Тайна озера Икс-Су. Закон-тайга

Андрей Абинский

Любознательный читатель найдёт в этой книге повесть о замечательных людях сибирского прииска Топольки, об отважной экспедиции к горному озеру Икс-Су и трагическом происшествии в таёжных дебрях. «Закон – тайга, медведь – хозяин», – говорят местные старожилы. В калейдоскопе времени будут сменяться картины разных лет, а также дела морские и мирские.

Топольки

Утром меня разбудил шум вертолёта. Тут же появилась запыхавшаяся Света:

— Быстрей, дядь Андрей! Мамка зовёт!

Часы показывали девять. Нищему собраться — подпоясаться. Я наскоро умылся, подхватил свой рюкзак и мы со Светиком поспешили в аэропорт.

Там нас встретила Лиза.

— Иди прямиком на поле, — сказала она, — я уже договорилась с летчиком. Тебя возьмут. Деньги пилоту отдашь.

Лётчика я узнал по голубой фуражке. Пилот вопросов не задавал. Он взял деньги и кивнул на открытый люк.

— Запрыгивай, — сказал он, — не кури там.

Скоро в машину забрались еще три человека. Толстый дядька, весь в камуфляже, милицейский сержант при оружии и корреспондент с кофром аппаратуры. Корреспондент, хлебнул чего-то из походной фляжки, вынул фотоаппарат и принялся всех снимать. Меня в том числе. Позже я увидел свою физиономию в местной газете. К тому же узнал, что я фартовый старатель и капитан дальнего плавания.

Слава ходит за мной по пятам.

Лётчик захлопнул люк и забрался в кабину. Возникло неприятное ощущение замкнутого пространства и тяжести собственного тела. Над головой что-то завизжало и в иллюминаторе медленно поплыли лопасти винта. Потом мотор шумно чихнул, лопасти поднялись и исчезли в быстром вращении. Появилась вибрация, вертолёт подпрыгнул и, наклонившись, устремился в долину, одновременно набирая высоту. Парень в камуфляже смотрел перед собой и нервно стиснул ладони. Милиционер вытянул шею и заглядывал в круглый иллюминатор. Корреспондент вынул фляжку и крикнул мне в ухо:

— Будешь?

— Давай, — говорю.

— Аркадий! — сказал он.

— Андрей! — ору я, сделав несколько глотков. — Арарат?

— Обижаешь, попутчик, самодел!

Из-за шума двигателя разговаривать в вертолете трудно. Тем не менее Аркадий задал несколько профессиональных вопросов:

— Промышляешь там?

— И даже нашёл самородок однажды.

— Большой?

— Сто двадцать пять граммов!

— Везунчик!

— Я по жизни такой… Двадцать лет на флоте и ни разу не утонул!

Мы снова приложились к фляжке. Фотограф поделился шоколадной конфетой «Ласточка».

Скоро машина пошла на снижение. Внизу, среди зелёной тайги, пестрели огороды, крошечные домишки и покосы на склонах гор. Вертолет сделал разворот и приземлился на местный аэродром — большую поляну у речки Чульпы. Поляна была огорожена деревенскими пряслами — жердями, закреплёнными ивовыми прутьями. На высоком шесте, над избушкой, неподвижно висел полосатый конус. По нему определяли направление ветра. Мотор взревел и затих. Лопасти ещё медленно вращались, когда летчик открыл люк.

Встречающих было много. Моя тётя Фрося, Дядя Гриша, мамин брат, двоюродная сестрёнка Надежда и Гошка, её трехлетний сын. Тут же появился плотник, дядя Макар, а за ним прилетела вездесущая тётя Сима. На деревне её звали Симка-суматоха.

— Ой, Андрюшенька, ой, сколько лет не виделись, — причитала тётя Фрося и плакала навзрыд. По её щекам катились обильные слёзы.

