Когда мой папа надевает шляпу

Анна Вербовская, 2019

У папы героини повести Анны Вербовской удивительная шляпа. В ней собрано множество забавных историй и небывалых приключений. Когда он её надевает, мир расцвечивается новыми красками, ботинки поют песни, цирковые слоны пускаются в пляс, само варится варенье и все болезни излечиваются моментально. И пусть папа так и не стал лётчиком, не сумел выиграть битву с домашним котом, а в детстве его исключали из школы. Зато у него есть настоящий, самый преданный друг. И ещё он знает всё на свете. Почти всё. Повесть «Когда мой папа надевает шляпу» вошла в длинный список литературного конкурса имени Сергея Михалкова.

Когда мой папа надевает шляпу…

Когда мой папа надевает шляпу, он моментально из папы превращается в артиста. Папа в шляпе — вылитый Ален Делон. Или, лучше, Бельмондо. Жан Габен. Марчелло Мастроянни. Такой же красивый профиль, уверенный взгляд, развевающийся на ветру длинный болоньевый плащ.

— Не-е-е, — с сомнением качает головой мама. — Не Мастроянни.

— А кто? — допытываюсь я.

— Луи де Фюнес, не больше. В крайнем случае Никулин. Или Пьер Ришар.

Это она так деликатно намекает, что мой папа никакой не артист, а самый обыкновенный комедиант.

Лично мне папа в шляпе больше напоминает учёного — физика или, допустим, ветеринара. В общем, доктора наук с умным лицом и в очках. Правда, зрение у папы отменное и очки он никогда не носил. Зато он носит большую круглую лысину. Этой лысины он немного стесняется. Потому и прикрывает её сверху.

— Чтоб не мёрзла, — объясняет папа. — А летом — чтоб не обгорела.

Мой папа так любит свою шляпу, что не расстаётся с ней никогда: ни в дождь, ни в жару, ни в лютую стужу.

— Не пора ли её наконец выбросить? — морщится мама. — Пойдём в универмаг, купим новую.

— Новую неинтересно, — отвечает папа. — Новые все одинаковые…

Вот тут мой папа совершенно прав. В магазине все шляпы похожи друг на друга, как близнецы: ровные поля, специальная вмятина сверху тульи, блестящая атласная лента вокруг. А у папы… о! такой шляпы, как у моего папы, больше нет ни у кого на свете. Хоть с фонарём ищи, хоть с собаками.

Во-первых, лента на ней, хоть и атласная, давно уже не блестящая, а вся потёртая и даже дырявая в нескольких местах. И поля как будто изгрызены — то ли молью, то ли дворовыми собаками. Да и никакой специальной вмятины сверху тульи сто лет как нет. Потому что сама шляпа представляет из себя одну большую потрёпанную вмятину…

— Ничего вы не понимаете, — говорит папа, сдувая со своей шляпы пыль и бережно укладывая её на полку. — Это знаменитая шляпа. Историческая шляпа. Волшебная шляпа.

Ну историю-то этой шляпы мы все хорошо знаем. Её моему папе подарил его папа. А папиному папе — папа папиного папы. А папе папиного папы… в общем, цепочка этих шляпных пап тянется далеко во времена глубокого Средневековья. Похоже, покупал её ещё сам Иван Грозный. А может, Юрий Долгорукий, кто их там разберёт…

Только что в ней может быть волшебного? Шляпа как шляпа. Хоть и драная, как кошкин хвост.

— О! — говорит папа. — Как вы не понимаете? В этой шляпе такое волшебство… такое… Туве Янссон читали?

— Давно, — говорит мама.

— Не помню, — говорю я.

— Ну вот, а в моей шляпе живут привидения!

— И главное привидение в шляпе — это, конечно, ты, — ехидно вставляет мама.

Только не такой человек мой папа, чтобы обращать внимание на всякие колкости.

— Во-вторых, — невозмутимо продолжает он, — в моей шляпе можно варить суп!

— Ты варил?! — удивляюсь я.

— Варил, варил, — уверяет меня мама. — Сразу видно. И по-моему, не только суп.

— Не перебивайте, — строго говорит папа. — Лучше слушайте. Так вот, застала меня однажды в ночном лесу буря…

— А что ты делал ночью в лесу?

— Грибы собирал.

— Ночью?! Грибы?!

— Так ведь ночь — самое грибное время, — объясняет папа. — Ночью грибы перестают бояться людей и вылезают из своих тайных укрытий. Тут только не зевай, собирай их быстрее.

— И много ты насобирал?

— Полную шляпу!

— Понятно! — кивает мама. — Она у тебя ещё и лукошко.

