Песчаная война

Андрей Ерпылев, 2014

Еще вчера они безмятежно отдыхали на популярном египетском курорте, купались в изумрудных водах Красного моря, пили коктейли в баре, флиртовали с девушками. И не следили за мировыми новостями. Зачем? Ведь бывшие воины-афганцы Александр и Володя заслужили право не знать, что творится за пределами курортного рая. И хотя в отличие от обыкновенных туристов вчерашние солдаты Советской Армии были готовы ко всему, даже для них внезапный авианалет на аэропорт, где скопились сотни туристов, стал шоком. Но шок прошел быстро, особенно когда выяснилось, что, кроме них двоих, российских туристов защитить некому…

Глава четвертая

Наступавшая ночь была гораздо хуже уходящего дня. Днем хотя бы светило солнце, а как жить без света? То есть, разумеется, можно. При свечах, при лучине, при помощи фонариков… Только где взять эти свечи? А фонарики если и были у кого-нибудь, погоды не делали.

И пришла тьма. Где-то далеко на севере она вдруг раскололась вспышкой. Затем — еще одной. И еще. Спустя какое-то время долетел сглаженный расстоянием грохот, похожий на ворчание сытого зверя. Небо в той стороне еще долго подсвечивали красным невидимые сполохи, отнюдь не добавлявшие людям, запертым во вчерашнем раю, спокойствия.

В разных номерах, в коридорах, просто на свежем воздухе обсуждалось в принципе одно и то же: что делать теперь? И никто не находил четкого однозначного ответа. Правда, жила надежда на приход помощи, все равно в каком виде. Ведь не бывает так, чтобы навязшее в зубах в мирное время «международное сообщество», многочисленные организации и прочее в том же духе совсем уж забыли о людях, оказавшихся оторванными от родных земель в этот момент!

Наверняка сейчас со всего света спешат разнообразные спасатели, летят самолеты, плывут корабли… По телевизору всегда так — стоит где-то случиться беде, стихийному бедствию, теракту, еще чему-нибудь, и сразу следуют резолюции, призывы, а там и конкретные дела. Все-таки двадцать первый век на дворе. Расстояния не играют прежней роли, и весь земной шар стал намного меньше благодаря оперативности транспорта.

Но в целом было тревожно. Как-то не вязались нынешние события с вечным солнцем, ласковым морем и безоблачным небом. Кто там на кого напал, почему напасть свалилась так не вовремя, и вообще, что будет дальше?

Свет — ладно. Многие люди постарше родились в исчезнувшем ныне государстве, где различные неудобства воспринимались в порядке вещей. Более того, практически все пережили перестройку и последующий развал, который был намного хуже любой войны. Если сутки-двое — ничего особо страшного нет. Можно перетерпеть и не такое. Тем более один день уже прошел, ночью можно спать, а уж еще денек как-нибудь переживем.

В дискомфорте и мыслях о себе как-то почти забылся налет на аэропорт. Когда не видишь, тогда и не переживаешь. Лишь невольные свидетели пытались утопить в алкоголе память о разорванных на куски телах, льющейся, как вода, крови, криках сгоравших заживо людей…

Только немного их было, если посчитать, свидетелей…

Может показаться дикостью, но Юра Семецкий в этом темном аду, вернее — чистилище, сменившем благословенный субтропический рай, был счастлив.

Он творил.

Его не волновало, что дорогой этюдник и прочие недешевые рисовальные принадлежности сгинули без следа вместе со всем его нехитрым багажом. Настоящему художнику достаточно любой бумаги, даже если это оборотная сторона аляповатой репродукции, украшающей стену номера, и любого стила — карандаша, шариковой ручки, маркера, забытого кем-то из предыдущих жильцов в ящике прикроватной тумбочки. Ему в своей жизни доводилось набрасывать захвативший его образ обгоревшей спичкой на полях книги, губной помадой на оконном стекле, а то и просто пальцем на песке. Будь это необходимо — он и собственной кровью на чистой стене вывел бы нужные линии. Неважно, если эскиз окажется недолговечным, главное — перенести его из зыбкого марева воображения в реальность, зафиксировать любым возможным способом, а уж после этого он впечатается в сознание навсегда и в нужное время будет извлечен из памяти, чтобы оказаться запечатленным на более подходящем носителе. На плотных листах александрийского картона или на мониторе компьютера.

