Добрый ангел смерти

Андрей Курков, 1998

В руки главного героя остросюжетного романа Андрея Куркова "Добрый ангел смерти" Николая Сотникова попали некие таинственные документы. Скрываясь от людей, которые во что бы то ни стало хотят завладеть этими документами, он отправляется в путешествие к Каспийскому морю. Поездка оказывается очень рискованной и кардинально меняет жизнь героя.

5

Когда я доехал домой, настенные часы на кухне показывали без пяти семь. Остановившись перед зеркалом в прихожей, я заметил, что вся моя одежда нуждается в хорошей стирке, да и сам я был очень похож на бомжа, ночевавшего на куче глины. Быстро переоделся в халат, а одежду замочил в большом тазу. Потом решил замочить и себя, но уже в ванне. Набрал горячей воды и занырнул так, что вода выплеснулась на пол. Горячая вода пробрала жаром до костей, и в ключице приятно заломило — словно в сауне. Потихоньку тело стало набирать бодрости, и голова тоже, освободившись от негромкого гудения, напоминавшего об ударе лопатой, заработала, выстраивая мысли в шеренгу по одной, чтобы каждую можно было спокойно обдумать без всякой спешки.

Ночной эпизод с бомжами и разрытием могилы уже отошел на задний план, в прошлое. А впереди, буквально в получасе времени, меня, отмытого и свежего, ждала на кухонном столе папка, ради которой и была предпринята рискованная авантюра. Но любая авантюра казалась мне уместной в нынешнее опасное и динамичное время.

Вытершись большим махровым полотенцем, я, к своему удивлению, заметил, что сладковатый запах, впервые замеченный мною на Пущанском кладбище, все еще присутствует. Я наклонился над стоявшим на полу тазиком с моей грязной одеждой. Но от тазика шел запах стирального порошка, а запах корицы «плавал» где-то выше, на уровне плеч и лица.

«Ладно, — подумал я. — Это не самый худший запах, да и нет такого запаха, который не выветривается».

Усевшись за кухонным столом, я открыл папку. Там лежала пачка исписанной мелким, уже знакомым мне почерком бумаги. Но состояние мое было таково, что всматриваться в этот тончайший почерк не хотелось. Хотелось найти письмо, о котором говорил Клим. Я взял пачку бумаги в руку и веером пролистал ее. И действительно из пачки вылетел конверт, вдвое больше обычного. Вылетел и упал на пол. Из конверта я достал затертый, чем-то похожий на тетрадный, листочек бумаги с едва видимыми строчками полиловевших от времени чернил.

Я прочитал его быстро и, еще не осознав прочитанного, уже почувствовал, что соприкоснулся с чем-то действительно интересным и загадочным. Бумага называлась «Рапорть», но по сути была обыкновенным доносом. Некто ротмистр Палеев сообщал полковнику Антипову о том, что «рядовой Шевченко, во время своих выходов за Петровское укрепление, часто сидит на песке за барханом и вопреки запрещению что-то пишет, а вчера в этом песке что-то зарыл примерно в трех саженях от старого колодца в сторону моря».

За окном уже лился на землю яркий солнечный свет. Утро разгоралось, стирая границу между весной и летом. Я пил чай, отложив донос, написанный в январе 1851 года, в сторону, и думал: что бы такое мог закопать там, на далеком Мангышлаке, Тарас Григорьевич. Денег у него не было, да и если б были — зачем их в песок закапывать? Нет, не такой он был человек, чтобы прятать от других свои копейки. Вспомнились далекие школьные годы и история про «захалявную» книжку, в которую солдат Шевченко записывал свои стихотворения, нося ее всегда с собой в сапоге. Может, ее он и закопал, подальше от любопытных глаз доносчиков типа этого ротмистра Палеева?

«Отыскать бы ее там, в песках, — подумал я и сразу представил себе, какой бы радостный шум поднялся на Украине. — А может, и заплатили бы мне за нее пару сотен тысяч долларов или на пожизненное гособеспечение взяли бы? Ведь какая реликвия?!»

И все-таки ценность этого неизвестного, зарытого в песках Мангышлака предмета была достаточно условной, а скорее всего лишь музейной. Ну, защитили бы какие-то ученые несколько докторских диссертаций — вот и весь результат.

Подтянув к себе пачку исписанной покойным Гершовичем бумаги, я снова пролистал ее, и вдруг перед моими глазами пронесся лист с явно топографическим рисунком. Отыскав его, я рассмотрел нарисованную ручкой карту, и тут же мой интерес к ней угас, так как под рисунком рукой самого Гершовича было приписано: «Срисовано из материалов «Шевченковской экспедиции» на выставке Лит-го музея-архива».

Я вздохнул и выглянул в окно. Солнечный прибой уже докатывался желтой волной до моего кухонного стола. Я зевнул и потер слипающиеся глаза — бодрость от горячей ванны оказалась кратковременной. Тело требовало сна.