Любовь – полиция 3:0

Андрей Ч., 2019

Повесть об удивительной девушке, которая по настоятельным просьбам своего друга устраивает ему всяческие испытания. Настоящие испытания – это не только когда герой преодолевает лишения и трудности, а когда и сама роль его меняется на противоположную. Сегодня ты герой, завтра тебя считают злодеем – есть от чего прийти в отчаяние. Но и отчаяние – не точка, а граница познанного мира. За ней новые горизонты и новые открытия. Ещё чуть-чуть, и окажется, что смерти нет. История о том, как не закрывается незакрываемое, а у очередных поставленных точек вырастают хвосты и крылья, переносящие героев на новые уровни отношений. Расстоянию в четыреста вёрст, полиции и судам любви не остановить. Она сама себе закон.

Гауптвахта

Ему вспомнились сутки, проведённые самим в камере гарнизонной гауптвахты. Шишликов был влюблён тогда в шестнадцатилетнюю местную девушку, хорошо говорившую по-русски. Будучи сержантом-сверхсрочником, он заступал в суточный наряд по парку и шёл вдоль шоссе в расположение воинской части. В полном обмундировании с портупеей через плечо, кобурой и начищенными до блеска хромовыми сапогами — ничем, кроме погон, он не отличался от офицера. Только две скромные жёлтые лычки на плечах сдерживали его браваду, но и они не мешали ему держать осанку, подчёркивать выправку и задирать подбородок перед городскими девушками, а если выпадало счастливое поручение забрать солдат из гарнизонного госпиталя, то и перед русскими медсёстрами. Дурак был Чацкий и либерал, а мундир во всех отношениях человека красит и благородит.

Шишликов служил в отдельном батальоне связи, расположенном на территории танкового полка. Гарнизон был огромный, и идти из дома до казармы было прилично — версты две. До части было два пути: по территории полка, где то и дело нужно отдавать честь старшим офицерам, и по шоссе на самую окраину провинциального города.

Нужно было успеть на инструктаж, получить оружие, двух дневальных и сменить на посту прапорщика из второй роты. Когда до контрольно-пропускного пункта оставалась сотня шагов, Шишликова резко одёрнул возмущённый голос:

— Стоять. Кругом. Почему не отдали честь, товарищ младший сержант?

— Что? — не понял, для кого нужно было прикладывать правую ладонь к козырьку фуражки, рассерженный Шишликов.

Перед ним стояли взрослая блондинка в гражданке, работающая в штабе стенографисткой, и зелёный уазик с номерами комендатуры. В открытую дверь из уазика неслось гневное:

— Сержант, честь не положено отдавать старшим?

— Так вы же в машине. Я и звания вашего не заметил! — оправдался Шишликов.

— Ты ещё пререкаться вздумал? Почему с сумкой?

— Что? — туго соображал Шишликов: — В наряд заступаю по КТП.

— Почему с сумкой, спрашиваю, военный?

Сумка была дерматиновая, защитного бурого цвета, которая подходила под характеристику ручной клади, буквально на днях одобренной командованием для ношения офицерским, прапорщицким и сержантским составами.

— А с чем мне ходить?

— Военному положено ходить с дипломатом! — рычал комендант.

Женщина из строевой части неожиданно попыталась заступиться за рассеянного сержанта:

— Это Шишликов из нашей части. Он всегда такой. Отпустили бы его, а?

Сержанту польстило такое благорасположение, но женское заступничество ни к чему не привело и даже раззадорило лысого полковника. После заявления сверхсрочника, что у него нет лишних средств на дипломат, тот заревел:

— На губу тебя на сутки за пререкание. Быстро в машину!

— А наряд? — спрашивал Шишликов, садясь в уазик.

— Молчать!

Так младший сержант Шишликов впервые оказался в одиночной камере. Утверждать, что он об этом даже немного мечтал, было бы глупо, но недалеко от правды. На КПП дежурили связисты, и он успел крикнуть знакомым солдатам, чтобы сообщили в батальон о его участи.

