Уровень ZERO – 2. Пейзаж с дождем

Анна Артюшкевич

Журналисты Зинаида, Борис и Роман обнаруживают, что ученые, которые охотятся за работами Алексея Стасевича, владеют современными пси-технологиями и подчинили себе политическую и деловую элиту города. Друзья помогают Глебу Полторанину их обезвредить. Они понимают, что начинается новый этап жизни: знание тайных пружин, движущих человеческими поступками, а также сверхспособности, которыми одарил их магический кристалл, накладывают на них дополнительную ответственность…

© Анна Артюшкевич, 2018

ISBN 978-5-4483-0925-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Осень все увереннее хозяйничала в городе. Темнело рано.

Я возвращалась домой, поскальзываясь на листьях, прилипших к мокрому асфальту. В плоских лужицах вспыхивали огни фонарей, капли, срываясь с веток, стучали по зонтику, мимо проплывали громады троллейбусов, и бледные лица в освещенных окнах причудливо искажались тонкими струями дождя. Терпко пахло влажной землей.

Внутри меня дрожал тончайший стеклянный шар. Казалось, стоит долить в него чуточку, как зыбкое равновесие нарушится, чувства хлынут наружу, и чем все кончится, неизвестно. Наталья настаивала, что это невроз из-за летних событий, и советовала сходить к врачу. Жуков, похоже, думал иначе.

Я частенько ловила на себе его беспокойный взгляд, и мне это не нравилось. Однажды он подошел ко мне и спросил:

— Ну, что с тобой?

И погладил по голове. Я заплакала. Борька растерялся: плачущей он меня никогда не видел.

Я рассказала, что каждую ночь в мои сны врывается Куницын, я смотрю в его перекошенное ненавистью лицо, на ствол пистолета, раздается выстрел, и я просыпаюсь от боли в сердце и собственного крика. Борька молча гладил меня по макушке, дул на волосы, а потом неожиданно спросил:

— Полторанин не объявлялся?

— Нет, — зарыдала я во весь голос.

— Ну, ничего, ничего, — приговаривал Жуков, — все будет хорошо, поверь мне. Ты же веришь мне, правда? Я ведь тебе никогда не лгал!

И скорчил смешную рожицу. Я всхлипнула и рассмеялась. Борька обрадовался.

А сейчас я брела домой, пытаясь разобраться, чего в душе моей все-таки больше: печали или тихой радости? И с чего бы этой радости взяться, когда одиноко и мокро, а все лучшее осталось в теплых, сверкающих летним дождем днях?

***

Лето пролетело диковинной птицей, уронив в руки мне, Жукову и Ромке Шантеру по сияющему перу. И теперь мы не знали, что с этим делать.

Паломничество к синему валуну и знакомство с озерным монстром могло показаться нереальными, если бы не странные изменения, которые в нас происходили. Днем я старалась о них не думать, но по ночам мне снились кошмары, будто тело покрывает чешуя, а плечи оттягивают тяжелые перепончатые крылья… Я расправляю их, делаю с крыши шаг и парю над ночным городом, блестящим от дождя, а внизу переливаются и мерцают огни… Жуть и невероятное чувство свободы переполняют меня! Жуть от того, что я — это уже не я, а пьянящее чувство свободы — от счастья полета…

Просыпаясь, я лихорадочно осматривала себя, но чешуи не обнаруживала и успокаивалась до следующего кошмара.

Не знаю, что снилось ребятам по ночам, но дневной головной болью для нас по-прежнему было исчезновение Алексея Стасевича, чей «Пейзаж с дождем» я мечтала приобрести. Как ни старались его коллеги Федор и Соломон, — но отыскать парня не удалось, и мы решили, что он погиб. Тем более, что доказательства были налицо. Но неожиданно ниточка потянулась к Житовичскому монастырю, где, по слухам, появился удивительный иконописец.

Наш отчаянный коллектив занимался тогда поисками пропавшей машины Ферзя — солидного бизнесмена, сумевшего снять на фотокамеру возле монастыря странных людей в черном. Это была запутанная история, которую, вроде, удалось разгадать, хотя мы и не были в этом уверены. Клиента наше полужурналистское, полукриминальное расследование устроило, он нам заплатил, но Жуков, Шантер, и я нутром чувствовали: это еще не конец.

