Кикимора и ее ёкай

Анна Зимина (2024)

В славных Благовещенских водно-болотных угодьях жила-была одна кикимора. Хорошая кикимора, симпатичная, средних лет и туманных занятий. Жила себе спокойно, не тужила, как вдруг — раз! — и оказалась в чудной стране Япония, где по улицам шастают жуткие ёкаи. Хотя, может, не такие они и жуткие, если внимательнее присмотреться? Дорога домой непростая, и нелегко русской кикиморе по японской земле до благовещенских болот добираться. Но вдруг и среди ёкаев родственная душа отыщется?

Глава 2. Жуткий ёкай Шарик

Кикимора приложила пальцы к вискам — вдруг сильно-сильно закружилась голова. «Опять с грибами переборщила, — подумала она. — И на старуху бывает проруха».

Когда головокружение прошло, кикимора открыла глаза и покачнулась.

— Вырублю делянку с мухоморами к лешей матери, — выдохнула она и потерла глаза. Ничего не поменялось.

Узенькая асфальтированная улочка, фонарь, висящий где-то над головой, яркая коробка, переливающаяся всеми цветами радуги. А в коробке банки какие-то стоят. А где-то рядом шумит улица, и так очень по-человечески шумит.

— Мать-заступница Мокошь, Ярило-отец мой, — всхлипнула кикимора и села прямо на ягодицы. Ноги не держали.

Людей кикимора не прям чтоб не любила, но пересекаться лишний раз не хотела. А вот города прямо-таки терпеть не могла. Не по нутру кикиморе болотной город. Вот болота родные, леса там всякие — это другое дело. А тут что? Город? Да, точно, город. Фу. Гадость.

— Ав-ав, — сказал кто-то совсем рядом, и кикимора испуганно обернулась.

Под навесом старого дома сидел грязный мохнатый пес. О том, что это пес, догадаться было сложно — из-за густой шерсти ничего не было видно.

— Привет, Шарик, — прошептала кикимора, разглядывая собаку повнимательнее. Собака от такого внимания погрузилась под половицу, как растаявшее сливочное масло. В самом прямом смысле погрузилась, не в фигуральном.

— Вот блин. Попала, — сказала кикимора и поднялась на ноги. На ягодицах сидеть было неудобно, асфальт-то — это не кочки болотные со мхом заботливо выращенным.

Кикимору не сильно удивила растаявшая, как масло, собака, она и похуже зрелища видала. Чего только стоит ночь на Ивана Купала или зимнее солнцестояние в тихом-мирном благовещенском лесу… Но было тревожно. Хотя бы из-за того, что растаявшие собаки не каждый день по болотам шарятся.

— Ав-ав.

Рядом снова зашуршало.

— Бобик, Шарик, на-на, — сказала кикимора и достала из передника пирожок. Пирожок был особый, закуска под брусничную воду по специальному рецепту.

Из-под асфальта, совсем рядом, показались печальные глаза. На собачьи, кстати, не сильно похожие.

— Держи, Дружок, — сказала кикимора и протянула Шарику половину пирожка. Вторую половину она предусмотрительно оставила себе, а то вдруг голодать придется?

«Шарик» сначала кочевряжился и никак не хотел выползать из асфальта, но потом передумал: пирожки кикимора пекла отменные, и пахли они очень уж хорошо. Этот был с яйцом и луком, а еще кикимора умела всякие разные делать: с грибами, с колбасой и укропом, с морошкой и ревенем, но это под клюквенное шампанское десерт, на особый случай.

«Шарик» сожрал пирожок в мгновение ока и довольно открыл клыкастую пасть. Зубы у него росли по кругу, как у акулы.

— Молодец, Бобик, — сказала кикимора и протянула руку, чтобы потрепать голодное собачье чудовище по загривку. «Бобик» был вовсе не против. Темная аура существа коснулась руки кикиморы, потекла дальше, к плечу и оттуда — к ее груди, к сердцу. Потекла — и остановилась.

— Ишь ты, пакость какая, — довольно сказала кикимора и почесала «собачкин» бок. Темная аура странного существа ей была до одного места: у нее самой своей всегда хватало с избытком.

«Шарик» пискнул и довольно растекся рядом с кикиморой мохнатой лужицей, подставляя ей то один, то другой мохнатый грязный бок. От темной ауры Тузик заискрил, и рядом сразу же погас яркий ящик с банками. Кикимора гладила чудовище, а сама думала горькую думу. Куда идти? У кого дорогу спрашивать? И далеко ли родные болота?

Тем временем «Бобик» нагладился, сел, заглянул кикиморе в глаза и молвил человеческим голосом, но на непонятном языке:

— 私はカウケガンひろみです、私はあなたに忠実に仕えます。

— Чего?

— Shi ha kau ke gan Hiromi desu, shi haana ta ni tadami ni shi ema su.

— Все равно ничего не поняла.

— Я — каукегэн Хероми, буду служить тебе верой и правдой, — получилось у «Шарика» наконец донести суть своих слов до кикиморы. Языковой барьер был преодолен.

— Хероми — значит, «самый красивый», — пояснил собака и шаркнул ножкой.

— Э, спасибо, — сказала кикимора, — меня Марьяна зовут, можно Мара просто. Только я тебя Хероми звать не буду, хоть ты и красавчик, конечно. Для русского уха неблагозвучно. Буду тебя по-другому звать.

Каукегэн на это мотнул мохнатой головой. Он был на все согласный, потому что его новая хозяйка на темную ауру была так богата, что можно рядом с ней пастись всю жизнь и людей вообще не трогать. Людей каукегэны боятся, хоть и гадят им по мере сил. Они неспециально, такая уж у них природа: быть духами мора, неудач и болезней.

— Ну, раз мы теперь с тобой приятели, расскажи мне, где я, а?

— Префектура Хёго, город Кобэ, Центральный район, Санномия 1-23, — ответил Шарик и вильнул мохнатой попой: хвоста у него не было.

— Поняа-а-а-тно, — протянула кикимора. У нее не было кабельного, и даже спутниковой тарелки не было, но про хорошую страну Японию она немножко знала, все ж образованная, не дура деревенская. Другой вопрос, как она вообще тут оказалась.

И с этим нужно было разбираться как можно быстрее.

— Пойдем, