Дневник покойника

Андрей Троицкий, 2012

Он – человек-скала, человек-кремень. Его боготворят сослуживцы из убойного отдела МУРа и до ужаса боятся враги. Преступники уже давно не пытаются его подкупить – все равно взятку не возьмет, да еще и в порошок за это сотрет… Нет, он отнюдь не ангел, не идеальный полицейский. Частенько в работе с нарушителями закона он и сам применяет жесткие и не совсем законные меры. Но при этом он не ищет личной выгоды. В болоте коррупции и лжи он ставит перед собой одну-единственную цель: любой ценой докопаться до истины. Запомните это имя. Его зовут майор Юрий Девяткин… Сотрудница нью-йоркского театрального музея Дорис Линсдей прилетает в Москву, чтобы приобрести личный дневник известного режиссера Сергея Лукина, недавно погибшего при странных обстоятельствах. Но она даже предположить не могла, что ждет ее в Москве. Ведь дневник хранит в себе важные секреты больших людей, которые готовы уничтожить любого, кто лишь прикоснется к тайне. Дорис грозит лютая смерть. Но на след преступников уже встали майор Девяткин и адвокат Дмитрий Радченко…

Глава 7

На почте женщина администратор заглянула в компьютер и сказала, что бандероль, отправленную госпожой Линсдей, три дня назад доставили в гостиницу по такому-то адресу. Там почту принял начальник курьерской службы, о чем имеется соответствующая отметка.

Женщина пощелкала клавишами компьютера:

— Других данных нет, — сказала она.

— Бандероль не дошла до адресата, — ответил Радченко.

— С гостиницами всегда проблемы, — сказала женщина. — Мы доставляем почту в отели. Клерки разносят корреспонденцию по номерам или выдают постояльцам через администратора. Такова практика. Но бывает, что человек съехал, а почта для него пришла. Тогда письма или бандероли возвращают назад, к нам. На этот раз назад ничего не приходило. Значит, адресат все-таки получил бандероль. Или… Ее получил кто-то другой.

— Спасибо, — Радченко усмехнулся. — Вы мне очень помогли.

Через четверть часа он стоял перед столом начальника службы безопасности того отеля, где прежде жила Дорис. Представительный мужчина в синем костюме по имени Николай Андреевич расположился в тесном кабинете, что находился по соседству с центральным входом. Выслушав адвоката и внимательно изучив его документы, Николай Андреевич сказал:

— Ошиблись они там на почте. Никакая бандероль на имя той американки к нам не поступала. Ну, чего с людьми не бывает, ошиблись.

— Боюсь, что ошибаетесь вы, — ответил Радченко и положил на стол справку с почты. — Тут написано, что бандероль…

— Вижу, — оборвал посетителя Николай Андреевич. — Только для меня это не документ. Если есть претензии к отелю, напишите заявление на имя…

— Я не стану писать заявлений, — сказал Радченко и положил на стол визитную карточку журналиста, известного всей Москве своими скандальными статьями. — Предлагаю так. Информация о бандероли не получит огласки. Мужской разговор: только вы и я. В противном случае, буду вынужден обратиться к этому человеку, моему близкому другу. Он давно собирается написать статью о вашем отеле. И о его владельце. Который до сих пор проходит по милицейской картотеке, как преступный авторитет. Мой друг собрал уже целое досье. Но ищет новые факты. И я их подброшу. После публикации приличные люди станут обходить вашу ночлежку стороной.

— Это угроза?

— Не угроза, а предложение сотрудничества. Дорис Линсдей не станет подавать в суд на гостиницу. А я не стану встречаться со своим другом. И буду держать язык за зубами. Просто помогите мне найти концы и узнать, где бандероль. Это ведь не так сложно.

Николай Андреевич, человек осторожный и опытный, бросил взгляд на посетителя, потом на визитную карточку. Он решал для себя, может ли этот адвокат находиться в приятельских отношениях с известным журналистом. Или все его слова блеф. Слишком мало фактов, чтобы делать определенные выводы. Радченко, быстро сообразил, о чем думает хозяин кабинета, и, вытащив из бумажника фотографию, подержал ее перед носом Николая Андреевича. На снимке, сделанном где-то в ресторане или кафе, Радченко и тот журналист сидели за одним столиком, заставленным тарелками и бутылками, и о чем-то болтали.