«Хорошо хоть не с солдатами!» — удовлетворённо подумал Шишликов, осматривая каменную полуподвальную комнату с решетчатой дверью. В маленькое окошко проникал свет и густым пыльным лучом падал на прикованные к стене деревянные нары. Серое унылое место. Двоякое чувство переполняло грудь. Одно — удовлетворение от исполненной мечты: за два года срочной службы Шишликову при всех его залётах так и не довелось загреметь на гауптвахту. Может, оно и к лучшему — «губа» располагалась в том же корпусе, что и батальон, и солдатом через колючую проволоку он часто видел издевательскую муштру заключённых. Но тюрьма не только издевательство — тюрьма в первую очередь воспетая в песнях и стихах романтика. Второе чувство — тоска. Щемящая тоска по девушке, с которой он так ещё и не увиделся после отпуска. И месяца не прошло с тех пор, как белокурая девушка с непривычным именем Даниэла провожала его на железнодорожном вокзале. Он стоял в тамбуре, она на перроне. Поезд дальнего следования издал прощальный гудок, и она, неожиданно расплакавшись, пообещала ждать его.

Это было второе прощание с девушкой младшего сержанта за полгода сверхсрочной службы, а до службы его никто из девушек никогда не провожал. Уходя в армию, он был безнадёжно влюблён в учительницу младших классов. Звали её Елена Алексеевна, и, конечно, ни при каких обстоятельствах грациозная и величавая женщина не могла осчастливить призывника своим появлением на его проводах.

Первое же его армейское прощание оказалось непредсказуемо трогательным. Переезжала на место новой службы семья прапорщика Салимова. Дочь прапорщика, бойкая и насмешливая восьмиклассница Катя на протяжении месяцев, открывая дверь сержанту, громко уведомляла отца: «Пап, к тебе пионеры пришли!» Это очень задевало Шишликова, гордящегося серой шинелью и фуражкой, так что он собирался поквитаться с дерзкой малолеткой при удобном случае. В вечер же отъезда стало не до того, и обоим эти насмешки предстали вдруг в совсем ином свете. Они целый вечер не отходили друг от друга, перетаскивая коробки и чемоданы, случайно касались пальцами рук и молчали. Катя отказалась от места в кабине грузовика и под удивлённые улыбки родителей села рядом с ним в кузове машины. Полупустой вечерний вокзал обострил чувство расставания. Короткое знакомство на грани своего завершения переросло во что-то близкое, и в тамбуре, когда Шишликов со словами «Ну, до свидания, пионерка!» потянулся к её щеке, Катя отчаянно подставила ему приоткрытые губы. Прикосновение обожгло, к лицу прилила кровь. Катя тоже покрылась краской. Зрачки её расширились, заблестели, и «пионерка» убежала в купе. Салимов протянул растерянному сержанту руку.

Странное место — перрон.

Закончилась осень, пробежала зима, и все помыслы Шишликова заняла местная девушка Даниэла. В первый же вечер по приезде из отпуска сержант прибежал к её отдельно стоящему дому, спрятанному за соснами в паре сотен метров от ГДО — городского дома офицеров. Он привычно кидал камушки в окно второго этажа, боясь разбудить родителей, но окна её комнаты на протяжении следующих дней оставались темны. Только потом он узнал, что первая в его жизни настоящая подруга вместе с классом улетела на берега Адриатического моря.

Шишликов часами ходил по камере от серой стены до серой стены и выл как волк. Переполнявшие его силы некуда было выплеснуть. В мрачном каменном мешке было тесно. Только он садился на прикованную к стене деревянную панель, как тут же вскакивал от избытка энергии. Казалось, что камера куда меньше, чем он сам, что он застрял, как Винни-Пух в кроличьей норе, что его завернули в ковёр, как «Доцента». А ему нужно теперь нестись, мчаться к Адриатическому морю. Лишать человека свободы в момент, когда у него есть девушка, — верх преступления. Неудивительно, что у свободолюбивых индейцев смертельная аллергия на тюрьмы — им, как казакам, нужны лошадь и степь.