Юрий Михайлович Семецкий к своим без малого пятидесяти годам так и не добился именования по отчеству. Да и не особенно стремился к церемониям этот щуплый, невысокий человечек, похожий на подростка. Лысоватого такого подростка, с большой лобастой головой. Художник от Бога, он вот уже второй десяток лет подвизался в одном из книжных издательств, специализирующихся на беллетристике. Книги с яркими обложками, украшенными рыцарями, инопланетными монстрами и томными красавицами, имелись если не в каждом доме огромной страны, некогда занимавшей одну шестую часть суши, то уж в каждом книжном магазине и ларьке былой империи — непременно. И за «валом по плану», когда, особо не заморачиваясь вопросами авторства, он, подобно десяткам коллег, «передирал» мужественных мачо из глянцевых журналов, облачая вместо костюмов от кутюр в латы, скафандры или камуфляж — по надобности — как-то позабылись юношеские мечты о персональных выставках и приобщении к сонму великих живописцев. Идеалы уступили место здоровому цинизму, а пословица о синице в руках и журавле в небе, видимо, придуманная кротами, уже не вызывала отторжения…

Но иногда случались рецидивы.

Примерно как сегодня, когда, обставившись горящими свечами — пришлось совершить налет на бар-ресторан с «парижским» колоритом, все равно пустующий, пока никто не вспомнил об этом альтернативном источнике освещения, — Юра, позабыв о времени, водил уже источенным наполовину карандашом по бумаге. И из-под грифеля струились боль и страдание, растерянность и ужас, поселившиеся в его сердце с того самого момента, когда он увидел ползущего к нему по бетону взлетной полосы человека. Вернее — половину человека…

Он старался и никак не мог передать выражение сосредоточенности на лице обреченного. Казалось, человек поставил перед собой какую-то задачу и старался исполнить ее любой ценой. И упрямо полз, опираясь на руки и оставляя за собой черный на сером бетоне мокрый след, тут же высыхающий под палящим солнцем…

Рядом с человеком рождался абрис разорванного пополам взрывом автобуса, смазанные от скорости силуэты истребителей, причудливые облака дыма… И люди, люди, люди, похожие на изломанных капризным малышом кукол, или куклы, похожие на мертвых людей…

— Я позаимствую у вас парочку? — раздался над плечом художника незнакомый голос, и Юра наконец очнулся, выходя из транса.

Неужели, как бывало обычно, когда погружался в «творческий запой» — так именовала подобные состояния одна из его многочисленных «рыженьких» — он позабыл запереть дверь номера? Когда накатывало вдохновение, с ним случались штучки и похуже — например забытый на газовой плите чайник или срочный заказ издательства, за невыполнение которого сулили «снять голову».

— Что? — непонимающе уставился он на худощавого мужчину средних лет, смутно кого-то напоминавшего: не то сталкивались когда-то в жизни, не то видел по телевизору.

— Я возьму пару ваших светильников? — терпеливо повторил незнакомец, указывая на составленные на угол стола незажженные, ждущие своей очереди свечи. — Ночь на исходе, возможно, они вам не понадобятся.

— Да-да, конечно! — Юра сейчас хотел только одного: чтобы досадная помеха была устранена, и он снова мог погрузиться с головой в знакомое далеко не каждому — может быть, только конченому наркоману или творческому человеку — состояние. — Берите сколько угодно.

— А чем это вы заняты? Разрешите? — не дожидаясь ответа, ночной гость взял со стола один из изрисованных «холстов», мимолетно глянул на изнанку, хмыкнув при этом (какой-то натюрморт, стилизованный под «малых голландцев», беспощадно вырванный из рамы), и принялся неторопливо изучать покрывающую сероватый картон карандашную вязь.

— Извините, — начал терять терпение художник. — Я должен работать, и вы… Ну, в общем…

— Мешаю? — кивнул сам себе мужчина. — Прошу прощения.

Он вернул на место рисунок и взял свечи.