Во время поисков мы случайно наткнулись на иконы в крестьянской избе, и не поверили глазам: это была кисть Алексея! Образа народ считал чудотворными, монашеская братия никого к автору не допускала, и мы не поняли: то ли монахи удерживают его насильно, то ли, наоборот, от кого-то прячут? И самое главное, — Алексей это или нет? Может, мы все-таки ошибаемся? То есть, с одной стороны, появилась надежда, которой мы были безумно рады, а с другой, выходило, что Алексей сам приложил руку к имитации своей смерти, во что было трудно поверить. Истину надлежало выяснить в ближайшее время, но в душе каждый из нас решил, что Стасевич жив: его манеру письма подделать было невозможно.

Но самыми сладкими и болезненными для меня были мысли о Полторанине. Он возник в моей судьбе внезапно и так же внезапно исчез. За короткие мгновения успел трижды спасти мне жизнь и загадать столько загадок, что я не надеялась получить мало-мальски вменяемые ответы и на сотую их часть. Я сходила с ума, и все видели это. Но мне не было стыдно за свое сумасшествие. И мне не было стыдно за то, что я даже не пытаюсь его скрыть.

***

В темном дворе было пустынно, поскрипывали качели на ветру, где-то хлопала форточка. Я открыла ключом подъезд, взглянула наверх, и мне почудился чей-то пристальный взгляд. На всякий случай, достала из сумки холодное оружие — ручку, предполагая ткнуть ею в глаз зазевавшегося противника. Поглядывая вокруг и прислушиваясь, поднялась по лестнице.

Площадка моего этажа была погружена в полумрак, в нем смутно выделялся силуэт крупного мужчины, прислонившегося к стене. Мне он показался огромным. Сердце замерло, и я застыла, зажав в кулаке ручку. Мужчина оттолкнулся спиной от стены и медленно направился ко мне. Сделав резкий выпад, я вскрикнула: руки мгновенно были зажаты в мощные тиски, и мне показалось, что завязаны узлом. Раздался тихий смех, и знакомый голос шепнул:

— Ева…

У меня подкосились ноги.

…А потом наступил рассвет. Небо переливалось всеми оттенками перламутра, в сквере какой-то чудак неумело играл на трубе, и под забытую мелодию над городом танцевали листья. Я никогда не была такой счастливой. И, наверное, никогда не буду. Тихонько выбравшись из комнаты, глянула на часы: половина десятого! А в десять совещание! Дрожащими руками набрала номер Жукова и, заикаясь, забормотала что-то о подкосившей меня болезни. Тот равнодушно прервал:

— Да болей себе на здоровье!

Помолчав, добавил:

— Привет Штирлицу!

И отключился. Я стояла, ничего не понимая. Зашла в спальню. Полторанин открыл один глаз и сонно объяснил:

— Я Жукова еще вчера предупредил!

И накрыл голову подушкой, спасаясь от тумаков.

— Ну, не свинство ли это?! — возмущалась я, пытаясь добраться до него.

Глеб сделал захват, рывком перебросил меня через кровать, поставил на ноги и приказал:

— Женщина, твое место на кухне! Хочу кофе!

И снова накрылся подушкой.

Обычно завтрак в постель подавали мне. Дивясь непривычным чувствам и своим действиям, я послушно отравилась варить кофе.

Вечером мы ужинали в ресторане, потом купили шампанское и пошли домой. По пути танцевали в парке, считали звезды в реке, катались на старой карусели и пили шампанское из бутылки.

Во дворе Глеб побратался с подростками, выпросил гитару, хрипловато пел песни Высоцкого и романсы на бис.

Назавтра поехали за город, и он учил меня кататься верхом. Сидя в седле, я повизгивала от страха, но, свалившись несколько раз, успокоилась, и падала к лошадиным ногам молча, с христианским смирением. Животное, не приученное к таким кубретам, испуганно косилось в мою сторону и старалось стоять смирно.

— Экая ты, однако, корова! — в сердцах обругал Глеб, извлекая меня из-под копыт. — У тебя что, вестибулярный аппарат отсутствует?