К ночи в коридоре появился охранник в сопровождении вольнонаёмного хача по кличке «Красавчик». Ходили разговоры, что место начальника гауптвахты было закреплено за одним кавказским кланом. Шишликов такой ерунде не верил, но теперь убеждался в верности слухов — горец без воинского звания расхаживал по тюрьме, как у себя дома. Ещё более странным был сам визит его к Шишликову и просьба, с которой он пришёл. Горец мягким глухим голосом просил ключи от комнаты и квартиры, которую Шишликов делил на троих со старлеем и прапором из соседнего разведывательного батальона. Комната досталась Шишликову в знак дружбы от уволившегося в запас прапорщика Шагумова. Если кого и можно было назвать красавцем среди гарнизонных кавказцев, то именно обаятельного и весёлого Сергея Шагумова, а не его смазливого земляка. Сергей был обрусевшим настолько, что Шишликов за два года срочной службы даже не догадывался, что прапорщик первого взвода родом с Северного Кавказа.

Променяв дембель на сверхсрочку и окунувшись в быт военных городков — в первую настоящую самостоятельную взрослую жизнь, которая тоже оказалась несерьёзной, — Шишликов обзавёлся бесчисленными друзьями и знакомыми, среди которых благодаря Шагумову оказались и кавказцы. Держались они особняком, и особого желания общаться с полукриминальной группировкой у него не было.

Одна группа кавказцев часто кучковалась возле жёлтой двухэтажки, паркуя на обочине дороги свои подержанные авто. Кто-то из них жил там, они собирались у подъезда, и однажды до проходящего мимо Шишликова докопался один из джигитов в лейтенантских погонах:

— Эй, а честь старшему отдавать не надо?

По уставу хач был прав, но отдавать себе честь ни один нормальный летёха от сверхсрочника не требовал. Капитан или майор могли сделать замечание, но никак не лейтенант, только вышедший из учебки. Сержант остановился и, не найдя, что ответить, молча уставился на хамоватого самозванца. За сценой из окна наблюдала красивая молодая женщина — жена одного полкового офицера. Проходя мимо жёлтого дома, Шишликов всегда оглядывался на её окна.

— Что уставился? Язык проглотил? — красовался перед земляками наглый лейтенант.

Шишликов был не из тех, кто легко превращает конфликт в шутку. И за словом в карман он лез довольно часто. Сглаживать и разводить словами ситуации он ещё не умел, и ему оставалось лишь смотреть в глаза дерзкому дикарю. Молчание затягивалось, и атмосфера накалялась. Закончилось всё тем, что старший из кавказцев вступился за него:

— Это друг Шагумова. Я помню его. Тебя Шиш зовут, да?

Фраза разрядила обстановку, но Шишликов от злости продолжал молчать. Старший хач похлопал его по плечу и приветливо сказал:

— Ступай домой. Иди.

Красавчик тогда тоже был в той компании. Теперь же он просил ключи от жилья, но не для себя, а для вольнонаёмной Аллы, которую в пылу разборок кто-то выкинул из окна второго этажа. Алла пролежала неделю в госпитале, утром должна была выписаться, и её зачем-то требовалось спрятать до полного выздоровления. Соседи Шишликова по коммуналке — казак из Крымска и бульбаш Авдеич — по заверению Красавчика были согласны на проживание Аллы в общей квартире.

— Дай ключи на день, помоги.

— Только для Аллы! — протянул через решётку два снятых со связки ключа сверхсрочник.

Алла была очень и очень яркой полудевушкой-полуженщиной. Уступить ей на пару дней своё холостяцкое жильё было приятно. Ей непременно понравится просторная, светлая комната и огромный, нарисованный на стене парусник. Да и комната соседа ей понравится: у Авдеича на стене жирным шрифтом было размашисто выведено «Дзе мая любоў?». Правда, их общий друг Паша Амелин, обаятельный и невероятно ленивый прапорщик, на одном из кутежей приписал ниже «Дзе моё пиво?».

