Восстание Ника. H εξέγερση Νικα

Анатолий Алексеевич Гусев, 2018

Недовольные притеснениями императора Юстиниана и несправедливыми налогами жители Константинополя поднимают восстание. Оно вошло в историю как самое кровавое восстание раннего средневековья, под названием «Восстание Ника».

2

В воскресенье 11 января 532 года на ипподроме всё было почти как обычно: люди следили за скачками, делали ставки. И только на трибунах зелёных царила тишина, чувствовалось напряжение, тревога и некоторое волнение, все знали, что должно произойти.

И вот димархи прасинов встали со своих мест и направились к ложу василевса. Впереди шёл Зенон Ситос.

Со своих мест венеты заметили шествие прасинов.

— Что бы это значило? — спросил, не к кому не обращаясь, сенатор Ориген, мужчина около пятидесяти лет, лысый, только на висках и на затылки виднелись седые волосы. Происходил он из старой римской знати. Его предки перебрались во Второй Рим два или три века назад. Он сидел на трибуне с сыном Проклом, парнем лет восемнадцати, в окружении других сенаторов-венетов.

— Жаловаться идут, — сказал сидящий рядом с Оригеном сенатор Фотий.

— Да, довели прасинов до отчаянья.

— Хорошо, что их, а не нас, Ориген.

— Рано или поздно и до нас доберутся, — возразил Ориген.

— Не дай Бог, — Фотий перекрестился.

— Автократор считает, что мы созданы только для того, что бы платить налоги. А налоги брать они умеют и новые придумывают с дьявольской изобретательностью. Вон Каппадокиец, что придумал? Новый налог — аэрикон — цинично окрестив его «деньги из воздуха». Он померил расстояния между домами и с одних берёт налог за то, что дома стоят слишком близко друг к другу, а с других, что слишком далеко. А дома-то не передвинешь!

— Ты прав, Ориген, — сказал Фотий. — А налог диаграфи? Его по древнему обычаю взимали только в чрезвычайных ситуациях. А теперь — каждые полгода.

— Да-да, — согласился Ориген. — А прасинов просто откровенно грабят.

— Потому что они ещё и еретики-монофизиты, — сказал сенатор Аврамий, — не все, но большинство, а мы, венеты, как и нас августейший василевс, православные.

— Зато василиса Феодора благоволит монофизитам, — сказал Фотий. — Вон их сколько в Город понаехало! Целый дворец Гормизды им отдали.

— Может быть и правильно, что благоволит. Во-первых, они её, как говорят, когда-то выручили. Как, кстати, и мы, венеты. А во-вторых, разница между православными и монофизитами не велика. Они во всём православные, кроме одного. Они считают, что в Христе есть только одна природа — божественная. И нет человеческой. И что? Мы тоже считаем его Богом!

— Нет, кир Ориген. Если в Нём нет человеческого, значить он не мучился на кресте и не искупил грехи человеческие. Тяжело умирать, не зная, что воскреснешь! А мы все воскреснем!

— Хорошо Богу было умирать, зная, что через три дня воскреснет — сказал Прокл.

Аврамий посмотрел на парня осуждающе, а Ориген сказал:

— Это богохульство, сын.

— Да я ничего, — пожал плечами Прокл. — Я так.

— В прошлом году наш василевс, — продолжил Ориген, обращаясь к Аврамию, — пригласил в Город монофизитских епископов, Фотий правильно говорит, целый дворец заняли, который, кстати, принадлежит Феодоре. Так ли он поддерживает православных?

— Поддерживает, — твёрдо сказал Аврамий.

— Поддерживают, — сказал Фотий. — Юстиниан поддерживает православных, а Феодора — монофизитов. Ортодоксы идут с жалобами к василевсу, а монофизиты жалуются василисе, а выгоду получают оба супруга. Это как если бы твоя супруга от какого-то бездетного дядюшки получила бы землю. И тебе бы с этого тоже была бы выгода, Ориген.

— Так же как и наоборот, — согласился Ориген. — Но с другой стороны, монофизиты выручили Феодору в Александрии. Она им просто благодарна. Память у неё хорошая. А наш василевс к ней прислушивается.

— Ещё, какая хорошая память, — сказал Фотий и перешёл на шёпот — Вы знаете, когда наша василиса ещё не была василисой, а торговала своим телом и выступала в театре, многие ею пользовались. Но сейчас вы не найдёте ни одного, кто мог бы этим похвастаться.

— Так не мудрено. Больше пятнадцати лет прошло с тех пор.

— Меньше, — сказал Фотий, — но не в этом дело. Она их всех!

И он показал характерный жест.

— Наказание по грехам, — назидательно сказал Ориген, — не надо было ходить в такой театр и глазеть на обнажённое женское тело. Сидели бы дома около жены и смотрели бы не её тело, если заняться больше нечем. Тем более что сейчас Феодора ведёт себя целомудренно.

Ориген посмотрел на своего сына Прокла и добавил:

— Вот сын, не греши смолоду, что бы в старости не каяться. А то вот не бреешься, хвост отпустил…

— Все так ходят, отец, — ответил юноша.

Тем временем прасины поднялись по лестнице к воротам. По обычаю, сам василевс не разговаривал с народом. Его устами был специальный человек — мандатор. И просители к нему обращались как к самому императору. Мандатор доложил, кто стоит перед императорской ложей.

Прасины выстроились цепочкой, что бы передавать разговор с василевсом на трибуны.

Зенон, подняв вверх голову, начал:

— Многие лета, Юстиниан-август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о, лучший из правителей! И видит Бог — нет сил терпеть. Я боюсь назвать обидчика, ибо он венет, а я — прасин, а суды все на стороне венетов.