— Моя шляпа может быть чем хочешь, — с гордостью говорит папа. — В тот раз она была котелком.

— Каким котелком? — спрашиваю я.

— Обыкновенным. В каком суп на костре варят. В общем, высыпал я на землю грибы. Набрал воды с неба.

— С какого неба?

— С обыкновенного неба, голубого!

— Так ведь была же ночь!

Мы с мамой смеёмся и радостно потираем руки: наконец-то нам удалось папу подловить на вранье.

— Ничего вы не понимаете! — сердится папа. — Оно же голубым было от света внеземных галактик… в ту ночь они особенно близко подошли к Земле и светили ярко, как прожектор… в общем, набрал я в шляпу дождя…

— Накидал сверху звёзд, — подсказывает мама.

— Каких звёзд? — обижается папа. — До звёзд я не смог дотянуться. У меня же рост метр семьдесят… с хвостиком…

Да… чем-чем, а ростом мой папа похвастаться не может. Рост у него, прямо скажем, не ахти. Даже хвостик не спасает…

— Ну вот. Пришлось обойтись простой кометой. От неё столько искр! Такой костёр разгорелся! В общем, вскипятил я в шляпе воды, покрошил грибочков, такой супец вышел… загляденье!

— А чего нас-то не угостил? — интересуемся мы с мамой.

— Так это… шляпа маленькая, пятьдесят седьмой размер… а я такой был голодный…

Подобных историй в папиной шляпе хранится миллион. Каждый раз он вытягивает из неё что-нибудь новое — как фокусник своего длинноухого зайца.

— Однажды она спасла утопающего, — хвастается папа и любовно поглаживает свою шляпу: вот, мол, какая молодец.

— Шляпа?!! Утопающего?!!

— Иду я как-то по берегу, — продолжает рассказывать папа. — Смотрю: утопающий утопает. Руками машет, ногами машет, головой под воду проваливается. Что делать? Делать нечего. Надо его как-то спасать… Вот я и стал бегать по берегу…

— Зачем?

— Как зачем? Палку искать.

— Зачем палку?

— Господи! — сердится папа на мою непонятливость. — Утопающему протянуть!

— Нашёл?

— Какой там! Берег-то был скалистый, ни кустика, ни деревца, одни сплошные камни. И тогда я бросил ему…

— Камень?

— И тогда я бросил ему шляпу! Как спасательный круг!

— А что утопающий?

— Утопающий сразу перестал утопать, вцепился в мою шляпу мёртвой хваткой…

— Почему мёртвой? Он, пока ты бегал, успел умереть?

— Нет, просто так говорится… в общем, вытащила его шляпа на берег. Целого и невредимого. Я только ему искусственное дыхание сделал.

— А где твоя медаль «За спасение утопающих»?

— Медали нет. Это ж не я его спас, а шляпа! А шляпам медали не дают.

За свою долгую, полную приключений жизнь папина шляпа успела совершить много полезных и добрых дел. Вынесла из пожара котёнка. Свила гнездо для выводка цыплят. Накрыла своим телом замерзающий розовый куст.

— А вы хотите, чтобы я её выбросил, — говорит папа и смотрит на нас укоризненно и печально.

Кроме шляпы у моего папы есть ещё много чего. Например, свитер. Грубый, колючий, из свалявшейся верблюжьей шерсти.

Когда мой папа надевает этот свитер, он становится как писатель. Вроде Эрнеста Хемингуэя. Такие же широкие плечи. Мужественное лицо. Морщины на лбу и мудрый, слегка усталый взгляд. Не хватает только короткой седой бороды. Но папа и тут придумал выход. Вместо бороды он отрастил себе жёсткие колючие усы, которыми вечно царапает мои щёки, целуя меня на ночь.

Семейная легенда гласит, что свитер этот достался папе по наследству от его покойного дедушки. А шерсть для этого свитера, настриженную чуть ли не самим Пржевальским с целого стада верблюдов, спряла папина прабабушка, ныне тоже покойная. Короче говоря, это не свитер, а целый мемориал.

И цвет у него такой же — мемориальный. В смысле очень запоминающийся. Хоть и совершенно неопределимый. В нём смешалась вся палитра огненных песчаных бурь, сухих степных ветров, потрескавшейся на жарком солнце раскалённой пустыни.

— Не свитер, а мечта художника, — говорит папа, с кряхтением натягивая его через голову.

— Мечта старьёвщика, — поправляет папу мама. — Дай хоть дырки заштопаю.

— Не дам, — говорит папа. — Это не дырки…

— Ага! Скажи ещё, вентиляция!

— И не вентиляция. Это… это… связь с космосом! Прямой контакт с инопланетными мирами и цивилизациями.

