Дорога домой

Андрей Бинев

«Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь…»

Глава 9

Подполковник Алексей Аркадьевич Гулякин встречал самолет прямо на летном поле. Он немного волновался, потому что таких ролей еще не исполнял. За его спиной стояла молчаливая группа советских дипломатов, которых за день до прибытия самолета собрал Чрезвычайный и Полномочный Зеломудров и, говоря языком того же Гулякина, закрутил им всем разом хвост колечком.

— Встреча председателя правительства — дело ответственное, товарищи! И это вам даром с рук не сойдет! — многообещающе начал посол.

Он прошелся по кабинету и зачем-то внимательно посмотрел в окно — на глухую посольскую стену с ее внутренней, еще более скучной, стороны.

— Встречать дорого гостя поедут товарищи, которые зарекомендовали себя лучшим образом за последнее время. — Зеломудров оглядел трепетные лица младших коллег и хмыкнул со значением.

В этом коротком звуке не было ничего странного и тем более загадочного, потому что все зеломудровские привычки были известны задолго до его приезда. Он ценил людей по единственному признаку: «личная преданность». Поэтому каждый, кто не успел засвидетельствовать свое почтение и любовь к вновь назначенному послу, мог со спокойной душой поставить на себе и своей карьере жирный, сочащийся, если не кровью, то слезами, крест. Лучшим приемом считалось покаяние или открытое, возможно даже в письменном виде, самобичевание и, наконец, прозрение в пользу несомненно гениальной личности («Да как я мог не заявить об этом раньше! Как я, ничтожный, посмел умолчать о таком уникальном явлении! Казнить меня, да и только!») и окончательное падение ниц к разношенной обуви гения.

Так вот, этот самый звук, напоминающий капризное хныканье, призван был констатировать всё то, что считалось Зеломудровым добродетелью чинопочитания и личной преданности.

Дипломаты и те, кто пользовался дипломатическим паспортом в секретных служебных целях, беспокойно заерзали на стульях, диванчиках и в креслах. Лишь некоторые из них, те, кто успел «покаяться и признать», приосанились. И не случайно! Потому что именно они были назначены во встречающий эскорт.

Насторожили всех лишь две вещи: во-первых, то, что возглавлять встречающих посол не будет, а станет дожидаться высокого гостя в своих покоях, и во-вторых, что главой делегации «хозяев» назначен новый человечек из «липовых» дипломатов по прозвищу «Гуляй-поле» (его кличку сообщили коллеги из Франции сразу по его приезде), а по имени-фамилии — Алексей Гулякин. Да и со званием у него было так себе — всего лишь подполковник.

Как всё это объяснить, дипломаты, особенно кадровые, привыкшие к традиционным политическим интригам, не знали. Столь информированный человек как Зеломудров не мог бы пренебречь честью встретить председателя правительства, которое сам же представлял за рубежом, если бы этот самый председатель не производил впечатления «смертельно больного», то есть очень временного в политическом пространстве человека. Демонстрировать персоне с таким сомнительным диагнозом свое уважение и, тем более, преданность, было делом не только ненужным, но даже вредным.

Получалось, по мнению закоренелых дипломатических интриганов, что дни председателя сочтены.

Но что же всё-таки значило назначение Гулякина на роль главного встречающего? Зеломудрову достаточно было направить туда какого-нибудь старшего дипломата, от которого необходимо было в ближайший год избавиться, и одним выстрелом, как говорится, убить сразу двух наглых зайцев.

Значит, дело не в этом! Остается лишь предположить, что Гулякину дают возможность получить необходимый для будущей карьеры опыт и «засветить» свою крысиную мордочку в «общественном» пространстве.

Все именно так и объясняли себе неожиданное решение Зеломудрова и в связи с этим даже посчитали обязательным для себя привстать и легко, искренне поклониться серому человечку по прозвищу «Гуляй-поле».

Наступил день встречи, и «протокол» заработал. За спиной Гулякина на поле стояли не только дипломаты, но и их жены с пышными букетами цветов в руках. Деловой визит председателя с первых мгновений грозил перерасти в трогательный семейный посольский праздник.