Тётя Фрося очень похожа на мою маму и обе они всегда плакали при встрече или расставании. Мы обнялись. Подоспел дядя Макар:

— Тать мои старые кости, кого я вижу! Солдатик! Зови на помочь, Фросинья!

Солдатиком Макар называл меня после моего армейского отпуска. Тогда я заявился в деревню при полном параде — вся грудь в орденах, как новогодняя ёлка в игрушках. А «помочь» — это когда приглашают соседей подсобить в большой работе — поставить сруб, скосить большую поляну или сметать стог. Расплата всегда одна — хорошо накрытый стол. И напиток всегда один — золотистая медовая бражка.

Дядя Макар особенно уважал вторую часть события.

— Тебе бы только нагужеваться! — укорила плотника тётя Сима. — С утра уже без меры!

— Обижаешь, нянька, — возразил ей Макар, — мы меру знаем. Как нету, так и хватит.

— Как поживаешь, дядь Макар? — спросил я.

— Ить, как картошка, солдатик. Если зимой не сожрут, то к лету посодют, — ответил плотник. И без перехода: — Завтра рыбалить пойдём. Надысь в омуте вот такого талменя видел. Сам-один и не вытащу!

Вечером за праздничным столом собралось полдеревни. Во дворе поставили и накрыли стол. Больше всех суетился плотник Макар. Мы сидели рядом. Он спросил:

— Как твой корабль, дюже большой?

— Сто восемьдесят метров, дядя Макар.

— Ух ты! Это, как до той горы!

«До той горы» и за три дня не дойдёшь. Но у Макара свои понятия. Он говорил: «Тут дорогу меряли чёрт да Тарас, у них веревка порвалась. Тарас говорит, давай свяжем, а чёрт говорит — да так скажем!»

Дядя Макар в конце войны угодил на Сахалин и там охранял пленных японцев. С тех пор помнил несколько слов на японском: «Стой, стрелять буду! Руки вверх! Работать!» Я же знал другие, мирные фразы: «Доброе утро, спасибо, до свидания и сколько стоит?» Под ядрёную медовуху мы легко общались с Макаром на японском. У медовухи интересная особенность — голова становится ясной и прозрачной, а вот ноги уже не идут.

С утра зарядил дождь и тётя Фрося отменила покос. Если бы было «вёдро», мы бы собрались ворошить сено или метать стог. Тётя Фрося ушла наводить порядок в клубе, которым заведовала. Мы с дядей Гришей сидели под навесом, покуривали и слушали шум дождя.

Мой родной дядька удался во всём. Как говорится, ладно скроен, крепко сшит. По молодости все деревенские девушки были от него без ума. Высокий, плечистый, он и сейчас мог свалить быка за рога и с одного удара голым кулаком забивал гвоздь. Во время войны дядя Гриша был разведчиком. Ходил за линию фронта, добывал «языков». Войну дядя вспоминать не любил. Только однажды мне удалось уговорить его на рассказ о войне:

«Пошли мы втроём, вернулись двое. Ползком добрались до ихнего блиндажа с пулемётом. Обоих немцев у пулемёта обезвредили без шума. Да не заметили, как из блиндажа выскочил офицер. Шустрый был гад, успел два раза стрельнуть. Суркичину прямо в лоб попал, насмерть, второму, Феде, бедро прострелил. Схватился я с фашистом бороться. Он скользкий, как змей, всё вывёртывался. Наконец, я его прижал маленько, что-то в нём хрустнуло, он и затих.

Потом испортили пулемёт — сняли затвор и поползли к своим. Этот километр за два часа едва одолели. Немцы очухались, начали ракеты пулять и пулемёты шпарят без роздыху. А у меня фриц на плечах, им прикрываюсь, да Федю за собой подтаскиваю, совсем ему худо от раны. Добрались всё-таки. Фёдора сдал в медсанбат, немца — командиру. Фриц оказался живучим. Я сильно опасался, что он не оклемается.