— У вас не получается вот это выражение? — спросил он, и на его лице на мгновение проступило именно то выражение отрешенности пополам с предельной сосредоточенностью, что ускользало от рисовальщика так долго.

— Постойте! — встрепенулся художник. — Я должен зарисовать!

Но человек уже был у двери.

— Вы тоже там были? — спросил Юра ему вслед.

— Там — нет, — остановился на пороге гость. — Но таких лиц я навидался достаточно…

* * *

Компания сидела и лежала на сдвинутых под один из зонтиков шезлонгах в тягостном молчании.

Загорать, не говоря уже о купании, не хотелось, но еще меньше хотелось сидеть по номерам, пялясь в мертвые экраны телевизоров один на один со своими мыслями. Еще вчера совершенно незнакомые люди тянулись друг к другу, словно вместе тягостная безвестность была легче. Да, должно быть, так оно и было: недаром говорят, что человек — животное стадное.

— Искупаться, что ли? — Сергей сел и почесал волосатую грудь под распахнутой рубахой.

— С ума сошел? — тут же дернула его за руку Анна, будто благоверный предложил что-то из ряда вон выходящее. — И не думай!

— Да и не очень-то и хотелось… — Здоровяк снова завалился на лежак и закинул руки за голову.

— Подумать только. — Вика тоскливо смотрела на мелкую волну, лижущую кромку берега. — Я уже дома была бы сейчас…

— Ну да, дома, — фыркнула Татьяна. — В поезде бы тряслись еще.

— Лучше уж в поезде…

— Слушайте! — вдруг вспомнил Игорь. — А куда это Олег наш всезнающий подевался? Со вчерашнего дня его не видел!

— И я… И я… И мы тоже…

— Это… В Землю обетованную свою по бережку утопал, — буркнул Сергей, переворачиваясь на живот. — Ему тут недалече.

— Ну что ты на человека взъелся! — напустилась на мужа Анна. — Приличный человек…

— Ну да, приличный. Приличнее некуда. Только я, это, таких не любил, не люблю и любить не буду.

— Действительно, — подал голос Игорь. — Как-то вы, Сергей, не того…

— Да что б ты понимал? — привстал на локтях здоровяк. — Ты, это, соплив больно судить-то!

— Ребята, ребята, не ссорьтесь! — замахала на них руками Вика. — И так все плохо, а тут вы еще!

Хорошего действительно было мало.

Вдобавок к отсутствию света на отель свалились и другие напасти.

Привыкших к ресторанному изобилию людей ждало жестокое разочарование: ассортимент блюд шведского стола, еще вчера казавшегося неисчерпаемым, как сказочная скатерть-самобранка, стремительно скудел. Нет, немногочисленные повара выворачивались наизнанку, чтобы обеспечить поредевший контингент гостей питанием: на открытом воздухе, близ ресторана, с утра дымили мангалы, на которых исходили ароматным соком шашлыки и кебабы, цыплята табака и прочие деликатесы… Вот только попробовать все эти яства, памятуя о том, что холодильники не работают вторые сутки, а на дворе отнюдь не русская январская стужа, отваживались не все.

Сергей, правда, уплетал все подряд, запивая мясо лошадиными дозами виски и уверяя всех, что в армии ему доводилось есть и не такое, а под водку можно и гвозди переваривать, но остальные больше налегали на овощи, рис и макароны.

Глядя на других отдыхающих, уже открыто утаскивающих в номера с завтрака сыр, фрукты, хлеб и прочие продукты, которые можно хранить при комнатной температуре, товарищи по несчастью тоже принялись создавать свои неприкосновенные запасы, по вековечной русской привычке полагаясь только на себя.

— Ерунда! — гудел Сергей. — Рыбалкой прокормимся! Тут, это, рыбы — хоть руками черпай!

— А чем ловить? — уныло чесал в затылке коренной горожанин Игорь. — Ни сетей, ни спиннинга…

— Ха! Спиннинг ему подавай! А трал, это, не нужно? Кошельковый. Удочку соорудить — раз плюнуть. Насадка пока есть…

— А крючки, лески?