Самолет чиркнул колесами по посадочной полосе и покатил вдаль, резко снижая скорость. Затем он мягко развернулся и пополз в сторону встречающих. Поехал трап, кто-то из местной обслуги стал быстро раскатывать красную дорожку. От здания аэропорта отделились несколько больших черных автомобилей и двинулись к началу дорожки. Из машин неторопливо выбрались с десяток туземных дипломатов и крупных начальников во главе с местным премьер-министром. Из ниоткуда образовался духовой оркестр с военными музыкантами, опутанными тяжелыми серебряными аксельбантами, в нахлобученных по самые брови высоких касках с перьями. Неуместно в этих географических координатах и явно раньше времени грянул советский гимн. Это случилось в то же мгновение, когда на верхней площадке трапа следом за чистыми, как у Божьей матери и ее младенца, ликами двух стюардесс и одного светловолосого красавца в лётной форме, появился председатель с мрачным лицом преподавателя-зануды, в очках, с яблокообразными щеками и маслянистой челкой над скошенным лбом. Председатель недовольно осмотрел европейское пространство, открывшееся перед ним, сжал полные губы, выдавив их на лице наподобие сизого пузыря, и стал спускаться к красной ковровой дорожке.

Навстречу ему бодро пошли туземный премьер, несколько серых личностей из его окружения, а со стороны русской делегации выдвинулись боевой «свиньей» Гулякин (на острие фигуры) и «сопровождающие лица», как принято писать в скучнейшей политической прессе.

Состоялся обмен рукопожатиями, холодными улыбками, затем последовало перебрасывание цветов из одних рук в другие, взмахи дирижерской палочкой, второй гимн со стоянием навытяжку гостей и хозяев, и, наконец, торопливый отъезд на черных лимузинах — делегации гостей, эскорта, охраны, а также сопровождающего председателя правительства собственного журналистского стада, которому очень хотелось быть хотя бы стаей, и всякой иной технической мелкоты.

Председатель прежде, чем раствориться в пещерном сумраке салона лимузина, успел быстро пробежать настороженным взглядом по лицам посольских работников и недовольно вскинуть бровь оттого, что не нашел среди них Никиты Матвеевича Зеломудрова. Гулякин уловил момент и шепнул председателю:

— Я за него пока. Ждет у себя. Есть некоторые обстоятельства. Он сам всё объяснит.

Но председатель не нуждался в объяснении. Он ведь был одним из самых деятельных участников того самого заговора, о котором тайно шумела вся страна, и теперь сразу определил место в нем Зеломудрова и людей, стоящих за ним, рядом с ним и около него. Председатель внутренне вздрогнул, по его полной спине прокатился холодок. Не знак ли ему подан? Мол, остановись пока не поздно! Советская номенклатура всегда обладала набором таких тайных знаков, которые и не снились самым загадочным, самым тайным сообществам, ложам и племенам. Усвоивший эти знаки, эти шифрованные намеки мог без последствий для себя отказаться от обычной человеческой речи, настолько они были полны информацией: наподобие иероглифов, обозначающих не буквы и даже не слова или фразы, а целые понятия и, более того — яркие эмоциональные полотна. Видимо, поэтому истинно советский, а ныне российский, номенклатурный работник высокого ранга выглядит нередко окаменевшим изваянием египетского фараона, либо спящим Буддой. Ему не нужны слова! Он ВИДИТ сквозь них и сквозь нас…

Председатель относил себя именно к таким персонам и поэтому, надо заметить, весьма близко к истине понял отсутствие товарища Зеломудрова в начале красной ковровой дорожки в аэропорту.