Утром позвали в штаб. Немец ожил и попросил показать ему бойца, который его скрутил. Захожу, докладываюсь командиру по всей форме, явился, мол. Фриц сидит, развалился в кресле, крест на шее, нога на ногу, в глазах страху нет. Вскочил, вскинул руку по-ихнему, уважаю, мол.

Потом немец сказал, что он мастер всякой борьбы и был… цветок, как это… эдельвейс. Говорил, что может стрелять и ножи метать на слух. Завязали фрицу глаза, дали его кинжал со свастикой и завели патефон. Так он попал ножом в самую мембрану!»

Дядя Гриша был дважды ранен и закончил войну в Польше.

Теперь мы сидели под навесом, курили и слушали дождь. Сначала над зеленой изгородью появились длинные прутья удилищ, потом в калитке возник дядя Макар.

— Кому скучаем? — вместо приветствия сказал он. — Десять часов уже, а у нас ни в одном глазу!

— Оно бы не повредило, — ответил дядя Гриша и пошёл в хату.

Скоро он вернулся:

— Там нету, — говорит, — надо в сарайке поглядеть…

Но в и сарае бражки не оказалось.

Однако дядя Гриша не зря был разведчиком.

— Наверное, в погребку мать заначила, — сказал он и принёс из погреба литровую банку холодной бражки.

Мы тут же организовали пикник — порезали огурцы, помидоры, лук и сдобрили салат домашней сметаной.

— Божеский дар, нектар природы, — сказал дядя Макар после первого глотка. — А что, у вас на корабле пить совсем нельзя?

— Нельзя, дядь Макар, но если очень хочется, то можно.

— И в каждом порту жена?

— Это само собой…

— А хайруз в море водится?

— Нет, дядь Макар, хариус в море не живёт.

— Это вы зря. С хайрузом никакая рыба не сравнится, — авторитетно заявил плотник. — Даже талмень. Или, к примеру, чебак.

Нашу рыбацкую дискуссию прервала тётя Фрося. Она появилась неожиданно и начала распекать дядю Гришу:

— И-и-и, старый, последнюю бражку извёл! Вечером люди придут, чем угощать будем?!

Но мой дядька был непробиваем. Он махнул рукой и спокойно ответил:

— Найдётся…

— Не серчай, Фросинья! — взмолился Макарка. — Мы с солдатиком ещё за Маргарет, бл…, Тэтчер не обсудили!

Я и дядя Макар

В далёкой молодости из-за непутёвого Макара моя репутация сильно пострадала. Однажды, тётя Фрося написала мне в письме:

«Андрюша, мы думали, ты матрос дальнего плавания. А ты, оказывается, плотник, как наш Макарка. Мы огорчились всей деревней…»

Макар Тенешев был плотником. Иначе как Макаркой его никто и не называл. С утра Тенешев отмечался на драге и вострил топор. Потом обходил деревню в надежде на сочувствие и кружку мёда.

У Остапа Бендера было четыреста способов сравнительно честного отъёма денег. В изобретательности получить своё Тенешев не уступал великому комбинатору.

Прихрамывая (чёртов гвоздь в пятке!), Макар подошел к нашей избушке. Безвольно повис на пряслах.

— Фросинья, — окликнул он мою тётю, — бог помочь!

— Работать с нами, — отвечала она.

— Рад бы помочь, да самим не в мочь… Солдатик твой пишет?

Солдатиком Макар называл меня. В армейском отпуске я подружился с Тенешевым, а еще больше — с его хорошенькой дочкой.

В своё время Александр Твардовский писал: «Отпляшись, а там сторонкой удаляйся в березняк. Провожай домой девчонку, да целуй, не будь дурак!» Я воспринимал слова поэта, как призыв к действию.

С Машенькой Тенешевой мы удалялись в березняк. Дальше начинались покосы и глухая тайга. Тёмная речка Чульпа дымилась вечерним паром.