— Над романтиками всегда шутят! — успокаивал Шишликов наивного белоруса.

— Где ты был, когда Бог мозги раздавал? — пытался язвить в ответ Авдеич.

— За тобой ходил! — язвил в ответ Шишликов под хохот двадцатилетних батальонных холостяков.

Впоследствии именно у них обоих — у Шишликова и Авдеича — и появились красивейшие девушки.

Впервые Шишликов столкнулся с Аллой за полгода до гауптвахты. Она стояла в закутке кафе «Дружба», примыкающем к ГДО, и обнималась с Красавчиком. На том была такая же, как на Шишликове, чёрная куртка из мелких кожаных обрезков — полгарнизона ходило в таких. «Что она в нём нашла?» — злился Шишликов. Варёные джинсы, спортивные костюмы, «Депеш мод», «Яблоки на снегу», «На заре голоса зовут меня». Шишликов носил широкие клетчатые брюки и свитер на голое тело — дань «люберецкой» моде. «Что нашла очаровательная кучерявая блондинка в небритом абреке?» — злился он.

Буфетчица Шура подозвала Шишликова к себе и с назидательным прибалтийским акцентом сказала: «Не связывайся с этой женщиной, мальчик!» Так же она говорила ему про всякую женщину, на которую он обращал внимание. Забота Шуры была трогательной, он дорожил знакомой буфетчицей, но никогда не следовал её советам.

Во второй раз, пройдя мимо целующейся в углу Аллы, Шишликов сердито вышел в зал. Играла музыка предпоследнего советского лета. Тогда никто, кроме Чубайса, ещё не догадывался об этом, и с двумя подвыпившими офицерами в гражданке танцевала одна громкая блондинка. Она была навеселе и со смехом схватила двадцатилетнего Шишликова за руку, когда тот проходил мимо. Ему пришлось танцевать в кругу Клавдии и её тучных неповоротливых кавалеров.

— Это друзья моего мужа! — произнесла она, обвивая обеими руками его шею.

— Понятно! — торопился отцепить непосредственную женщину Шишликов.

Ситуация изменилась, когда в зал вышла кудрявая красавица, похожая на дикую хищную кошку. Клавдия закричала:

— Аллочка, ну куда ты пропала? Мы все заждались.

Девушка-кошка подошла к подруге, поздравила с днём рожденья и со скучающим видом стала пританцовывать. Через пару тактов Клавдия перекричала музыку:

— Познакомься, это Шиш.

Интереса Шишликов в Алле не вызвал, она продолжала снисходительно сгибать и разгибать локти и колени, перетаптываться в общем кругу и озираться по сторонам. Рядом танцевала группа молодых парней. Ребята то и дело бросали на изящную девушку прямые оценивающие взгляды.

Она разворачивалась к ним и возмущалась:

— Ну что таращитесь? Давно по шее не получали?

Ребята в ответ обращались к Шишликову:

— Уйми свою подругу. Мы к ней не лезем.

Так повторялось несколько раз: проскальзывали не нравящиеся Алле взгляды, за которыми следовали оправдания. Алла распылялась, распылялась и, наконец, позвала троих ребят на выход. Шишликов отправился следом. На дворе стоял тёплый сентябрьский вечер. Парни из танкового полка посмеивались над угрозами вспыльчивой девушки, и это её заводило:

— Давай один на один. Сюда иди! — требовала она на ковёр самого высокого из них.

Тот просил Шишликова успокоить подругу, и Шишликов охотно пытался это сделать. Он хватал рвущуюся в бой Аллу за талию, она разворачивалась к нему и шептала:

— Видишь, какие они трусы?

Затем пыталась снова ринуться в бой, замахивалась хрупкими кулаками на молодых прапорщиков. Шишликову приходилось аккуратно перехватывать её, чтобы не довести дело до настоящей драки. Его рука нечаянно сползла на буйное Аллино сердце. Он ощутил, как трепетно оно бьётся, и замер в ожидании затрещины за вольность. Но, пылая румянцем, девушка лишь поворачивалась к нему и шептала:

— Сам видишь — они меня боятся.