Начальник службы безопасности хмыкнул.

— Хорошая фотография, — сказал он.

— Мне самому нравится, — ответил Радченко.

Решение было принято. Николай Андреевич подумал, что этот журналист — редкая фонючка, ради красного словца он родную мать не пожалеет. И надо сделать все, чтобы замять историю с бандеролью.

— Хорошо, пожалуйста, посидите в коридоре минут десять, — голос Николая Андреевича сделался елейным. — Я наведу справки. И тут же вернусь.

Мрачный как грозовая туча, он вернулся через час, пригласил Радченко в кабинет. И сказал, что в тот день, когда пропала бандероль, корреспонденцию по номерам разносил посыльный, которого сейчас, после выяснения обстоятельств дела, вышвырнули вон, как паршивого щенка. Уволен также сортировщик писем, который поленился заглянуть в компьютер и узнать, что Дорис Линсдей здесь больше не живет.

Посыльный говорит, что он не прочитал, кому именно адресовано послание. И не знал, что адресат съехал. Дверь номера открыл невысокий мужчина восточного типа в полосатом халате. Он принял бандероль, словно ждал именно ее. И сунул в руку посыльного чаевые. Мужчина жил в гостинице шесть суток. В тот же номер дважды поступали письма, была и еще одна бандероль. Его имя — Фазиль Нурбеков, проживает в Воронеже по такому-то адресу. Занимает должность директора комбината строительных пластмасс.

— Вот его адрес и телефон, — Николай Иванович протянул Радченко листок, исписанный мелким почерком. — Надеюсь, инцидент исчерпан?

— Конечно. Спасибо за помощь.

* * *

Мужчина, одетый в разорванную рубаху, лежал на спине возле подоконника, головой к окну ногами к двери. С того места, где стоял Девяткин, была видна левая половина лица покойного, распухшего от побоев, исполосованного опасной бритвой. Если пройти по кровавому следу, окажетесь в длинном коридоре, а потом в кухне.

Видимо, именно здесь театрального актера Бориса Свешникова полоснули бритвой по лбу, чуть выше бровей. На кафельных плитках пола и на пластиковой поверхности кухонного стола брызги засохшей крови. На белой двери, отпечаталась ладонь Свешникова. Раненый актер кинулся в прихожую, попытался выскочить на лестничную площадку. Но не успел справиться с замком и цепочкой. Руки были скользким от крови, а колени дрожали от жуткого нечеловеческого страха. Здесь же в прихожей, Свешников, видимо, получил несколько ударов по лицу и в корпус. По следам на паркете видно, что он упал возле двери и пытался встать.

Он поднялся. И, ничего не соображая, бросился в комнату, попытался разбить окно кулаком и позвать на помощь, но убийца настиг его. Вероятно, ударил хозяина квартиры по голове. Свешников повис на занавесках, надвое сломав деревянный карниз. Он оказался на полу и больше не встал.

Разбросанные по полу бумаги с печатным текстом, битое стекло залиты кровью. Девяткин взял с письменного стола пожелтевшую от времени открытку и прочитал вслух текст:

— Дорогой мой, Боря. Даже не верится, что сегодня тебе стукнул полтинник и еще пять. Я обнимаю тебя и спешу поздравить с творческим совершеннолетием. Теперь ты на себе знаешь, что самое трудное — прожить первые пятьдесят пять лет. Дальше будет легче. Я не стану перечислять роли, которые ты блистательно сыграл в театре и кино. Каждый вылепленный тобой образ стал открытием даже для меня. Дорогой мой, большинство великих актеров сумели раскрыть свой творческий потенциал именно после пятидесяти пяти. Поэтому я надеюсь, что твои лучшие работы еще впереди, они ждут тебя. Поздравляю, дорогой. Желаю здоровья, а таланта тебе не занимать. Вечно твой друг Сергей Лукин.

— Это тот самый режиссер? — спросил старший лейтенант Лебедев. — Ну, который погиб в автомобильной аварии?

