Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

Андрей Добров, 2016

Знаменитому московскому репортеру Владимиру Гиляровскому однажды удалось проникнуть в закрытый для остальных посетителей ресторан Тестова, где пьянствовал известный петербуржский миллионер Григорий Елисеев. Присоединившись к предпринимателю, репортер получил от него неожиданное приглашение – посетить грандиозную стройку, затеянную им на Тверской улице. Никто из москвичей не знал, что возводили за высоким забором, и тем более никто не знал, что время от времени по стройке блуждал загадочный Красный Призрак… Однако совсем скоро призрак начал убивать случайных посетителей стройки, и Гиляровскому, невольно вовлеченному в эти происшествия, пришлось выяснять, кто этот таинственный злодей и кому он мстит.

Глава 4. Профессор Мураховский

Вечером, когда я дома по памяти записывал в тетрадь свой разговор с Теллером, Коля позвал меня из прихожей. Выйдя из кабинета, я увидел Архипова, который крепко держал за плечо мальчишку-попрошайку, посланного мной к пожарной части.

— Вот, крутился у ваших дверей, Владимир Алексеевич, небось шпионил.

— Нет-нет, — сказал я, улыбаясь, — это мой помощник.

Я вынул из кармана два рубля и отдал пареньку. Так ничего и не сказав, он выхватил деньги из моей руки, крутанулся на месте, высвободив плечо из руки Архипова, а потом заспешил вниз по лестнице.

— Как это швейцар пропустил? — удивился ему вслед сыщик.

— Он привычный. Ко мне кто только не ходит. И писатели, и художники, и каторжники, бывает. Вы раздевайтесь, снимайте пиджак, у нас тут все окна открыты, но все равно душновато. Пойдемте в гостиную, там прохладней, угощу вас квасом с ледника.

Архипов прошел за мной и огляделся.

— А где ваша очаровательная хозяйка, Мария Ивановна?

— На дачу все уехали. Мы тут вдвоем с Колей остались. Это мой секретарь на вырост.

Архипов сел на предложенный стул и раскрыл портфель.

— Вот, достал, — сообщил он, вынимая папку серого цвета с завязками. — Поскольку дело давнее, особых проблем не возникло. Сказал, что собираю статистику по подземным тайникам — их могут использовать не только политические, но и уголовные. Кстати, так оно и есть — помните подвалы под рестораном «Крым»? Там, на Неглинной, сначала собирался тайный кружок народовольцев. Строили планы цареубийства. А уж потом начали прятаться и блатные.

Я кивнул. Архипов мог и не знать, что теперь в тех местах обосновалась банда с Кавказа, открывшая настоящий подземный игорный дом. Мне живо вспомнился их несчастный предводитель — юноша на инвалидной коляске, просто по факту своего рождения вынужденный вести жизнь главаря этой шайки. Полгода назад я пообещал не выдавать его тайну и с тех пор хранил данное обещание.

— Разумеется, перед визитом к вам я просмотрел бумаги. И вот что скажу, Владимир Алексеевич, вы попали в самую точку. Уж не знаю, случайно или намеренно, но что есть, то есть.

— Вот как? — удивился я. — Честное слово, я собирался просто посмотреть фамилии в списке, а потом попытаться найти кого-то из него, чтобы понять, как Вера Мураховская проникала внутрь хорошо охраняемого магазина.

— Смотрите сюда, — Архипов положил передо мной список с именами и ткнул пальцем в одно из них.

— «Павел Ильич Мураховский, 1858 года рождения, студент университета», — прочитал я.

— Неужели отец?

— Родной отец Веры Павловны Мураховской.

— Вот это поворот!

— Точно. Из этого постановления суда можно узнать, что товарищи заявили во время следствия, будто Павел Мураховский никакого участия в подпольном студенческом кружке не принимал, попал на одно из заседаний случайно, а тут — облава, арест и так далее. Так что его за неимением улик пришлось отпустить после профилактической беседы. Как видим, зря.

— А может быть так, что друзья специально выгораживали молодого Мураховского?