— Все есть! — Здоровяк заговорщически наклонился к собеседнику. — Тут на ресепшене магазинчиков — пропасть… Ну, золотишко да что поценнее арабы, надо понимать, попрятали, а барахло всякое так на витринах и осталось… Маски там с трубками, крючки…

— Ты мне это брось! — Анна обладала тонким слухом. — В тюрьму египетскую захотел? Мало тебе того штрафа в Турции? Чуть без штанов не остались из-за твоих затей! Вот — везде таблички понатыканы: рыбалка запрещена…

Но беда, как водится, не приходит одна: вдобавок к электричеству в один прекрасный момент в кранах иссякла вода. Воды, конечно, совсем рядом хоть залейся — целое Красное море, но та вода была соленой, и пить ее, как тут ни крути, невозможно. Даже ополоснуться после морского купания нечем. С водой в бутылках пока перебоев не наблюдалось, но кто может поручиться за завтрашний день?

— Сходи лучше в поилку свою, — попыталась разрядить обстановку Анна, отлично знающая пристрастия мужа. — И нам заодно принеси чего-нибудь.

— Это дело! — Мужчина быстро поднялся на ноги и нахлобучил на голову видавшую виды выцветшую до белизны панаму. — Девчата! Вам чего принести? Игорь, ты со мной?

— Я, пожалуй, воздержусь, — вяло пробормотал Корнеев, которому действительно ничего не хотелось.

— Ну, как знаешь…

Возвратился Сергей неожиданно быстро и с пустыми руками.

— Видали?! — возбужденно закричал он издали, указывая пальцем куда-то в море. — Нет, вы видали?!

Друзья повскакивали и увидели катер, пришвартовавшийся к надувному понтону, с которого приходилось нырять, чтобы не пораниться о кораллы, облепившие берег на несколько метров. На таких катерах обычно возили желающих на острова и прочие «морские» экскурсии — небольшое двухпалубное суденышко метров десяти в длину. Вероятно, капитан этого «дредноута», чтобы не повредить хрупкий причал, подошел к понтону на малых оборотах двигателя, потому на него и не обратили внимания.

— Класс! — Вика даже приплясывала от возбуждения на месте. — Надо его уговорить, чтобы нас отсюда вывез куда-нибудь!

— Деньги у кого есть? — деловито поинтересовался Сергей. — Бакинские, наликом. Идея такая: скидываемся и нанимаем этого араба до ближайшего порта…

Но развить тему он не успел: несколько официантов тащили к понтону ящики с кока-колой и прочими напитками, какие-то коробки, а руководил ими…

— Олег! Едрить твою налево! Олежка! Так вот он куда пропал!

— Вот, а вы говорили!

— Беру свои слова обратно! Деловой, сразу видать. Мы тут судачим, воду в ступе толчем, а он смотри что провернул! Хвалю!

Вика, от избытка чувств, обняла Игоря за шею и чмокнула в щеку. Это, конечно, было не совсем то, на что он в душе продолжал надеяться, но тоже неплохо. Девичье сердечко колотилось совсем рядом, и за одно это он мог простить все на свете.

Олег тем временем деловито прошагал куда-то мимо, не обращая внимания на товарищей по несчастью.

— Эй, Олежка! — окликнул его Сергей. — Где лайбой разжился?

— Во-первых… — Финансист остановился и взглянул на приятелей так, словно видел их впервые. — Не Олежка и даже не Олег, а Олег Григорьевич. Именно так.

— Да ладно! — Сергей направился к нему, улыбаясь до ушей. — Не загоняйся. Когда отчаливаем? Собраться успеем?

— Отчаливаем? — холодно удивился тот. — Отчаливаю я. Со своей семьей. А вы, уважаемые, остаетесь.

— Шутишь? Брось прикалываться…

— Я совершенно серьезен, — Олег поджал пухлые губы. — Я нанял эту яхту исключительно для себя и своей семьи и делить ее с кем-либо еще не намерен.