— Кто он? Я не знаю его, — устами мандатора ответили из императорской ложи.

— Моего обидчика, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников.

— Вас никто не обижает!

В ложе императора находились ещё и его приближённые, и говорить мог кто угодно, а мандатор обязан был повторять всё, что слышал, поэтому отвечал он иногда невпопад.

— Он один-единственный, кто обижает меня. О, Богородица, ты единственная заступница моя!

— Кто он такой? Мы не знаем.

— Ты, и только ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня! Кто желает зла мне и дому моему!

— Если кто и есть, то мы не знаем кто.

— Спафарий Калоподий притесняет меня, о, всемогущий, — выдохнул Зенон.

— Какое отношение имеет к тебе Калоподий?

— Кто бы он ни был — его постигнет участь Иуды! Бог покарает его, притесняющего меня! — в голосе Зенона послышалась угроза не только Калоподию.

И это поняли в ложе василевса:

— Вы приходите не смотреть скачки, а грубить архонтам!

— Тех, кто притесняет нас, — как заклинание повторил Зенон, — постигнет участь Иуды!

— Замолчите! Вы — иудеи, манихеи, самаритяне!

— Ты называешь нас иудеями и самаритянами? О, Богородица! Смилуйся над нами!

— Вы изобличаете себя как еретики!

— Кто не говорит, что истинно верует, владыка, проклятье тому, как Иуде!

— Вы окрещены в единосущного Бога!

Старшины прасинов с возгласом: «Я крещусь во единого!» стали дерзко осенять себя крестным знамением одним указательным пальцем, указывая тем самым на единосущность Бога, а не двумя перстами, как православные, указывая на двуединую сущность Христа. Трибуны повторили действия своих старшин.

— Если вы не успокоитесь, я прикажу обезглавить вас! — грозно вскричал, подражая голосу за спиной, мандатор.

Зенон смело глядя снизу вверх в запертую дверь, как в глаза императора, твёрдо произнёс:

— Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность! Если же мы, испытывающие гнёт, что-либо и скажем тебе, пусть твоё величество не гневается. Терпение — божий удел! Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас всё. Мы, прасины, трижды августейший, не знаем где дворец и как управляется государство.

Зенон намекал на то, что прасинов не допускают к власти.

— В городе мы появляемся только сидя на осле!

На осле по городу провозят преступников.

— О если бы это было не так, трижды августейший! — громко закончил Зенон.

Но в императорской ложе намёков не поняли или не захотели понять и мандатор ответил опять невпопад:

— Каждый свободен заниматься делами, где хочет.

— И я верю в свободу, — гордо сказал Зенон, — но мне не позволено ею пользоваться!

Старшины прасинов и трибуны одобрительно загудели.

— Будь человек свободным, — продолжил Зенон, — но, если есть подозрения, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию!

— Вы не боитесь за свои души, висельники!

Зенон с отчаяньем понял, что сына ему спасти не удастся и, превозмогая душевную боль, он с горечью продолжил:

— Где здесь не правда? Запрети наш цвет и правосудию нечего будет делать! Позволяй убивать и попустительствуй преступлениям! Скажи — за что мы наказаны? Ты — источник жизни, карай, сколько пожелаешь! Воистину такого противоречия не выносит человеческая природа! Лучше бы не родился твой отец Савватий, он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в регионе Земвге! Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка!

На трибунах прасинов поднимался зловещий грозный гул.

К воротам кафизмы подошли димархи венетов.

— На всём ристалище только среди вас есть убийцы! — взвизгнул старшина венетов Марсалий.

Трибуны прасинов возмущённо зароптали, а с трибун венетов послышались одобрительные возгласы.

— Ты убиваешь, а затем скрываешься, — толи к василевсу, толи к Марсалию обратился Зенон.

— Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки! — заходился в визге Марсалий. — На всём ристалище только среди вас есть убийцы!

— О-о-о! — возмущённо ответили трибуны прасинов.

— Это истина! — закричали с трибун венеты. — Нас тоже убивают!

— Владыка Юстиниан! Они кричат, но никто их не убивал — продолжил Зенон.

— Ложь! — кричали с трибун венеты.

— И не желающий знать — знает! — настаивал, повысив голос, Зенон. — Торговца дровами в Зевгме кто убил?

— Вы его убили! — ответил мандатор. Кафизма явно перешла на сторону венетов.

— Сына Эпагата кто убил, автократор?

— И его вы убили, а теперь клевещите на венетов, — ответила кафизма устами мандатора.

Прасины на трибунах взвыли, послышалась яростная ругань.

Зенон в растерянности не знал, что ответить на такую явную ложь, но собрался и громко сказал:

— Господи, помилуй нас грешных! Свободу притесняют! Хочу спросить тех, кто говорит, что всем правит бог: откуда такая не справедливость?

— Бог не ведает зла, — снова невпопад сказал мандатор.

— Бог не ведает зла? — удивлённо-радостно воскликнул Зенон. — А кто тот, кто причиняет мне зло? Философ или монах пусть разъяснит мне!

— Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите? — разразилась гневом кафизма.

Зенон поклонился закрытым дверям, но в его поклоне не было почтения, а, скорее, шутовство:

— Чтобы почтить твоё величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший, — в голосе его послышалась злоба. — Всё, всё знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе здесь нечего делать! Перейду в другую веру и стану иудеем! Видит Бог, лучше быть язычником-эллином, чем ортодоксальным венетом!

— Это зависть к нам! — кричали венеты.

— Было бы чему завидовать! — отвечали прасины. — Нищеброды, лентяи, кровососы! Будь прокляты зрители, что здесь останутся!

Прасины с руганью и великим шумом двинулись к выходу, покидая ипподром и тем самым нанося оскорбление своему василевсу.