По всей видимости, вместо антенны папа использует собственный локоть, который нахально выглядывает из огромной рваной дыры на левом рукаве.

— Ну и что тебе нашептали туда инопланетяне? — ухмыляется мама.

— Они мне нашептали, что на стадионе вчера залили каток. По-моему, пора наточить наши коньки. Где они, кстати? На антресолях?

Я заметила, что папин свитер, хоть и вступает в контакт с космическими мирами, почему-то очень любит наш земной спорт: пробежки всякие, велосипед, лыжи. Как только в выходные выдаётся хорошая погода или вдруг зимой выпадает снег, свитер сразу же развивает бешеную активность. Он размахивает рукавами, подстёгивает, подгоняет всех вокруг: собирайтесь, мол, живее, давайте бегать, кататься, играть… Вот за это я папин свитер немного недолюбливаю. И даже слегка побаиваюсь. Потому что он к тому же колючий, как стая диких разгневанных ежей.

А ещё у моего папы есть ботинки. Необыкновенные ботинки. Певучие ботинки. Самые что ни на есть музыкальные. Когда мой папа надевает эти ботинки, он становится как целый симфонический оркестр.

Трам-пам-пам! — выстукивают подошвы.

Тук-тук-тук! — вколачивают ритм в асфальт каблуки.

Скри-и-ип!!! — запевает левый башмак.

Пи-и-и-ип!!! — вторит ему правый.

А папа идёт со мной по улице и подпевает собственным ботинкам:

— Опять скри-и-пит потёртое седло-о-о…

Скри-и-ип!!!

— И ветер холоди-и-ит былу-у-ую ра-а-ану!

Иу-у-уи!!!

— А дальше я не помню, — вдруг говорит папа. — Слова забыл.

И останавливается посреди улицы.

И ботинки останавливаются вместе с ним. Замирают, грустно скривив набок носы. Ждут, когда папа вспомнит слова. А если даже не вспомнит, то просто пойдёт, побежит, подпрыгивая и пританцовывая, мурлыча себе под нос. И ботинки побегут, запоют вместе с ним. Что-нибудь из Бетховена. Или «Вальс цветов». Или «Марш авиаторов». У ботинок и папы очень богатый репертуар.

И так они бегут и поют, и я бегу за ними вприпрыжку. И папа вдруг кричит на всю улицу:

— Вспомнил!

— Что?! — кричу я.

— Слова вспомнил! Только не те, а другие! Слушай!

И папа, приплясывая, поёт:

— Скри-и-ипка рыдает вечерней порой…

Скри-и-ип!!! — рыдают папины ботинки.

— Хвати-и-ит!!! — рыдаю я. — Сто-о-ойте!!!

Мои ботинки не такие музыкальные и шустрые, как папины. Поэтому они никогда не могут за ними угнаться.

Скри-и-ип!!! Скри-и-ип!!! Скри-и-ип!!! Мы возвращаемся домой.

— Смазал бы ты их, что ли, — вздыхает мама. — А то с тобой рядом ходить невозможно. Я и крем специальный купила.

— Крем — это для всяких барышень, вроде туфель на шпильках. — Мой папа непреклонен, как скала. — А мои ботинки от него только фальшивить начинают. Тональность у них меняется, понимаешь?

Нет, мама не понимает. Она снимает свои шпильки и идёт готовить нам ужин. Папины ботинки, угомонившись, затихают в углу. Шляпа отдыхает, развалившись на полке. Свитер свернулся калачиком на стуле.

Папа переодевается в растянутые на коленках треники и выцветшую голубую ковбойку. Суёт ноги в самые обыкновенные старые фетровые тапки.

Когда мой папа надевает тапки…

— Ну что? — потирает он довольно руки. — После ужина партейку?

Когда мой папа надевает тапки, мы с ним садимся играть в шахматы. Папа раскладывает на табуретке доску. Я расставляю фигуры. По краям ладьи. Рядом с ними кони с изогнутыми шеями. Потом два слона и ферзь с королём. Впереди — целый ряд воинственных пешек.

— Твой ход, — говорит папа.

И убирает с доски своего ферзя и ладью. Это он так даёт мне фору. Поэтому мы очень часто заканчиваем вничью. Два раза я даже у него выигрывала.

Потом мы с ним вместе смотрим «Спокойной ночи, малыши!». Хоть мама и говорит, что мы совсем уже того… впали в детство.

И папа читает мне на ночь свою любимую книжку — Гайдара или, скажем, про пятнадцатилетнего капитана по имени Дик. И рассказывает свои бесконечные истории: про шляпу, и звёзды, и космические галактики, и много ещё про что.

Больше всего на свете я люблю, когда мой папа надевает тапки…