Сергей замер на полдороге, безмолвно разевая рот, словно выброшенная на берег рыбина, и вместо него подал голос Игорь:

— Но катер ведь большой, Олег Григорьевич. Мы бы все там поместились. И вообще…

— Против вас, Игорь, я ничего не имею, — начал финансист, и у Игоря гора упала с плеч. — Но, понимаете, тут дело принципа. Вы понимаете? Аренда этого судна обошлась мне в круглую сумму, и я не намерен заниматься благотворительностью. Если вы готовы заплатить, я охотно приму вас на борт. Готовы заплатить?

— Сколько? — упавшим голосом спросил молодой человек, надеясь на чудо.

Надежда умерла, не родившись, — сумма была просто неподъемной.

— В Москве, когда выберемся… — попытался барахтаться он, но Олег был непреклонен:

— В Москве-е-е? Нет, так не пойдет. Только наличными и сейчас.

— Это невозможно! — пискнула Татьяна.

— Тогда откланиваюсь, — шутовски поклонился Олег. — Желаю приятно провести время на гостеприимной египетской земле!

Все молча смотрели вслед удаляющемуся финансисту в полном безмолвии.

— Ну, вы видали, каков гад! — беспомощно обернулся к друзьям Сергей, первым выйдя из транса. — А ты, Игорешка, этого урода еще защищал! Беги, целуйся с ним, может, снизойдет!

Теперь ему почему-то никто не перечил…

* * *

Друзья никому не рассказывали о своем разочаровании, но слухи обладают мистической способностью рождаться вообще, кажется, без участия человека и распространяться со скоростью, близкой к световой. Поэтому, когда Олег с семейством и целым эскортом египетских парнишек из рум-сервиса, нагруженных чемоданами, свертками и коробками (видимо, тряхнул мошной напоследок хозяин жизни) появились на импровизированной пристани, там уже яблоку некуда было упасть.

По хроническому безлюдью последних дней не верилось, что в отеле остается еще такое количество постояльцев. Игорь узнал среди бедолаг и давешних прибалтов, и поляка с некой бесцветной особой, видимо, супругой, и прочих обитателей благословенной Европы, признанных спасателями недостойными их милости. А уж соотечественников… Многие, надеясь неизвестно на что, пришли полностью экипированными для отплытия — с багажом (кое-кто тащил даже огромные кальяны, купленные в сувенирных лавках — не бросать же добро). Но большинство лишь хмуро наблюдали за счастливчиками, даже не делая попытки шагнуть на причал.

Толпа молчаливо расступилась перед кортежем господина Пинского и так же молча сомкнулась за спинами сопровождающих его египтян-носильщиков. Он тоже не удостоил недавних товарищей по несчастью внимания. Только его супруга — полная миловидная шатенка, крепко держа за руки испуганно жмущихся к ней мальчика и девочку, весь короткий путь по колышущимся под ногами поплавкам понтона затравленно озиралась, будто ей в спину вот-вот должен был прогреметь выстрел или ударить брошенный кем-нибудь камень.

Хотя иные взгляды куда тяжелее камней…

Смуглолицый шкипер уже распутывал крепящие суденышко к причалу тросы, когда из толпы раздался плачущий женский голос:

— Хоть детей пожалейте! На коленях вас прошу — детишек возьмите!

Олег, уже находящийся на борту катера, обернулся и бросил, как плюнул:

— Простите, но я не могу взять на себя такую ответственность.

Этот плевок в лицо остающимся на берегу переполнил чашу терпения, и толпа угрожающе качнулась к понтону. Но финансист предвидел и это.

Темнолицый усатый здоровяк, мало чем уступающий Сергею по габаритам, а в охвате талии и превосходящий раза в полтора, — один из охранников, день-деньской скучавших у ворот отеля и возле рамки металлоискателя на ресепшене — заступил дорогу самым рьяным и угрожающе положил руку на расстегнутую кобуру. Он не сказал ни слова, но под его взглядом из-под насупленных «брежневских» бровей даже самые бесшабашные почувствовали себя неуверенно.

— Чего они так за этого м… впрягаются? — буркнул Сергей Игорю, потихоньку задвигая Анну себе за спину: они не лезли в первые ряды, но чем черт не шутит…

— Известно чего, — с горечью ответил Корнеев, поступая так же с Викой, вцепившейся в локоть Татьяне. — Баксов у него, видать, куры не клюют, а арабы на бабло ох как падки.