— Тот самый, — кивнул Девяткин. — Кстати, я звонил директору театра. Он сказал, что многие годы Свешников поддерживал дружеские отношения с главным режиссером театра Сергеем Лукиным. Свешников очень переживал кончину Лукина. Неделю не мог выйти на сцену. Еще директор сказал буквально следующее: «Других друзей у Свешникова, кажется, не было. Но было много собутыльников».

— Значит, причиной убийства, по вашему мнению, стала бытовая ссора? — снова влез с вопросом Лебедев.

— Я версий еще не выдвигал.

— Но как же иначе? Початая бутылка водки на кухонном столе. Значит, ночной гость и Свешников выпили. А дальше все как обычно. Заспорили. Собеседник артиста схватился за опасную бритву. Потом вытащил что-то острое, предположительно нож. И поставил в споре последнюю точку.

— Ты растешь на глазах, — ответил Девяткин. — Даже початую бутылку на столе заметил. Но, обрати внимание, нет рюмок, нет закуски. Ведь хозяин и гость не пили водку из горла. Не занюхивали ее рукавом. Значит, Свешников просто не успел поставить рюмки на стол. Он вынул бутылку из холодильника. И тут получил первое ранение или болезненный удар. После того, как Свешников скончался, его гость перевернул вверх дном весь дом. Посмотри, что творится в обеих комнатах. Даже кровать и шкаф сдвинули с места.

— Ну, с этим ясно, — кончиками пальцев Лебедев потрогал распухший глаз. — Убийца что-то искал. И еще: он был знаком с хозяином, если тот среди ночи открыл ему дверь. И еще бутылку поставил.

— Ночной гость мог назвать имя общего знакомого. Свешников спросонья, не разобрав, что и как, открыл дверь. Другой вопрос: что можно искать в доме человека, получающего за работу сущие гроши? Свешников не коллекционировал швейцарские часы и побрякушки с бриллиантами. У него не всегда хватало денег на опохмелку. Самое ценное, что мог унести убийца, — поношенный костюм. И пару сумок с пустыми бутылками.

— Не все так просто, — Лебедев почесал затылок и сделал вид, что обдумывает новую версию происшествия.

— Задумайся вот о чем: убита подруга покойного режиссера Лидия Антонова и ее муж Рафик Амбарцумян. Теперь вот господин Свешников. Дача Антоновой и квартира Свешникова перевернуты вверх дном. Это я к тому, что дружба с известными личностями, особенно режиссерами, до добра не доводит. Теперь, Лебедев, слушай мою команду. Езжай в театр, поговори с директором. Пусть он подробнее расскажет о покойном артисте. Круг общения, привычки, отношения в коллективе… Ну, понимаешь?

— Так точно, — Лебедев развернулся и ушел.

* * *

Телефонный звонок раздался в тот момент, когда Дорис надела светлый костюм и собралась спуститься вниз, чтобы пообедать в ресторане. Голос Павла Грача, против обыкновения, звучал приветливо.

— Ну, из меня Шерлок Холмс точно получится, — он хохотнул. — Сунулся в одну гостиницу, а вы съехали. Но я все-таки нашел вас.

— Простите, я что-то изнервничалась и дел много, — ответила Дорис, чувствуя запоздалый укол совести. — Я бы вам позвонила на днях. Честное слово.

— Конечно, конечно. Но у меня дело к вам. Можно сказать, срочное. Это не отнимет много времени. Я как раз неподалеку от гостиницы. Выйдете из главного входа и налево. Прямо по улице второй поворот. Жду вас в сквере.

В коридоре у окна, выходившего на задний двор, стоял Дима Радченко.

— Меня провожать не надо, — сказала Дорис. — Я встречаюсь с сыном Лукина. У него какая-то новость. Судя по его бодрому голосу, новость хорошая.

Дорис быстро дошагала до лифта и спустилась вниз. Она вышла из гостиницы, свернула в переулок. Точнее, это оказался узкий и темный проход между домами, который вывел к дворику, асфальтовому пятачку, на котором уместилась пара скамеек и старый тополь с пыльными листьями. Грач сидел, понурив голову и шевелил губами, будто шепотом разговаривал сам с собой. Увидев Дорис, взмахнул рукой, мол, присаживайся рядом.