— Думаю, да. И не зря. Скорее всего, он был одним из лидеров кружка, и если бы следствие велось более тщательно, пошел бы Мураховский в Нерчинск, — недовольно проворчал сыщик.

А я подумал, какие смелые и верные друзья были у нынешнего профессора!

— Честно говоря, — продолжил Захар Борисович, — следствие по этому делу велось ни шатко ни валко, потому что кружок особой опасности не представлял. Никаких террористических актов они не планировали, просто собирались, обсуждали революционные идеи, произносили речи и писали прокламации. Все как обычно. Закончилось дело также без особых трагедий. Двоих отчислили из университета, а остальные отделались предупреждением. Вот и все восстание.

— А как же Красный Призрак? — спросил я.

Архипов махнул рукой:

— Обыкновенное баловство. Чтобы посторонние не мешали собираться, один из кружковцев надевал красную мантию и мелькал в окнах первого этажа с завываниями. Вот и весь ваш призрак!

— Но как они проникали в здание? Через парадный вход?

— А вот тут уже интересней, — оживился сыщик. — Судя по акту осмотра места преступления, существовал ход из соседнего дома прямо в подвал здания номер четырнадцать по Тверской улице. К сожалению, следователь был так небрежен, что даже не указал, где именно этот ход располагался! Черт-те что, а не работа!

— Но Теллер сказал мне, что в подвалах был проведен ремонт и рабочие не обнаружили никаких ходов.

Архипов пожал плечами.

— Может, пропустили при работах? Я нашел вам нынешний адрес Павла Ильича Мураховского, он сейчас в Москве — вернулся с дачи, узнав о смерти дочери. Мураховский — вдовец. Больше детей у него нет. Так что остался совсем один. Не знаю, правда, как он отнесется к вашему визиту, Владимир Алексеевич, но если хотите, запишите: Газетный переулок, дом семнадцать, квартира восемь.

Я записал. Архипов собрал со стола бумаги, извинившись, что не может оставить их у меня — документы казенные, уже то, что он ознакомил с ними постороннее лицо, было серьезным проступком. Мы попрощались, и Архипов, так и не допив квас, ушел.

Следующим утром Иван отвез меня в Газетный переулок к трехэтажному дому. Весь второй этаж снимал для своей семьи купец Захаров, в молодости начинавший со скупки всякого тряпья, старой одежды и дырявых кастрюль, а ныне владевший тремя мясными лавками, две из которых располагались неподалеку на Тверской. Профессор Мураховский жил на третьем этаже в скромной четырехкомнатной квартире. На всякий случай я попросил Ивана никуда не уезжать — опасаясь, что убитый горем Мураховский откажется меня принять. И я был почти прав. Он сам открыл мне дверь — небольшого роста, сутулый, с красивой седой прядью в темных волосах, нечисто выбритый и, кажется, не спавший этой ночью, о чем говорили его воспаленные покрасневшие глаза.

— Что вам угодно?

— Павел Ильич? — спросил я.

Мураховский кивнул.

— Меня зовут Владимир Алексеевич Гиляровский. Я журналист и писатель.

Эти слова произвели на Мураховского вполне ожидаемое впечатление. Он вскинул голову, гневно посмотрел мне в лицо и прошипел:

— Извольте пойти вон! Как вам не стыдно, в конце концов. У меня такое горе, а вы ищете тут скандальных подробностей! Уходите немедленно, или я позову моих студентов!

Он собирался уже толкнуть меня, чтобы захлопнуть дверь, что при его маленьком росте и субтильной комплекции было бы делом бесполезным. Но я решил привлечь его внимание сразу, без лишних вступлений.

— Вера не прыгала с моста, — быстро сказал я. — Она погибла совсем в другом месте. И совершенно при других обстоятельствах. Она не кончала жизнь самоубийством.

Профессор застыл. Ему требовалось время, чтобы осознать смысл сказанных мною слов. Воспользовавшись паузой, я вновь повторил, что Вера погибла не под мостом, а в другом месте.

— Откуда вы знаете? — спросил Мураховский.

— Я был свидетелем ее смерти.

Профессор недоверчиво посмотрел на меня, а потом шире открыл дверь.

— Проходите.