— Туман, как в Лондоне, — говорил я Маше. — Идёшь, бывало, вдоль-по Темзе — ни шиша не видно!

— Ты и в Темзе был? — спросила Маша.

— А как же!

— И в Америку плавал?

— Зажмурь глаза, Машенька, и ткни пальцем в глобус — я там был!

Я ощущал волны тепла, исходящие от её тела. Под берёзами я читал стихи. В вечерней тишине они воспринимались буквально:

Я в весеннем лесу пил березовый сок.

С ненаглядной певуньей в стогу ночевал…

— Люблю Есенина, — шептала Маша. — А тебя ещё больше…

— Я тоже… как тебе нравится этот стожок?..

Домой мы возвращались под утро…

За околицей, в зарослях лопуха, меня поджидал Мишка Пахомов. Курки двустволки были взведены, на чёрных стволах оседала роса. Таёжная дремучая ревность — страшное дело. Спас меня случай. Я пошёл к дому другой тропинкой и мы разминулись.

Об этом три года спустя простодушно поведал мне сам Михаил Пахомов, деревенский кузнец.

Маруся Тенешева вовремя уехала из деревни. Иначе, она бы досталась Пахомову. Кому из них повезло? Теперь я совершенно уверен, что повезло Михаилу Пахомову.

Но мы отвлеклись.

— Наш Андрей — матрос, — с гордостью говорила плотнику тётя Фрося. — Моряк дальнего плавания. В Японию недавно плавал, с гейшами пил саке.

— Япония, это да! Это не хрен собачий, — авторитетно соглашался Макар. — Страна восходящего, мать её! солнца… Япония, это вам не какой-нибудь бл… кий Амстердам!

И потом без перехода:

— Гурьяновна, поднесла бы маленькую?

Тётя Фрося таяла и не могла отказать:

— От тебя, как от репья не отчепишься! — ворчала она и выносила плотнику стакан медовухи.

Макар не спеша, в три приема выпивал золотую бражку.

— Я тебе, Гурьяновна, завтра хайруза принесу. В омуте, на Чульпе, мордушку поставил. Еще стаканчик? Для разговора…

— Завтра и поговорим! — отрезала тётя.

Макарка не обиделся и поковылял к другой хате. Там жили Венерцевы.

— Нянька, — сказал он соседке, тёте Симе, — калитка у тя совсем скособенилась. Могу поправить…

— Иди-иди, — отвечала тётя Сима. — Нету у меня. Не поспела ещё.

— Макара легко обидеть, — укоризненно сказал Тенешев, — понять и пожалеть трудно…

Мужичок всхлипнул и вытер глаза рукавом.

— Ой ты, хлюздя, об чем это?

— Бабка Дарья моя, понимаешь, совсем скопытилась. То есть представилась… Выпить бы с горя…

— Да ты чего несёшь, лишенец?!

— Кому? На покос, говорит, пойду. И не пошла…

По щекам Макарки натурально потекли слезы.

— Горе-то какое, — запричитала Сима. — Баба Дарья кончилась… Погоди, Макар, я тебе хоть с лагушка налью.

Она вынесла страдальцу большую пивную кружку. Плотник одним махом выпил и попросил ещё.

— Спасибо, нянька, — поблагодарил он хозяйку. — Аккурат, сейчас за тёсом пойду, последний оплот строгать…

Тётю Симу на деревне звали Симка-суматоха. Она все делала бегом. На работу, с работы, успевала обиходить троих сорванцов и присмотреть за скотиной. Вручную сбила тридцать килограммов масла и сдала на приемный пункт. С деревянным лотком намыла двести граммов золота и получила за это большие деньги — 240 рублей.

Симка-суматоха обежала всю деревню и поведала товаркам горестную весть. Рожали в нашей деревне часто, а вот умирали редко. Поэтому, это событие приобретало исключительную важность.

Конец ознакомительного фрагмента.