— Вы вся в белом, — Грач улыбулся. — А я вот темные цвета предпочитаю. Практично, и грязь не заметна. Но это так, к слову. Я хотел показать одну видеозапись.

— Вы меня заинтриговали.

— Да я и сам заинтригован, — Грач грустно улыбнулся. — Использована аналоговая камера. На цифровую снимать нельзя. Разные специалисты могут придраться. Скажут, что запись смонтирована. А к пленке ни один умник не прицепится. Я конвертировал запись в цифровой формат. Оригинал спрятал в надежном месте.

Он открыл кейс, вытащил оттуда ноутбук и нажав кнопку, стал ждать. Когда экран засветился, Грач снова потыкал пальцем в кнопки. Дорис застыла от страха и удивления.

* * *

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Девяткин. — Очень любопытные вещи вы излагаете.

Он обращался к женщине неопределенного возраста по имени Ульяна Быстрова. Одетая в серый халат и шерстяные носки, она стояла в углу комнаты и ждала, когда ей разрешат продолжить неспешное повествование. Лицо женщины было скорбное, уголки губ опущены, глаза провалились, а нос заострился. По правде говоря, она выглядела немногим лучше покойного артиста.

— Это ночью было, я как раз встала принять таблетку от температуры, — женщина вытащили платок, будто собиралась чихнуть, но не чихнула, а только скорчила плаксивую физиономию. — Знобило меня. И слышу над головой, в верхней квартире кто-то очень громко разговаривает. У нас дом старый. Стены и перекрытия хорошие, толстые. Надо очень громко говорить, чтобы тебя услышали соседи. Правда, слов я не разобрала.

— Не беда, — улыбнулся Девяткин. — Вы на часы не посмотрели случайно?

— Как раз свет на кухне зажгла и посмотрела. Половина третьего ночи. Я подумала, что у нашего артиста опять гости собрались. И угомоняться нескоро. Под утро разве что.

— И часто артист к себе компании водил? — спросил Девяткин.

Он прислонил к стене костыль, опустившись на стул, натянул резиновые перчатки и приступил к изучению ящиков письменного стола, выдвинутых и брошенных на пол убийцей. Вот небольшой альбом с пожелтевшими фотографиями, под ним сборник рассказов Бунина «Темные аллеи», тут же «Лолита» Набокова. И еще книжка некоего Эдуарда Кожина под названием «Я имел их всех» с порнографической обложкой и соответствующими картинками. В следующем ящике роман «Тропик рака», потрепанный, будто его украли из публичной библиотеки. Интересно… В зрелом возрасте Свешникова потянуло на эротику.

— Да уж, друзья приходили, — сказала Быстрова. — Он был человеком общительным. Последнее время начались неприятности в театре. Он говорит, что всякие сопляки затирают его. Новых ролей не светит. Он на этой почве стал чаще к бутылке прикладываться.

— Так, как, — сказал Девяткин, разглядывая иллюстрации книги «Камасутра как она есть». — Что вы еще слышали кроме громких голосов?

— Какие-то шумы, будто мебель двигали, — ответила женщина. — А потом крик, какой-то дикий, нечеловеческий. Я вздрогнула. Даже подумала, что не человек кричит, а раненая собака завыла. За всю жизнь только один раз такой крик слышала. Работала на заводе, и одному рабочему руку в станок затянуло. Так вот, он так дико закричал, завыл от боли. Я хотела милицию вызвать, разбудила мужа. Он говорит: это наш артист с гостями развлекается, пропади он пропадом. И отвернулся к стене. А я не стала звонить.

— Угу, угу, — ответил Девяткин. — Сейчас запишем ваши показания. И можете быть свободны. Больше ничего не помните?

Женщина покачала головой.

К разговору внимательно прислушивался седой человек в шерстяном черном костюме. Это был знакомый всем сотрудникам уголовного розыска эксперт-криминалист Усов, или просто дядя Вася. Каждую встречу с Девяткиным дядя Вася использовал для того, чтобы всласть, до хрипоты, до дрожи в голосе, поспорить о футболе. Но Девяткин что-то не в настроении, видно, сломанная нога побаливает. И день сегодня трудный, только час тридцать, а это уже второй труп. Первым оказался новорожденный младенец, выброшенный из окна молодежного общежития.