Через маленькую темную прихожую, где на вешалке висели зонт и две шляпы, мы прошли коридором в гостиную, служившую также библиотекой. Массивные дубовые шкафы по стенам комнаты были не просто заполнены книгами — они были ими забиты так, что некоторые тома торчали наружу, как будто у хозяина просто не хватило сил, чтобы втиснуть их глубже. В старом английском кресле сидел молодой человек с шапкой густых русых волос, длинным носом и с потухшими большими глазами. На диване неловко примостились еще двое — юноша с короткой стрижкой под бобрик, коренастый и приземистый, и довольно полная девушка с толстой светлой косой. Лицо ее было невыразительно, а скромное платье, купленное явно в магазине готовой одежды, сидело плохо, отчего девушка была похожа на прислугу.

— Друзья моей Верочки, — сказал профессор печально. — Пришли поддержать в трудную минуту.

Пара с дивана поздоровалась со мной, а юноша в кресле промолчал.

— Это Боря, жених Веры, — пояснил Мураховский. — Извините, но нам всем сейчас тяжело. — Он повернулся к паре на диване: — Я покину вас ненадолго. Мне надо поговорить с этим господином. Я буду в кабинете. Друзья мои, Боренька, Сережа, Аня, распоряжайтесь тут пока без меня. Если захотите поесть или попить — посмотрите в буфете, берите что хотите. Правда, боюсь, там осталось немного.

— Вы не беспокойтесь, Павел Ильич, — сказала полная девушка, — нам ничего не надо. Мы тут посидим, подождем вас.

— Да, да, — закивал профессор.

Я вдруг поймал себя на мысли, что воспринимаю его как глубокого старика, а ведь, судя по году рождения, он был младше меня! Сейчас ему было не больше сорока пяти. Вероятно, это горе так состарило профессора Мураховского в считаные дни.

Он провел меня в кабинет, где книг, казалось, было еще больше, а стены и гардины пропахли трубочным табаком. Плотно затворив дверь, профессор указал мне на старый венский стул, а сам, протиснувшись между этажеркой и краем стола, сел в свое рабочее кресло.

— Я не хотел, чтобы ребята услышали наш разговор, прежде чем сам не пойму, как относиться к вашим словам. Повторите, пожалуйста, еще раз, как ваше имя и отчество?

Я просто достал визитную карточку и вручил ее профессору.

— Гиляровский. Гиляровский, — пробормотал он, поднося карточку поближе к глазам. Вероятно, от постоянного чтения зрение Мураховского ослабло. — Кажется, я знаю вашу фамилию. Ведь это вы тот самый репортер, который описал каторжный труд на белильной фабрике? И Кукуевскую катастрофу? И давку на Ходынке по случаю коронации?

— Да, — кивнул я, — все верно.

— Я читал ваши репортажи в газетах. Судя по ним, вы человек честный, принципиальный и стоите на стороне простого народа.

— Спасибо.

— Угнетенного народа, — добавил Мураховский, испытующе взглянув на меня, но тут же спохватился. — Простите, все это сейчас… Почему там, на лестнице, вы сказали, что Верочка погибла совсем в другом месте? Как вы оказались свидетелем? В полиции мне сообщили, что ее тело нашли в Водоотводном канале, что она спрыгнула с моста. Конечно, это совершенно невероятно, Веруша была не таким человеком… Да и в личной жизни… Вы же видели Борю — они были прекрасной, гармоничной парой. Нет, конечно, я не лез в их отношения, я далек от домостроевских порядков. Уж поверьте, я знаю, о чем говорю — это моя специализация — древнерусское право… Впрочем, зачем это вам? Простите, у меня путаются мысли. — Он вдруг закрыл лицо руками и тихонечко всхлипнул. — Простите, такое горе! О чем я говорил? Да! Самоубийство. Я бы никогда не поверил, но в полиции сказали… Факты. Куда от них деваться?

— Это не было самоубийством, — начал я тихо.

— Как?

— Это не было самоубийством. Это был несчастный случай.

— Но полиция…

— Полиция была введена в заблуждение. Тело Веры ночью принесли к мосту и сбросили вниз. Но погибла она в другом месте.

