Увечные механизмы

Анастасия Орлова, 2023

Запасы топлива в стране иссякли, но живые паровозы работают на энергии пробуждающих. Однако секрет создания этих локомотивов исчез вместе с учёным и его экспедицией много лет назад.Сурьма – талантливая и амбициозная пробуждающая, но служит в мастерских обычным диагностом. Она мечтает разгадать секрет живых паровозов, но вынуждена скрывать тайны своей семьи и готовиться к свадьбе.Привычный мир даёт трещину с появлением нового напарника, за которым по пятам следуют и неприятности, и приключения…

Глава 3

— Ох, святые угодники, бедные мои нервы! — всплеснула руками появившаяся в дверях спальни Сурьмы госпожа Кельсия — высокая, ещё не утратившая красоты дама со сложной причёской, затянутая в строгое и элегантное платье. — Девочки, нельзя же так копаться, до выхода меньше часа!

Девочки (Сурьма и её двенадцатилетняя сестрёнка Таллия) были ещё в нижних платьях. Сидя у зеркала, сёстры в четыре руки, как могли споро, снимали папильотки с волос Сурьмы. Свободные пряди одна за другой падали девушке на плечи, и за каждой следом падал дружный вздох сестёр: локоны опять вышли недостаточно тугие, недостаточно крутобокие и пружинистые. То ли дело — у Таллии: её мелкие букольки всегда получались идеальными.

— Ах, девочки, да что ж это такое-то! — простонала госпожа Кельсия хорошо поставленным голосом.

— У неё слишком жёсткие волосы, — пожаловалась Таллия, — всю ночь были на папильотках, а толку-то!

— Вот, детка, скажи спасибо своему братцу! — Мать грозно сверкнула глазами, глядя на Сурьму в зеркало. — Он, негодник, сбежал с единственной особой, умеющей одолеть эти твои «кудри»! Ах, святые угодники, бедные мои нервы! — Госпожа Кельсия достала надушенный кружевной платочек и промокнула им сухие глаза. — Никель бросил свою семью в таком положении! Бросил ради какой-то замарашки-горничной! Как нам теперь людям в глаза смотреть? А чем за дом платить? Его жалованье очень нам помогало! Как думаешь, детка, возможно ли устроить вашу с Астатом свадьбу чуть раньше?

— Мами, она и так в августе, куда же раньше!

— А сейчас только май, и нам нужно как-то протянуть ещё три месяца!

— Мы могли бы снять дом поменьше этого и не в самом центре, мами, — робко подала голос Таллия, — нас же всего четверо осталось, не считая поварихи.

— Ах, крошка, сама подумай, как мы объясним это обществу? — ответила мать, выделяя голосом слово «общество», будто речь была не о соседях, а как минимум о членах королевской семьи.

— Временными затруднениями, мами, — вздохнула Сурьма, — временные затруднения у всех случаются.

— Нет, детка, — госпожа Кельсия приосанилась и коршуном глянула на дочь, — я лучше буду питаться водой и хлебом, чем позволю, чтобы о нашем банкротстве поползли слухи! Не первый год мы успешно справляемся с этой ситуацией…

— Мы успешно притворяемся, мама!

— Успешно справляемся с ситуацией! — Кельсия от негодования даже чуть притопнула обутой в шёлковую туфельку ножкой. — И я не позволю, чтобы хоть одна живая душа заподозрила, что у нас, представителей столь знатного рода, имеющих титул, могут быть какие-то… трудности! У нас всё должно быть как у людей!

— Люди живут в домах и поменьше…

— Это не такие люди! Мы совершенно иного сорта, у нас всё и всегда должно быть на высшем уровне.

— Но так не бывает, — вздохнула Сурьма, — ни у кого не бывает!

— Значит, мы примем вид, что у нас всё на высшем уровне, дорогая! Тем более, ждать осталось недолго: у Нильсбория договор с отцом твоего Астата, не забывай! Ах, милая, теперь вся наша семья, честь нашего рода — на твоих хрупких плечиках, детка! — Мать подошла ближе и легонько обняла Сурьму сзади за плечи. — Уж ты-то оправдаешь мои надежды, солнышко, не то что твой братец! Ах, как он мог так с нами поступить! — вновь запричитала Кельсия. — И что его сподвигло на этот воистину опрометчивый поступок, хотела бы я знать!