— Отсутствует! — обиделась я. — Голова на высоте кружится!

Полторанин расхохотался и на глазах у всех принялся меня целовать. А вечером дома он как-то между прочим сообщил:

— Завтра уезжаю.

Мне стало холодно.

— Ну-ну, — сказал он, гладя меня по волосам, — все будет хорошо! Ты мне веришь?

Я не верила, и Глеб это понял. Подошел к окну и, глядя вдаль, спокойно сказал:

— Как-то не по-человечески у нас, я знаю, но ведь я ни на чем не настаиваю. Ты свободна.

Такого удара я не ожидала. Переспросила:

— На самом деле, свободна?

— Да, — твердо ответил он.

Я увидела напряженный затылок, приподнятые плечи, подошла и молча поцеловала его в шею. Глеб обернулся и сжал меня так, что трудно стало дышать.

Я подняла голову: глаза его были растерянными и по-детски испуганными. Таких глаз не могло быть у самого умного, сильного и надежного человека в мире, мне стало неловко, и я отвела взгляд.

Утром меня разбудил телефонный звонок. Это была Наталья. Недовольным голосом она спросила:

— Ну, что, выздоровела?

— Чего? — не поняла я.

— Ой, ну, не знаю, что у вас происходит, но только Жуков категорически запретил тебе звонить в течение двух дней. Сказал, что у тебя то ли нервное расстройство на почве простуды, то ли простуда на почве невроза. Я, конечно, не поверила, но он пригрозил, что вы больше не возьмете меня ни на одно дело, если я нарушу запрет. Так что, собственно, случилось?

Я поняла, что в Наталье обида борется с любопытством, и пообещала рассказать о своей загадочной болезни позже. А еще почувствовала огромную благодарность к Борьке за то, что он оградил меня на это время от любых звонков.

Я переросла тот возраст, когда каждый вздох при луне обсуждается с подружками, и твердо знала, что на определенном этапе советчиков в сердечных делах не бывает, и лучше со своими чувствами разбираться самой. Наталья же, как выяснилось, хотела, чтобы я составила ей компанию на праздновании юбилея какого-то заезжего ученого-историка. Тот владел информацией, необходимой для ее диссертации. Приглашение было на двоих, но муж Иван под благовидным предлогом ехать на торжество отказался и посоветовал взять меня.

Глеб бесшумно подошел сзади, и я включила громкую связь.

— Ну, поехали! — ныла Наташка. — Я бы тебя обязательно выручила!

Я взглянула на Глеба. Тот быстро написал на газете: «Имя историка?»

— Чижевский, — сказала она и удивленно спросила: — А зачем тебе?

— Я думала — Гумилев, — пояснила я.

— Очень смешно, — пробормотала Наталья.

Глеб сжал мое плечо и кивнул. По знакомому прищуру глаз я поняла, что имя ученого может быть связано с его приездом. И мне стало не по себе.

— Так когда за тобой заехать?

Глеб начертил: «Где празднуют?»

— На даче, — отозвалась Наталья, — в районе Сосновки. Обещали машину прислать. Начало в семь.

— Форма одежды? — поинтересовалась я.

— Ну, какая может быть форма на даче? — с досадой сказала Наталья. — У них все просто: всего два этажа, шашлыки во дворе, костер в лесу. В общем, одежда походная, но пристойная. И макияж не забудь.

Глеб показал мне кулак, потом сунул под нос газету с текстом: «Пусть приедет в 6.30 к ресторанчику на реке „Три рака“. Это рядом с Сосновкой».

Я удивилась и прочитала текст по телефону.

— А что ты там будешь делать? — изумилась Наталья.

— Тебя встречать.

— Ну и ладно, не хочешь объяснять, и не надо. Заеду, как договорились, только не подведи меня.