— У-у-у, ж… — скрипнул зубами Сергей. — Автомат бы сюда!

— Молчи уж, автоматчик! — выскользнула из-за его спины супруга, в свою очередь норовя закрыть своим некрупным телом ненаглядного муженька. — Ты его в руках-то хоть держал?

— Обижаешь, Нюра…

Катер тем временем медленно отчалил от понтона, затарахтел мотор, заполоскал по ветру красно-бело-черный египетский триколор на корме, а изображенный на нем орел зашевелил крыльями, будто собираясь взлететь.

— Будьте вы прокляты! — отчаянно выкрикнула вслед удаляющемуся суденышку та самая женщина, обнимая двух уткнувшихся ей в подол хнычущих малышей. — Чтоб вы сдохли! Чтоб вы не доплыли, паразиты!

Могла ли она надеяться, что господин Пинский расслышит ее за шумом судового движка? А поди ж ты — расслышал.

— Не дождетесь, — раздался от удаляющегося катера мегафонный бас.

— А ведь последнее слово осталось за ним, — улыбнулась сквозь слезы Вика.

— Ну да, — вздохнул Игорь. — За такими всегда последнее слово…

Толпа постепенно рассасывалась. Большинство потянулось вслед за сразу потерявшими интерес к отдыхающим египтянами к ресторану, откуда уже доносился горьковатый запах дыма и подгоревшего мяса, кто-то направился к своим местам на пляже… На берегу оставались лишь наши друзья и еще несколько самых упорных. То ли верящих, что у бессердечного по определению индивидуума — всем известно, что у финансистов и адвокатов вместо сердца отнюдь не пламенный мотор, а калькулятор — внезапно проснется совесть, то ли надеющихся, что сбудется проклятие матери несчастных ребятишек. Тощий очкарик в бейсболке козырьком назад с торчащими из-под нее во все стороны соломенными патлами и сумасшедшей раскраски трусах-багамах ниже колен безотрывно следил за удаляющимся катером объективом маленькой видеокамеры.

— Ты снимаешь, что ли? — удивился Игорь: он и раньше видел этого кинолюбителя с неразлучной камерой в самых неожиданных местах — балансирующим на острых кораллах по колено в воде, подкрадывающимся к чинно вышагивающей по газону цапле, свешивающимся с балкона второго этажа соседнего с Игоревым корпуса…

— Ага! — сверкнул тот совсем не великолепными зубами.

— Зачем?

— Ну… — растерялся тот. — Так просто… На память. Я всегда все снимаю.

— Репортер, что ли?

— Да нет… Для себя…

— А я бы на этого гада пленки пожалел, — никак не мог успокоиться Сергей.

— Да тут не пленка — жесткий диск…

— Одна хрень! А жестким диском этого пи…ра по балде бы!

— Сергей! — укоризненно дернула мужа за рукав Анна.

— Чего Сергей? — вскинулся тот. — Я что: пи…ра пи…ром назвать не могу?

— Люди же кругом!

— Во! — поднял тот вверх толстый, как сосиска, палец. — Люди! А этот — не человек. Пи…ор, одним словом! Пи…ор и есть.

— Сергей!..

— Смотрите! — перебил их «кинолюбитель», указывая пальцем на рябящую мириадами солнечных бликов темно-синюю гладь моря. — Смотрите-е!!!

* * *

— И все равно я не могу с тобой согласиться, Олежек…

Госпожа Пинская стояла у борта катера и смотрела на удаляющийся берег, уже плохо различимый в лучах бьющего в глаза солнца.

— Кого-то мы могли взять с собой. Тут столько свободного места.

— Не говори ерунды, Софа. Я тебя умоляю — ерунды не говори!

— Ну почему…

— Ты что: хотела, чтобы я взял на борт этого антисемита? Нет, ты скажи, и мы вернемся за ним. Скажи только.

— Можно было взять других…

— Да? Ты хотела превратить катер в Ноев ковчег? Даже если бы мы поставили людей плечом к плечу — все бы не поместились. Ты бы хотела до самой Саудовской Аравии стоять на одной ноге? Как в переполненном автобусе?