«Кошка. Настоящая кошка!» — терялся Шишликов. Он впервые в жизни обнимал девушку, и чувство нежности переполняло его. Три танкиста, записанных Аллой во враги, по-дружески завидовали связисту.

В дверях кафе появились Клавдия и два молчаливых сослуживца её мужа. В этот же момент с другой стороны затормозила белая «Волга». Клавдия обрадованно закричала и потребовала от вышедшего из машины грузина развести их по домам:

— Бадри, дорогой, у тебя есть время?

Бадри с удовольствием стал размещать в салоне обеих подруг и без удовольствия их кавалеров. Шишликова тоже пригласили в машину. В салоне стоял гул от вопросов, кто куда едет. Водитель ворчал «Так не делают! Куда ехать?», но уступал капризам неопределившихся женщин. Проехав триста метров, он остановился возле КПП генеральского городка и спросил, кто здесь выходит.

Никто его не слушал. Шишликов чувствовал себя не в своей тарелке, но близость сидящей рядом Аллы удерживала его от возвращения домой. Шум в переполненной машине привлёк внимание дежурного капитана, который отправил рядового выяснить причины долгой остановки. Солдат постучался в переднее окошко:

— Здравствуйте. Почему стоим?

— Сейчас выясним, кто выходит, и отправимся дальше! — сообщил Бадри, который уже жалел о доставшейся ему роле извозчика.

— Да иди ты! — послала солдата Алла.

Тот быстро исчез, но через минуту снова раздался стук в окно. В этот раз солдата попросил уйти Шишликов. Стучавший оказался не рядовым, а дежурным капитаном. Он был взбешён:

— Ты кого послал? Вышел из машины! — ломился он в заднюю дверь.

Грузный водитель испугался: любой залёт в ГСВГ грозил увольнением или переводом на родину. Он выбежал из автомобиля и распахнул заднюю дверь:

— Выходите! Хватит уже!

Вслед за сержантом высыпали все пассажиры. Дежурный офицер нападал на смутившегося Шишликова. Тот и сам был не рад своему хамству. Раньше он себе такого не позволял, а тут оступился — решил покуражиться перед боевой девушкой. «Дурак!» — думал он про себя.

Девушки унимали капитана, приятели Клавдии вздыхали и мямлили. Возникла полная неразбериха. Бадри стал торопливо разворачивать «Волгу». Передние колёса автомобиля прокрутились в сантиметре от чёрных туфлей Аллы. Она вскрикнула, схватилась за ногу. Шишликов растерялся, взял её на руки и понёс в генеральский городок.

— Дурак, куда ты меня несёшь? Я не там живу! — зашептала Алла: — Опусти! Я понарошку!

— Всё в порядке? — подбежала Клавдия.

Капитан махнул на девушек рукой и исчез. Грузин быстро усадил Аллу и двух молчаливых офицеров снова в автомобиль и умчался. В двадцати метрах от КПП остались Клавдия и Шишликов.

— Я здесь живу. А тебе куда? — нежно смотрела в глаза связисту весёлая девушка.

— А Алла — она кто?

— О, она моя подруга! В салоне красоты работает. Только с мужиками ей не везёт.

Незаметно подошёл солдат и попросил обоих пройти на КПП:

— Вас товарищ капитан зовёт.

Клавдия попятилась, потянула сержанта за рукав в сторону монумента с Т-34:

— Бежим!

Солдат не погнался следом. Только прокричал вдогонку:

— Стой! Стойте!

За танком начинался сосновый парк, на другой стороне которого жила ещё незнакомая Шишликову его будущая жена. Пройдёт ещё три месяца, он проводит в Москву школьницу Катю, заметит на дискотеке меланхоличную девушку, подумает «хорошо бы она стала моей женой», и спустя ещё месяц она сама подойдёт к нему:

— Привет, меня зовут Даниэла.

«Что только не вспомнишь! — оторвался от письма заключённого Шишликов: — У меня тоже есть прошлое. Что подумает обо мне Галя?»