Я положила газету и молча пошла на кухню. Глеб догнал меня, схватил за руку и быстро заговорил:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Да, я здесь по делу. Но три дня были нашими, и я их выиграл с невероятным трудом. Поверь, это было сложнее, чем сельскому учителю попасть на три года на Канары. Я нарушил все инструкции. И говорю это не для того, чтобы набить себе цену, просто мы во многом похожи, и ты должна меня понять. Я, наверное, соскучился по покою и ощутил это, только когда узнал тебя. Но я не уверен, что смогу его долго вынести. Но ведь и ты в комплекте со своей поварешкой можешь существовать, максимум, неделю. А за сенсацию вся твоя братия год бы в болоте по шею сидела! Пойми, я приехал на три дня к тебе, а уж потом — по делу!

— Успокойся, — сказала я. — Ты не покоя хочешь, ты просто устал. Мы отравлены адреналином, и от этого никуда не деться. Скажи лучше: когда попрощаемся, ты еще долго будешь в городе?

Это было бы невыносимо: ходить по улицам, знать, что он где-то рядом, и не видеть его. Глеб, ощутив мой страх, покачал головой:

— Я уеду из города, но некоторое время буду недалеко.

— Ты приехал из-за историка? Знал, что Наталья пригласит меня?

Глеб понял, что меня мучило.

— Этого даже я просчитать бы не смог. Просто подумал, что речь идет об ученом, который интересовал нас в связи с одним делом. Хотя фамилия Чижевский меня тоже озадачила.

— Я могла бы помочь?

— Даже не вздумай! — отрезал Глеб. — А не то двое суток не слезешь с лошади! И, кстати, будь осторожней с незнакомыми людьми.

Потом мы пили кофе, и, как самый ценный приз в мире, день опять был нашим. И тогда я узнала, что счет жизни можно вести на мгновенья. И за каждое не жаль отдать жизнь.

После обеда Полторанин отлучился, и я не спрашивала, зачем. Вернулся с охапкой хризантем, бросил к моим ногам, сказал:

— Собирайся, такси ждет!

Через час мы были на пристани, где на бревенчатом настиле над водой стояли столики, дымился мангал, и деревянную будку, увешанную фонариками, украшала вывеска «Три рака». Рядом покачивались катамараны. Глеб пообщался с краснолицым здоровяком и подозвал меня.

— Как же давно я мечтал об этом! — жмурясь от удовольствия, он запихал меня в плавучее средство, сел рядом, и мы поплыли вдоль берега. Метров через триста причалили к пляжу. Глеб осторожно извлек меня из катамарана, бросил плащ на песок, и мы под тихий лепет реки молча любовались ее медленным течением, разбивая камешками стеклянную гладь.

— Ты многих убил? — неожиданно для себя спросила я.

Полторанин застыл, потом медленно повернул голову.

— Вот уж не ожидал от тебя такого вопроса, — бесцветным голосом сказал он. — Вопрос-то банальный, неверный и некорректный.

Мы снова долго молчали.

— Как ты думаешь, — рассеянно спросил Глеб, покусывая травинку, — что справедливее: убить тридцать мерзавцев или одного праведника?

И после паузы продолжал:

— С точки зрения морали, видимо, тридцать мерзавцев. Но ведь каждый из них может родить по ребенку, и не факт, что они пойдут в родителей. Сын Малюты Скуратова помогал ближним, замаливал грехи отца, приличными, даже выдающимися людьми стали потомки Абакумова, Берии, Сталина, Бормана. Так что, с точки зрения математики, правильнее убить праведника.

На реку опускались сумерки. Где-то далеко на другом берегу засветились огни. Глеб задумчиво наблюдал за щепкой, танцующей на волнах. Потом снова заговорил:

— Люди после Каина уничтожали, и всегда будут уничтожать друг друга. Причем, не требуя характеристики жертв с места работы. Страшно другое. Однажды перешагнув через кровь, можно к ней привыкнуть и все проблемы решать потом радикальным способом. Так проще. И смерть тогда можно измерять в цифрах. Но кто сумеет решить задачку: если с одной стороны артиллерией уничтожено семь тысяч человек, а с другой за ночь перерезано всего три тысячи, кто гуманнее? И почему в расчет не берутся те, кто резал? А ведь им потом жить намного страшнее, чем родственникам убитых.

Мне было пронзительно стыдно. Пару лет назад я познакомилась с бывшим афганцем. Он рассказал, как за одну ночь душманы перерезали несколько тысяч его сослуживцев. А потом сбрасывали с самолетов их головы и прочие части тела. Оказалась среди них и голова его близкого друга. И тогда был отдан устный приказ ответить тем же.