— Ну…

— И все равно — половина бы не поместилась. Как бы ты выбирала, кого взять? Вы зайдите на борт, а ты останься — мне твоя рожа не нравится!

— Олег!

— Пойми, Софа: они отлично обойдутся без нас с тобой. Со дня на день приедут спасатели и всех заберут. Они и не вспомнят про нас с тобой. Да, не вспомнят. Как не помнили все эти годы, когда мы для них были «этими евреями». Или того хуже…

— Олег!

— Я натерпелся от этого быдла и в школе, и в институте, — заводил сам себя Олег. — Это тебе, профессорской дочке, было хорошо — тебе, наверное, и слова никто не говорил. Да и что сказать? Соня Кислицкая, дочь профессора Кислицкого, лауреата и орденоносца! А я был просто Олег Пинскер, и этим все было сказано. Ты бы знала, каких трудов нам стоило изменить фамилию на более-менее «русскую»! Пинский все равно не Пинскер. Не Пинскер все равно. Но и тогда мне приходилось выслушивать от всяких Сергеев всякие гадости, когда нужно было заполнить любую паршивую анкету.

Олег всплеснул руками и едва не свалил на палубу бутылку виски, которую откупорил, едва взойдя на борт.

— Папа у меня, понимаете ли, Григорий Израилевич! Не повезло, понимаете ли, с дедушкой! А мама — Анна Моисеевна!

— Я все это знаю, Олег, — пыталась урезонить его Софья Михайловна, но финансист уже разошелся не на шутку.

— И куда я с такой анкетой в том, — он ткнул пальцем в сторону берега, будто ненавидимый им всеми фибрами души Советский Союз имел какое-то отношение к покидаемому Египту, — антисемитском вертепе делся бы? Куда бы меня взяли с такой анкетой? Григорий Израилевич и Анна Моисеевна! Да еще родственники за границей. Только на стройку — класть кирпичи. Но я прорвался, Софа! Я прорвался через все!

— Я знаю это, Олег!

— Замолчи, Софа! Я вынужден был терпеть таких вот Сергеев со стопроцентной родословной, чтобы хотя бы чуть-чуть, маленькими шажками двигаться вперед. Не только терпеть — заискивать перед ними. Хохотать вместе с ними над антисемитскими анекдотами, клясть на собраниях израильскую военщину… Ты только представь себе, Софа: израильскую военщину! — снова всплеснул он руками. — Армия крошечного Израиля, борющегося в сплошном кольце люто ненавидящего его арабского мира — военщина!

— Успокойся, Олег. Лучше выпей и успокойся.

— Сама пей! — бушевал Олег. — Это ты защищаешь этих Сергеев с пеной у рта! Да-да, защищаешь!..

Понимая, что ничем не сможет переубедить мужа, оседлавшего любимого конька, Софья Михайловна взяла пластиковый стаканчик с виски и отхлебнула глоток.

И тут же поперхнулась, брызнув выпитым в лицо мужа.

— Ты с ума сошла?! — совсем взъярился взвинченный до предела Олег. — Сошла с ума?

Он вытер лицо и с ужасом уставился сперва на перемазанные красным ладони, а потом — на заваливающуюся набок вместе со стулом Софью Михайловну.

— Софа?! — пролепетал он, недоуменно переводя взгляд с окровавленных рук на расплывающуюся по палубе алую лужу. — Софочка…

И только сейчас он обратил внимание на ставший за прошедшие дни привычным рев самолетного двигателя, метнулся к борту, чтобы успеть увидеть снова заходящий на боевой курс штурмовик и…

Противокорабельная ракета «Алеф-17» способна пустить на дно эсминец и серьезно повредить гораздо больший корабль, а такую скорлупку, как прогулочный катер, сделанный из дерева, жести и пластика, она просто разнесла на куски. Ирония судьбы заключалась в том, что собрано это совершенное орудие убийства было на военном заводе, где работал инженером двоюродный брат Олега — Яков Пинскер, вывезенный родителями из СССР в далеком 1982 году…

* * *

— Дай сюда! — Игорь, едва не порвав ремешок, выхватил видеокамеру из рук ошеломленного «оператора» и перевел зум на максимум.