— Любовь, — краешком губ улыбнулась Сурьма, — и пузырьки игристого в сердце.

— Какая ещё любовь? — возмутилась матушка. — Крепкий брак, к вашему сведению, зиждется на чувствах глубокого взаимоуважения двоих людей одного круга, а не на каких-то там пузырьках! Придумали тоже: «пузырьки»! — фыркнула женщина, покидая спальню. — И, девочки, сделайте всё-таки что-то с этими волосами и наденьте нештопаные чулки! — раздалось уже из коридора.

Сёстры невесело переглянулись.

— И что с ними сделать? — Таллия подняла двумя пальцами один из неудавшихся локонов сестры.

Сурьма, сняв последнюю папильотку, причесалась керамическим гребнем (от любой другой расчёски её било током) и затянула волосы в привычный пучок.

— Мами будет недовольна, — сделала вывод Таллия, оглядев сестру. — Это не выглядит нарядно, как и штопаные чулки.

— Но нештопаных у нас давно уже нет, и, уж поверь, эти штопки никто не заметит под платьями и в туфельках, даже мами! — улыбнулась Сурьма.

— Но твой пучок обязательно заметит. И не только мами.

— Тогда придётся тебе, Талли, одолжить мне свои кудряшки! — Сурьма подскочила со стула и кинулась щекотать хохочущую девочку.

Смеясь, они рухнули на широкую кровать, и Таллия прижалась к сестре.

— Скажи, а ты бы всё равно вышла замуж за Астата, даже если бы не договор его отца и папи? — серьёзно спросила девочка.

— Конечно, — так же серьёзно ответила Сурьма. — Этот договор, конечно, важен для обеих семей: мы расплатимся по долгам, а Астат, став моим мужем, получит титул, что поможет в его юридической практике. Но женимся-то мы не поэтому.

— А потому, что он чертовски хорош собой? — захихикала Таллия.

— Что за выражения, маленькая госпожа! — притворно возмутилась Сурьма, ущипнув сестру за бок.

— Но он же чертовски хорош собой, разве нет? — Девочка ёрзала на покрывале, пытаясь увернуться от щекотки. — И чертовски тебе нравится, разве нет?

— «Разве да»! — со смехом передразнила её Сурьма. — А ещё он очень хороший человек.

— И благовоспитанный!

— И благовоспитанный.

— И чрезвычайно аккуратный!

— Да!

— И такой же чопорный и скучный, как матушкин хрусталь!

— Ах ты маленькая негодница, я тебя сейчас защекочу!

— Девочки, поторапливайтесь! — разлетелся по коридору второго этажа взволнованный голос госпожи Кельсии.

— Давай не будем расстраивать мами, — Сурьма поднялась с кровати и протянула руки сестрёнке, — сегодня «клубный день» — это и так испытание для её бедных нервов!

«Клубный день» случался в семье господина Нильсбория раз в неделю и последние месяцы всегда проводился совместно с Астатом и его родителями. Они отправлялись в семейный клуб Крезола, где отцы приятно проводили время за игрой в бильярд или покер, матушки обсуждали свои женские секреты за изящно сервированными чайными столами, а молодые люди играли в кегли на лужайке перед клубом, прогуливались в саду или, если погода была ненастной, — в оранжерее.

Для госпожи Кельсии этот день был в неделе главным и самым ответственным. Она окуналась в привычную ей среду великосветских разговоров, шелков, ароматов духов и дорогих сигар, а также в среду самых безжалостных сплетен, колючих и ядовитых, словно осиный укус, из-за которых «держать лицо» требовалось ещё тщательнее.

Сегодня выход был особенно тяжёлым: предстояло преподнести побег Никеля с горничной (о котором, безусловно, все уже прознали) не как поступок безрассудный и позорный (каким его считала сама Кельсия), но как подвиг во имя искренних и глубоких чувств, вызов обществу, который посмеет бросить лишь сильный духом человек — настоящий мужчина, не страшащийся людской молвы. А ещё следовало придумать убедительную причину, почему они до сих пор не наняли новую горничную и старшая дочь Кельсии появляется в обществе не с модными нынче локонами, а со скромным пучком — словно отправилась на смену в своей мастерской, а не в высший свет!

В этих тревожных думах и проходило утро госпожи Кельсии. Но вот к их парадному подъехал кеб, и мами, разместив в нём остальное семейство так, чтобы не помялось ни одно платье, отправилась навстречу своим светским обязанностям.