Дядя Вася заполнял бланк протокола, с трудом сдерживая желание напомнить Девяткину, что вчера его любимый футбольный клуб «Спартак» проиграл с позорным счетом команде, которая находится внизу турнирной таблицы.

«Судя по температуре тела, смерть наступила между двумя тридцатью и тремя тридцатью часами ночи, — писал дядя Вася ровным подчерком. В полости рта жертвы находится кляп, сделанный из оторванного рукава рубахи. На лице ссадины и кровоподтеки, левый глаз вытек. На верхней трети шеи имеется странгуляционная горизонтальная борозда. По предварительным данным эксперта, причиной смерти явились не механическая асфиксия, вызванная сдавливанием шеи петлей-удавкой.

Лопнувшая пополам веревка найдена рядом с телом и приобщена к материалам дела. Причиной смерти послужила колотая рана в области четвертого-пятого ребра левой половины груди. Орудие убийства — кустарно сделанный (предположительно из напильника) нож, типа заточка. Лезвие подпилено в основании и сломано. Деревянная ручка ножа найдена на месте преступления и приобщена к материалам дела».

Дядя Вася отодвинул бумагу и, выждав момент, когда свидетель замолчала, заметил, обращаясь к Девяткину.

— Я вчера футбол смотрел. Да… Разные я игры видел, но такого безвольного поражения «Спартака» давно не было. Как подменили команду. Паралитики, а не футболисты. Отсутствие физических кондиций — это ладно. Но полное нежелание играть… Это уже выше моего понимания.

Девяткин только вздохнул в ответ.

— Ты ведь, Юра, за «Спартак болеешь? — дядя Вася прекрасно знал, за какую команду болел Девяткин. — Или ошибаюсь?

— Слушай, у нас тут труп свежий, а ты про футбол, — Девяткину нечего было сказать в защиту «Спартака» и он торопливо менял тему разговора. — Давай про футбольные дела после работы.

— В прежние времена свежие трупы тебе не мешали говорить о спорте. Даже наоборот. Ты всегда во время осмотра мест происшествия на футбол сворачиваешь.

— Теперь я решил избавиться от этой дурной привычки, — отрезал Девяткин и бросил на эксперта испепеляющий взгляд. — И тебе пора.

* * *

На экране ноутбука Дорис увидела самою себя. Она сидела на даче покойного режиссера, за его рабочим столом. Вот она ссутулилась и углубилась в чтение дневника. Затем наклонилась, вынула из сумки портативный сканер, провела им сверху вниз по странице. Затем сканировала следующую страницу.

— Я прокручу дальше с вашего разрешения? — спросил Грач. — Там все одно и то же.

Он нажал кнопку. Дорис отвернулась, чувствуя, как щеки наливаются краской, будто ей надавали пощечин.

— Я хотела все объяснить, — сказала она. — Хотела рассказать, но не смогла. Там на даче в присутствии милиционеров и этих людей из поселка я была совершенно раздавлена. Я просто сидела и смотрела на происходящее, будто видела страшное кино. Я решила, что верну дневник позже… Как к вам попала эта запись?

— Тут все просто, — вздохнул Грач. — Я на даче не только сторожа держал. Но и еще кое-какие меры принял. Во избежание воровства. Когда позавчера мы были на даче, я вынул кассету из камеры. И опустил в карман. Сначала про пленку позабыл. Я вам доверял. Даже не мог подумать, что вы способны на это…

Дорис хотела вытащить из сумочки носовой платок, но его не было. Зато нашлась пара бумажных салфеток. Она вытерла слезы, стараясь смотреть на экран монитора, но слезы снова набегали на глаза, изображение оставалось нечетким. Съемку вели откуда-то сбоку и сверху, видимо, камера была установлена между книгами в одном из открытых шкафов. Звук из ноутбука выходил едва слышный. Кажется, Грач позвал Дорис, сказал, что заводит машину, пора уезжать. Она что-то ответила. Затем подняла голову и долго смотрела через окно на луг и лес, будто впервые их видела и спешила насладиться этой красотой.

Конец ознакомительного фрагмента.