Мураховский смотрел на меня растерянно.

— Она погибла в доме номер четырнадцать по Тверской улице, упав из ниши в стене, — сказал я, — оступилась во время погони.

— Погони? — удивился Мураховский.

Я пристально вгляделся в лицо профессора, стараясь не пропустить ни одной непроизвольной реакции, а потом произнес:

— Она изображала Красного Призрака, Павел Ильич. Красного Призрака в бывшем дворце Марии Волконской.

Вот оно! Наконец до Мураховского дошел истинный смысл того, что я хотел ему сообщить. Это было видно по глазам, в которых теперь явно прочитался ужас от только что услышанных подробностей.

— Боже мой! — прошептал он.

Профессор вскочил, выбежал в гостиную — через открытую дверь я видел, как он остановился перед креслом, в котором сидел Борис, и занес руку — как будто для удара. Молодой человек, заметив лихорадочный блеск в его глазах, судорожно сжался. Но Мураховский вдруг остановился, опустил руку и, не глядя больше ни на кого, громко сказал:

— Молодые люди! Я вам доверял. А вы предали меня. Прошу вас немедленно уйти и больше никогда не приходить.

— Что случилось, Петр Ильич?! — воскликнула полная девушка. — Что вам рассказал этот громила?

Пара с дивана вскочила, а несчастный жених словно окаменел в своем кресле.

— Теперь я знаю, — с горечью проговорил профессор, — что в смерти Веры виноваты именно вы трое. Борис — больше всех. И — я… Я тоже виноват. Прошу вас, уходите.

Молодые люди поднялись с недоуменными и потрясенными глазами. Молча они прошли в прихожую. Потом послышался звук закрывшейся двери. Профессор подошел к дивану и рухнул на него. Я вышел из кабинета и сел в освободившееся кресло.

— Я могу сейчас уйти, Павел Ильич, если вам необходимо побыть одному.

— Нет, — простонал профессор, — не уходите. Расскажите мне все.

И я рассказал ему, что произошло в магазине Елисеева, опуская только те подробности, которые не касались его дочери. Мураховский слушал, опустив голову.

— Павел Ильич, — сказал я наконец, — у меня будет к вам несколько вопросов. Если можете, то ответьте на них, пожалуйста.

— Зачем? — спросил он, не поднимая головы.

— Затем, что я хочу восстановить честное имя вашей дочери. Чтобы ее не считали самоубийцей. И чтобы люди, которые косвенно стали причиной ее гибели, понесли хоть какое-то наказание.

Мураховский впервые поднял глаза и посмотрел на меня.

— В таком случае наказание должен понести и я, — сказал он. — Ведь и я косвенно виновен в гибели Верочки.

— Но вы уже понесли самое страшное наказание, — деликатно возразил я. — Ведь вы лишились своего ребенка. Нет, я говорю о других.

Профессор покачал головой.

— Нет, Владимир Алексеевич, вы не понимаете…

— Не понимаю? Что? Что это именно вы рассказали Вере про то, как в молодости со своими товарищами собирались на революционные сходки в подвале этого дома? Что вы рассказали про потайной ход из соседнего здания? Про то, как ваши друзья изображали Красного Призрака, чтобы отпугнуть случайных прохожих?

— Откуда вы все это знаете?

— Про то, — продолжал я, — как ваши товарищи выгораживали вас, активного члена кружка, автора прокламаций, на следствии?

Мураховский с изумлением посмотрел на меня.

— Про что еще я не понимаю? Про то, что через много лет вы собрали своих студентов, чтобы возродить тот революционный кружок? Вот этих, которые сидели в вашей квартире, когда я вошел.

— Нет! — крикнул профессор. — Нет! Это была уже их идея! Да, я действительно рассказывал им о революционерах семидесятых, о народовольцах, о смельчаках! И о нашем кружке тоже, да. Это происходило так естественно — ребята приходили ко мне на дополнительные занятия — я сам предложил им это, только тем, у кого нашел хорошие способности и свободу мысли. Да, это были не обычные университетские лекции. Никакой цензуры! Никакой программы! Никаких косных установок министерства образования! Да! Я и сам чувствовал, как молодею с этими ребятами, которые могут видеть намного глубже и дальше, чем большинство наших заслуженных академиков! И конечно, я рассказал им и про кружок, и про Красного Призрака, и про наши способы проникать в здание. Про потайные ходы.