Астат — высокий, гладко выбритый светловолосый молодой человек с серьёзными и чуть грустными серыми глазами — ждал Сурьму и Таллию на обычном их месте: в кружевной беседке, оплетённой клематисом. С собой у него, как и всегда, была книга (его любовь к чтению очень подкупала Сурьму), которую он закрыл, как только увидел приближающихся сестёр.

— Скажи, что это что-то про приключения, — хихикнула Сурьма, протягивая жениху руку в ажурной перчатке.

— Это сборник статей по юриспруденции за прошлый год, душа моя, — ответил Астат, легонько коснувшись губами её руки.

Они направились в тенистый зелёный лабиринт — любимое место для их уединённых прогулок. Таллия сразу убежала вперёд, а молодые люди неспешно шли под руку следом.

— Как ты, душа моя? — поинтересовался Астат. — Эта неделя случилась для вашей семьи большим испытанием.

— Ух, — Сурьма закатила глаза, — подсыпал, конечно, братец нам пороху! Мами все дни не расстаётся со своими каплями, папи отшельничает в кабинете за накрепко запертыми дверьми… Но ничего, мы справимся, как и всегда. Я больше боялась, что мами не позволит мне без Никеля работать в мастерских и велит взять расчёт, но пока она об этом не подумала. Да и с деньгами у нас настолько худо, что я назвала бы этот шаг опрометчивым, — шёпотом добавила она. — Кто теперь займёт место Ника, интересно? В нашей бригаде все остальные — технеции, нужен кто-то с допуском к работе машиниста. Лучше даже настоящий машинист, но кто ж из таких согласится бо́льшую часть времени сидеть в депо и выполнять обязанности технеция? Скучно! Да и оплата невелика… Хотя прошёл слух, что господин управляющий кого-то уже приглядел на это место, так что, может, к следующей смене у меня будет новый напарник.

— То есть ты будешь работать вдвоём с каким-то посторонним мужчиной? — Астат выгнул изящную тонкую бровь.

— Нас в бригаде десять человек. «Вдвоём с каким-то посторонним мужчиной» я работаю только тогда, когда выполняю обязанности пробуждающей. Это бывает примерно раз в тысячелетие, — хмыкнула Сурьма. — А так я — диагност, без напарника, сама по себе.

— Прости, душа моя, никак не могу уяснить все нюансы и тонкости твоей работы…

— И я же просила не называть меня так, Астат! — с досадой взмахнула рукой Сурьма.

— «Душа моя»? Но почему?

— Потому что это откуда-то из прабабкиных сундуков и пахнет старушенцией: тальком и побитыми молью крахмальными рюшами цвета пыльной розы!

— Ну и фантазия у тебя, ду… м-м-м… Сурьма! — усмехнулся Астат. — Я постараюсь звать тебя иначе. Как бы тебе хотелось?

— Ну-у-у… Не знаю, придумай сам. Все эти «душа моя», «голубушка», «душечка» остались в прежних временах, сейчас уже наступила другая эпоха! Сейчас даже побег родовитого парня со служанкой можно выставить в свете героическом и романтическом (уверена, у мами получится!), а ты говоришь «душа моя» и робеешь поцеловать меня даже здесь, где кроме нас никого нет. — Сурьма выдернула руку из-под локтя своего спутника и резко развернулась к нему лицом, оказавшись практически вплотную к жениху.

— Я не робею, — удивился Астат, — я отношусь к тебе со всем уважением.

— Но от этого твоего уважения моё сердце совсем не похоже на бокал игристого, вовсе нет! — разочарованно воскликнула Сурьма. — А так хочется…

— О чём ты, душ… э-э-э… бесценная моя?

Сурьма едва заметно скривилась: этот вариант обращения понравился ей не больше предыдущего.

— Поцелуй меня, Астат, — тихо попросила она, глядя ему в глаза, — так, чтобы дыхание перехватило и сердце оступилось…

Астат ласково улыбнулся, согнутым пальцем легонько приподнял подбородок Сурьмы и нежно, почти невесомо прикоснулся губами к её губам. Сурьма обняла его за плечи и закрыла глаза, полностью отдаваясь моменту. Но дыхание не перехватывало, а сердце продолжало стучать размеренно и ровно: туду-туду, туду-туду, как колёса паровоза по рельсовым стыкам.