На дисплее, приближенные мощной оптикой, прыгали и дрожали размытые очертания каких-то дымящихся и горящих кусков на том самом месте, где только что был катер. Разглядеть что-либо было проблематично, но Корнеев упрямо шарил и шарил объективом по волнам, надеясь сам не зная на что: разглядеть голову человека, даже если кто-то выжил после взрыва, среди всей этой мешанины было невозможно.

— Спасать надо! — Сергей, позабыв про обиды, нерешительно стягивал рубашку. — Сколько дотуда, как считаешь?

— Даже не думай! — Анна уперлась руками в грудь мужа и теснила его от воды с упорством муравья, тащившего неподъемную для него гусеницу. — И сам потонешь и не спасешь никого!

Расстояние до горящих на воде обломков действительно вряд ли было по плечу и чемпиону мира по плаванию.

— Далеко… — закусил губу Игорь. — Вот если бы лодка была…

Но лодки поблизости не было, и оставалось только беспомощно смотреть в морскую даль.

А забытая всеми камера продолжала бесстрастно фиксировать трагедию…

* * *

Олег пришел в себя от плещущей в лицо воды.

Раскалывающаяся от боли голова соображала плохо, и он с огромным трудом понял, где находится и что произошло.

Катера не было нигде. Лишь качались на волнах, ленивых, будто политых маслом, обломки, глядя на которые нельзя было поверить, что еще недавно они представляли собой морское судно. Небольшое, аляповатое, но судно. Некоторые из кусков дерева и пластика еще горели, так же, как пятна горючего, растекшегося по воде из разорванных баков.

— Софа! — попытался крикнуть Олег, но вместо слов из горла вырвалось лишь какое-то хриплое карканье, да мучительно заныли уши.

«Это контузия, — подумал он, вспомнив когда-то прочитанное и виденное по телевизору. — Меня контузило взрывом и выбросило за борт. А катер… Катера больше нет… И Софочки больше нет… И детей… Но я-то жив…»

Он держался на воде, подгребая плохо слушающейся правой рукой. Левая совсем не слушалась, только мучительно ныло запястье и ломило пальцы.

«Наверное, ударился обо что-то, — подумал он. — Часы, наверное, всмятку… Хорошие были часы… «Роллекс»… Жалко…»

Он сам удивлялся, почему думает о часах, а не о погибшей жене и детях, но никак не мог свернуть с этой темы.

«Может быть, еще можно починить, — проплывали в ноющей, как больной зуб, голове куцые ленивые мысли. — Они водонепроницаемые, давление на глубине трехсот футов выдерживают… В рекламе это было…»

Он попытался поднять из воды непослушную руку, чтобы разглядеть «Роллекс», и тупо уставился на что-то бледно-розовое, белесое, разлохмаченное, в каком-то десятке сантиметров от плеча. Из этой мешанины торчал сахарно-белый, косо сломанный штырь и лениво выплескивалось в такт ударам сердца что-то красное.

«А где же рука?..»

Да, рекламщики не соврали: часы действительно были отличные — противоударные и выдерживающие давление воды на глубине трехсот футов или, что более нам привычно — ста метров. Они и сейчас бодро тикали. Беда лишь, что дно в том месте Красного моря, куда сейчас плавно погружалась оторванная взрывом левая рука Олега, на запястье которой они были надежно застегнуты, оказалось глубже ста метров. Гораздо глубже…

— Помогите! — хрипло выдавил из себя финансист, отлично понимая, что никто ему уже не поможет: даже берега отсюда, с поверхности моря, он не видел. — Помогите-е-е! Кто-нибудь!..

Что-то холодное и шершавое, как наждак, коснулось босой ноги.

А потом снизу вверх рванулась страшная, ни с чем не сравнимая боль. Непреодолимая сила дернула даже не пытающегося сопротивляться мужчину вниз, и ртутное зеркало воды сомкнулось у него над головой. Отдающая соляркой соленая вода ворвалась в горло, огнем опалила легкие…

«Софочка… — мелькнуло стремительным воздушным пузырем в умирающем мозгу. — Дети…»