— Ходы? — переспросил я. — Разве он не один?

— Один? Нет, их было больше. Я знал два. Но мой товарищ, Сережа Красильников, знал третий. Знал, но не говорил нам, где он. Ему нравилось появляться неожиданно, практически ниоткуда.

— Так-так! — сделал я зарубку в памяти. — Вы можете мне нарисовать, где эти ходы начинаются? И куда ведут?

— Да, конечно. — Профессор принял в руки мой блокнот и карандаш, которые я достал из кармана. — Я уже рисовал их для ребят, но никогда не предполагал, что они рискнут… — Он начертил на странице план подвалов и указал два потайных хода.

— И последний вопрос, профессор, почему вы чуть не ударили Бориса? — спросил я, засовывая блокнот в карман.

Мураховский помрачнел.

— Вера поначалу не заходила на эти мои занятия со студентами. Но потом увидела Бориса и полюбила его. С тех пор она присутствовала на каждом подобном занятии. Я уверен, что Борис вовлек и ее в этот кружок. Я видел его глаза, когда замахнулся. Он прекрасно понимал, почему я это делаю. На его лице не было удивления. Только вина!

— Вы знаете, где живет Борис? Я хочу с ним поговорить.

Я нашел пролетку у обочины — Иван весело переговаривался с молодой кухаркой купца Захарова. Но пришлось оторвать его от столь приятного и многообещающего занятия. Я велел ему отвезти меня на Каланчевку, где в «Генераловке», доме генерала Штерна, размещалось общежитие для студентов. Сам генерал Штерн уже двадцать лет как командовал чертями на том свете, а его наследники совсем не следили за состоянием дел в доме — лишь бы из университетской казны поступали средства за проживание иногородних студентов. В результате, как и во многих подобных благотворительных заведениях Москвы, большую часть обитателей теперь составляли «вечные студенты», давно уже отчисленные и зачастую давно уже не молодые люди, а также публика совершенно сомнительного характера — выгнанные с работы мелкие чиновники, артельщики со всех концов Московской губернии, мошенники, аферисты и прочие.

Я даже не стал заходить внутрь дома: искать в нем кого-то, не имея знакомого проводника, было бессмысленно — десятки квартир, сотни комнат, бесчисленное множество огороженных простыми занавесками углов. Как всегда, выручили сами местные обитатели, сидевшие группками в тени здания, — одни играли в карты, другие пили пиво или самодельную брагу, скорее второе, судя мутной жиже в бутылке со смытой этикеткой. Земля, плотно вытоптанная до каменной серости, была усеяна разным сором такого состояния, что его уже нельзя было употребить в дело, — черные от грязи клочки тряпок, бумажные обертки, втоптанные в прах мятые папиросные гильзы, какие-то ржавые пружины, и повсюду жестяные кругляшки — сорванные с горлышек водочных бутылок крышечки. Я остановился и стал рассматривать местных обитателей, которые по случаю жары примостились в тени дома. Мое внимание было скоро замечено, и лежавший прямо на земле тип в грязной серой рубахе, с криво подрезанной бородой и сломанным носом, крикнул:

— Эй, дядя, чего надо?

Я подошел, совершенно не опасаясь за себя, потому что в таких местах действовало неписаное правило — где ешь, там не гадишь. Воровать и грабить обитатели «Генераловки» ходили к Николаевскому вокзалу, а рядом с местом своего проживания не шалили — чтобы не злить полицию.

— Ищу тут одного паренька, — сказал я, снимая кепку и обмахиваясь ею. — Студента.

— А мы все тут студенты! — хохотнул мой визави.

— Моего кличут Борисом. Борисом Ильиным. У него еще есть друг — Сергей. Крепкий такой.

— Зачем тебе?

— Мое дело.

Кривоносый оглянулся, вытянув худую красную шею.