На Гулякина обратили особое внимание сопровождающие председателя лица, и в первую очередь — начальник охраны главы советского правительства, полковник Владимир Викторович Ведомственный. Заметим, что его странная фамилия образовалась не из истории чиновничьей жизни его предков, так как таковых он никогда не знал. И еще добавим, что был он из детдомовских, причем из такого места, где всем питомцам давались подобные фамилии. Если их туда доставляли чекисты или милиционеры, то фамилия была как ныне у этого полковника, а если дети поступали по инициативе других организаций или даже частных лиц, то и фамилии назначались другие: например, Коллективов, Комсомолов, Исполкомов или Индивидуалов, а еще реже — Индивидов. В дальнейшей жизни нареченные братья Ведомственные редко общались с нареченными «братьями» Коллективовыми, и еще реже с модификациями всяких там Индивидуаловых и, тем более, Индивидовых. Фамилии диктовали будущее, словно это был код, внесенный в жизнь вчерашних беспризорников чьей-то опытной государственной рукой.

Полковник Ведомственный каким-то особым оперативным чутьем угадал, что бледный, худой, невысокий тип и есть тот самый Гулякин, племянник генерал-полковника Артема Лаврентьевича Бероева, и незаметно подплыл к нему сзади.

— Алексей Аркадьевич, — профессионально чревовещал он, не раскрывая губ, — наше вам с родины! Минутку уделите позже?

Гулякин сначала отшатнулся в страхе, затравленно стрельнул за плечо взглядом, но затем согласился:

— А как же! С радостью.

Он не знал Ведомственного в лицо, но догадывался, что в таком месте посторонний не посмел бы приблизиться ни к нему, ни к делегации. Спросить об этом человеке было не у кого, но Гулякин присмотрелся к его повадкам и как относится к нему охрана в штатском, и безошибочно угадал, какую роль здесь играет этот высокий, крепкий лысеющий мужчина со свинцовым взглядом и тяжелой челюстью.

Переговоры между премьером небольшой, но исключительно важной европейской страны, на счетах банков которой находилось такое количество денег, которые не могло бы уместиться не только в сейфах, но даже и в головах их владельцев, и председателем советского правительства шли параллельно с пересудами, которыми были заняты журналисты, преисполненные творческого любопытства, дипломаты, для которых любопытство — грех, и чекисты, для которых любопытство — профессия.

Но ничего «любопытного» в переговорах премьера и председателя не было, потому что премьер был уже информирован со стороны дружественного ЦРУ о том, что этот одутловатый тип «не жилец». Председатель же не имел никаких полномочий от своего окружения что-либо обсуждать с премьером этой хоть и очень важной, но очень уж маленькой европейской державы. Визит был необходим для демонстрации устойчивости власти правительства в Советском Союзе, а эта маленькая, но важная страна была избрана потому, что в ней послом с недавних пор значился Зеломудров, который опирался на самых серьезных партнеров в СССР. Предстоящий путч обязывал заручиться поддержкой не только тех, кто уже вложил свою голову в общий мешок (им и так уже деваться было некуда!), но и тех, кто свою голову берег и никуда вкладывать ее не собирался. Можно себе представить раздражение председателя оттого, что Зеломудров не только не приехал встретить его в аэропорт, но и не пожаловал на первый и единственный раут переговоров с местным премьером. Визит был провален! Внутренние враги добивались именно этого и, надо признаться, преуспели, мерзавцы!

Тем временем, в пивном пабе поблизости от правительственного учреждения, где сидели переговорщики, в темном уютном углу, на деревянной, отполированной сотнями задов скамье сидели полковник Ведомственный и подполковник Гулякин. На столе перед ними высились две литровые пивные кружки и восемь пустых водочных рюмок.

— Эх, Леша! — пьяно панибратствовал Владимир Викторович Ведомственный, похлопывая Гулякина по плечу. — Не знаешь ты своего счастья, брат!

— А в чем оно, мое счастье? — настороженно удивлялся захмелевший Алексей Аркадьевич, пока не сообразивший, как ему относиться к коллеге: почтительно или свысока.

— Во дает! — усмехался полковник. — В друзьях твое счастье! А друзей у тебя тьма! Вот я, например!

Полковник Ведомственный приосанился и гордо похлопал себя обеими ладонями по широкой груди.

— Ты? — удивился Алексей Аркадьевич.

— Я! — обиделся Ведомственный. — А как же! Мне о тебе, знаешь, какие люди говорили!