После демобилизации мой новый знакомый пил два года. Днем и ночью. Приходил в себя и снова пил. Ему было страшно оставаться трезвым. И сегодня я поняла, что никогда больше не буду задавать Глебу подобных вопросов.

Почти стемнело, когда мы вернулись к причалу. К моему изумлению, все столики, кроме одного, были заняты. И в следующий момент я поняла, почему Глеб привез меня сюда. Деревянной будки не стало. Крохотный сказочный замок переливался новогодними огнями, их отражения плавали в реке вперемешку с опавшими листьями, похожими на разноцветные маленькие ладьи.

Тихо струилась старая мелодия, в щели между мокрыми досками с шорохом выплескивалась вода, на столиках под стеклянными колпаками теплились свечи. Это был волшебный оазис для одиноких заблудших душ и влюбленных. Первым дарилось призрачное тепло, вторым — уединение от всего остального мира.

Глеб повел меня к свободным местам, усадил и направился к стойке. Вернулся с коньяком и ледяным белым вином. Следом официант нес поднос с тарелками. Я скользнула взглядом по тарелкам соседей, посмотрела на поднос. Официант выгрузил сыр и гроздь винограда. Глеб чуть заметно улыбнулся:

— Не бойся, не такой уж я законченный солдафон, чтобы хороший коньяк с лимоном употреблять. А коньяк здесь, кстати, отменный! Ты проголодалась? Я еще шашлыки заказал. И учти: самое большое заблуждение идти в гости к незнакомым людям голодной.

Я знала, что лимон хорош к водке, а коньяк раскрывает букет под вяленое мясо и фрукты. Мне нравился также сыр, желательно, чеддер. И мы с Жуковым, который тоже любил «нектар богов», всегда удивлялись, насколько живуч подхалимаж в нашем отечестве! Кто-то из царей, то ли Николай II, то ли Александр III, шифруясь от жены, наливал коньяк в стакан, а сверху клал дольку лимона, чтобы походило на чай. Идиотский пример оказался заразительным не только для его окружения, но и для нескольких поколений большевиков. Впрочем, в этом-то как раз ничего удивительного, пожалуй, и не было: чтобы избавиться от плебейства и заиметь собственный вкус, нескольких поколений явно мало.

Мы сидели за столиком, слушали музыку и плеск воды, Глеб гладил мои пальцы. И время обтекало нас, не касаясь светлого круга, очерченного свечой.

Вдруг с берега нервно засигналил автомобиль.

— Это за мной, — сказал Глеб и поднялся. Взгляд его стал беспомощным. — А где Наталья?

— Она приедет, — сказала я. — Она всегда держит слово, ты не волнуйся.

— Но где Наталья? — не слыша меня, повторил он с отчаяньем.

Машина взвыла еще истеричнее.

— Иди, — сказала я, — все будет в порядке.

— У тебя сотовый заряжен? — суетливо спросил Глеб. — Вот деньги на такси.

Он погладил меня по плечу, прикоснулся к бокалу, скомкал салфетку, и я впервые увидела, как у него дрожат руки. И поняла, что должна что-то сделать.

— Глеб, — позвала я, — Глеб! Ты меня слышишь? У меня заряжен телефон, есть деньги на такси, а в сумке зонтик на случай дождя. Я сыта, тепло одета, сейчас приедет Наталья, и мы отправимся в гости. А потом я вернусь домой, и буду ждать тебя. Я всегда буду ждать тебя.

Глеб больно сжал мои пальцы и побежал по настилу к машине, все время оглядываясь. Открывая дверцу, он успел увидеть, как подкатил белый ниссан, и из него выпрыгнула Наталья. Его машина сразу же тронулась. Наталья несколько секунд смотрела ей вслед, потом повернулась и заметила меня.

— Это был Полторанин? — спросила она. Я кивнула. Наталья молча открыла дверцу, мы сели в ниссан и отправились в гости к незнакомым людям. А за нашими спинами еще долго маячило светлое пятно ресторана «Три рака» с пляшущими фонариками на воде.