— Эй! Кулема, — позвал он паренька, сидевшего у самой стены. — Такого знаешь? Бориса Ильина? Студента.

— Цаплю, что ли? — отозвался парень.

— Сыщешь?

— Зачем?

— Вот, — повернулся ко мне кривоносый. — Законный вопрос.

Я кивнул и подошел к тому, кого звали Кулемой. Получив от меня двугривенный, он исчез в подъезде, а я приготовился ждать. Прошло уже минут десять, а Борис все так и не появлялся. Я собирался, простившись с двугривенным, идти на поиски сам, но тут из подъезда вышел Сережа. Увидев меня, он быстро подошел, засунул руки в карманы брюк и набычился.

— Опять вы? Кто вы такой и что наплели про нас Павлу Ильичу?

— Меня зовут Владимир Алексеевич Гиляровский, — сказал я спокойно. — Ничего про вас я профессору не плел, а рассказал ему правду о том, где и как погибла его дочь.

— Прыгнула с моста, — буркнул Сергей.

— Вовсе нет! Она упала из стенной ниши в магазине Елисеева, когда за ней погнались охранники.

Крепыш быстро моргнул.

— Как она там оказалась?

— Тебе лучше знать, — ответил я. — Ведь она изображала Красного Призрака.

— Что? — остолбенел парень.

— То!

— Почему она? Почему не?..

— Кто?

— Не важно!

— А я думаю, что важно.

Сережа лихорадочно думал, и по его лицу было видно, что мысли эти были не из приятных. Наконец решив что-то, он твердо сказал:

— Не знаю, какой у вас интерес, но больше я вам ничего не скажу. Всего хорошего!

С этими словами он развернулся, желая уйти. Но я схватил его за плечо:

— Постой! Где Борис?

— Не знаю. Отпустите.

— На, возьми мою визитную карточку. Передай Борису, что я хочу с ним поговорить.

— Смеетесь? Думаете, он теперь захочет с вами разговаривать?

— Кто знает. Передай.

С Каланчевки я заехал в редакцию своей нынешней газеты «Россия», в которую перешел из «Ведомостей». Как удобно, что Архипову провели телефонную линию — сейчас мы и проверим, работает у него аппарат или нет. Я подошел к редакционному телефону, приложил к уху наушник и пару раз нажал рычаг, вызывая телефонистку центрального коммутатора, располагавшегося на Кузнецком Мосту. Наконец барышня мне ответила. Я попросил соединить меня с коммутатором Сыскного отделения в Малом Гнездниковском. После недолгой паузы ответил дежурный Сыскного. Он в свою очередь соединил меня с кабинетом следователя Архипова. Я долго ждал, опасаясь, что Архипова в кабинете нет, но наконец в трубке прозвучало:

— Слушаю?

Голос звучал ужасно тихо, неузнаваемо, перебиваемый каким-то механическим потрескиванием.

— Захар Борисович! Здравствуйте, — закричал я в приемный рожок аппарата как можно громче. — Это Гиляровский!

— Кто?

— Гиляровский! Владимир Алексеевич Гиляровский! — завопил я так, что два редактора, сидевшие неподалеку, вздрогнули.

— Гиляровский? Владимир Алексеевич?

— Да! Вы слышите меня?

— Очень плохо. Чертов аппарат!

— Послушайте! В списке, который вы мне вчера показывали, должен значиться некий Сергей Красильников.

— Так. И что?

— Помогите найти его нынешний адрес. Это очень важно! Сергей Красильников!

— Хорошо, попробую.

— Тогда все, отключаюсь. Да свидания!

— Что?

— Да свидания, говорю!

— А! До свидания.

Я нажал рычаг, давая отбой, и повесил наушник на крюк аппарата. Один из редакторов невинно спросил:

— Что, вели конфиденциальный разговор, Владимир Алексеевич?

— Громко орал?

— С вашим голосом никакая газета не нужна, — ответил второй редактор. — Вы к окошку подойдите, и уже вся Москва будет знать последние новости.

Я рассмеялся, угостил сотрудников своим табаком из табакерки и поехал домой.