Он стал театрально вертеть головой по сторонам, показывая, что не смеет назвать имена столь высоких своих собеседников в таком ненадежном месте. Не заметив вокруг ничего подозрительного, он сильно, будто даже с обидой, засопел носом и продолжил:

— Ну, это неважно. Главное — это ты! Вот такой, какой есть! Разведчик, дипломат, умница, семьянин, свой парень, надежный, отчаянно смелый, честный, как… как… настоящий чекист-дзержинец. Бессребреник! Альтруист! Душа нараспашку, в хорошем смысле этого слова! Герой! Человек-пароход, можно сказать!

— Почему пароход? — изумился Гулякин, для которого всё, что было сказано до этого странного сравнения, никаких сомнений и тем более протеста не вызывало.

— Пароход? — удивился сам себе Ведомственный. — Я сказал: «пароход»?

— Да! Ты сказал: «пароход»! — заводился Гулякин.

— Так это… — растерялся полковник, — потому что товарищ Нетте был человеком-пароходом. У него «курок аж палец свел… суньтесь кому охота!» Тоже чекист, дипломат почти, дипкурьер… и того… герой!

— А! — обрадовался Гулякин. — Так то ж Маяковский! «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». Тогда понятно.

— Вот, Леха! — расходился во всю свою добросердечную, загадочную для европейцев национальную ширь порядком охмелевший Ведомственный. — За то и любим! И ценим! Ты только скажи, и мы кому хошь башку открутим за тебя и за твоего глубокоуважаемого дядьку! За Лаврентия Павловича… тьфу ты, черт! За Артема Лаврентьевича! За родного, можно сказать, человека! Роднее не бывает!

Полковник резко отвернулся и будто смахнул кулаком слезу с глаз. Этим же кулаком он неожиданно грохнул по столу так, что одновременно подпрыгнули обе кружки, расплескав пену, Гулякин и два серых господина в штатском, которые зашли в паб сразу после обоих чекистов, и теперь сидели в стороночке, не спуская с них своих немигающих глаз.

— Ты чего? — испугался Гулякин, — Это же заграница, понимаешь! Нельзя тут! Кулаком нельзя! Вон, гляди, приличные люди оглядываются даже.

Два серых «приличных человека» оглядывались потому, что не знали, как себя вести с этими клиентами. Им было сказано — не спускать глаз! Они и не спускали! Но никто не говорил, что в ближайшей к правительственному зданию пивной может возникнуть скандал, и что русские прямо здесь перессорятся и передерутся. А уж то, что может перепасть им самим, так такого не было ни в рабочем контракте, ни в профсоюзном договоре, да и вообще нигде — ни в своем ведомстве, ни в ведомстве партнеров по военно-политическому блоку. Более всего их настораживали налитые кровью бычьи глаза высокого, крепкого мужчины и его напряженные мышцы рук и плечей. Производили серьезное впечатление и два тяжелых кулака, постоянно упиравшиеся во что-нибудь твердое — в стол, в лавку, в собственные колени. Беспокоила и скорость, с которой оба русских уничтожали без всякой закуски водку и запивали ее литровыми кружками пива. На их месте любой европеец уже свалился бы под лавку, а эти, напротив, словно деревенели, наливались тупой, бездушной силой. Причем, более всех «деревенел и наливался» высокий мужчина. Тот, что был ниже и худее, при более внимательном рассмотрении лишь превращался в сухую, закрученную узлом веревку. Сама по себе эта «веревка» никакой опасности не представляла, но, обвитая вокруг чьей-нибудь шеи, могла сыграть самую роковую роль. Именно такие острые и непривычные для двух «серых европейских личностей» ощущения вызывала пара пьяных русских мужчин. Мысль о том, что, по сути, это их восточно-европейские коллеги, пугала уже не на шутку.

— Тут люди, в основном, приличные! Понимаешь? — пьяно настаивал Гулякин. — Они нас не поймут, Володя! Владимир Викторович…

— Кто приличный? — повернул голову по-орлиному яростно полковник Ведомственный в сторону двух недоумевающих европейцев. — Эти? Хочешь, я их мигом отсюда налажу? Я щ-щ-щаз эту «чухонскую» пивную всю разнесу! По камешку! За тебя, брат! За дядьку твоего! За родину! За Сталина! Ура!

