.

Опытный капитан де Граф, «морской волк», закалённый в сотне сражений и прошедший по всем известным морям при всех возможных ветрах, молча наблюдал, слабо скрывая восхищение, за этой дерзкой девчонкой, которая уселась на то, что когда-то было его славным знаменем.

— Чёрт возьми! — воскликнул он наконец. — Откуда, чёрт побери, ты взялась?

— Из матери, — спокойно ответила та.

— Я так и предположил, но мне трудно принять, что кто-то, кто уверяет, будто ещё даже не знает, что такое мужчина, может так рассуждать.

— А причём тут постель и логика? — поинтересовалась она. — Насколько я знаю, в постели всё весьма инстинктивно и совсем не логично. Но мой опекун и брат были людьми, которые умели думать, и они научили меня, что здравый смысл — самое мощное оружие, которое есть у людей. Я его применяю, хотя, разумеется, не пренебрегаю и пушками.

— Чтоб меня демоны побрали! — рявкнул он. — Меня бесит мысль, что мы могли бы составить непобедимую пару.

— Никакая пара не бывает непобедимой, — заметила она, — ведь по определению её можно разделить надвое. Единственное по-настоящему неразрушимое — это человеческий дух, который можно сломать тысячу раз, и он всё равно воспрянет ещё тысячу.

Уже на берегу мрачный Лоран де Граф наткнулся на Мигеля Эредиа Хименеса, который шёл во главе группы, несущей на плечах длинную и тяжёлую мачту Botafumeiro. Голландец поднял руку в повелительном жесте, заставляя того остановиться, и почти агрессивно спросил:

— Скажите… что, чёрт возьми, вы чувствуете, имея такую дочь?

Маргаритянин некоторое время наблюдал за ним, а затем очень серьёзно ответил:

— Недоумение.

— А, ну тогда всё в порядке… — ответил голландец, комично вздохнув с облегчением. — Значит, это не только моё дело.