И, не дождавшись согласия обомлевшего Гулякина, полковник уперся кулаками в стол, тяжело приподнялся и гаркнул во всю глотку:

— Чего уставились, чухня европейская? Отверни рыло, гад! Не видишь, какие тут люди встретились? Боевые друзья, можно сказать! Отверни рыло, говорю!

Ведомственный попытался вскочить на ноги, но Гулякин всем телом повис на его правой руке. Полковник с раздражением стряхнул было с себя на лавку того, за кого только что намеривался разнести весь этот «чухонский» паб, но вовремя спохватился и бережно, как женщину или ребенка, обнял Гулякина и даже погладил своей огромной лапой по взмокшей голове. Тем не менее, он не забыл бросить грозный взгляд в сторону двух посетителей, из-за которых чуть было не досталось близкому другу, но их уже и след простыл.

— В Москве готовится большое дело! — вдруг серьезно и доверительно зашептал Ведомственный в ухо Гулякину.

Алексей Аркадьевич пьяно кивнул, но в голове пронеслось на удивление трезвое и холодное: «надо слушать и запоминать, дядьке это будет интересно».

— Врешь! — тоном старого провокатора воскликнул Гулякин и сам удивился, до какой степени это стало противно даже ему.

— Я вру? — начал свирепеть полковник. — Ты кому это говоришь, мышь посольская?

Ведомственный совершенно забыл, что перед ним отчаянно смелый, с «душой нараспашку в хорошем смысле этого слова» близкий друг, и схватил того за тонкую шею.

— Я мышь? — сопротивлялся Гулякин.

— Да ты ж пойми! — смягчился полковник. — Пойми, чудак-человек! В руководство пробрался враг! Масон! Под чью дудку пляшет, гадина лысая! Но в ЧК знают! В ЧК не спят!

Полковник обнял Гулякина и жарко зашептал ему в ухо:

— Твой дядька молодец! У него всё в руках! Только свистнет, и мы им головенки-то открутим! И ставропольским, и свердловским! Всем разом!

Он опять сжал затылок Гулякина своей лапой, и Алексей Аркадьевич тихонько пискнул. Ведомственный ослабил хватку, улыбнулся другу и с медвежьей нежностью обхватил его за плечи.

— Ты мне друг, Леха! — неожиданно плаксиво сказал он. — За тебя, за дядьку твоего, за нашу родную советскую власть мы, знаешь, как! «Сигма» готова хоть сейчас! Там наших ребят, у-у-у, полно! Все — наши! От дерьмократов и жидо-масонов одни сопли останутся!

Когда друзья вышли в обнимку из паба и, раскачиваясь, подошли к правительственному зданию, обнаружилось, что эскорт с председателем уже час как уехал в резиденцию посла. Это, презрительно щуря нос и глядя в сторону, сказал Гулякину высокий худой полицейский у входа.

— Ну, влетит мне! — вдруг протрезвел полковник Ведомственный. — Вот так всегда! Не дают с боевым другом, с однополчанином, понимаешь, чарку-другую пропустить. Надо догонять своих! Ищут, небось, гады!

— Надо! — закивал Гулякин и споткнулся.

В стороне стояли три машины, полные людей в штатском, и два полицейских автомобиля. Но оттуда никто не выходил. Невидимое для посторонних напряжение на улице поднималось к своему апогею, как температура у больного. Но обстановку неожиданно разрядил таксист в ярко-желтом «Пежо»-универсале. Он остановился рядом с нетвердо стоящей на ногах парой и бросил привычно:

— Такси?

— Такси, такси! — обрадовался Ведомственный. — Молодец, чухонец! Давай! Вперед!

Он смело распахнул заднюю дверь и втолкнул в салон Гулякина, после чего, сопя и чертыхаясь, полез за ним следом.

— В русское посольство, брат! — решительно приказал Ведомственный. — И быстро!

— Бистро! Бистро! — рассмеялся таксист, узнав слово и угадав, кто по национальности его пассажиры. — Посольство! Oui! Посольство! Ambassade!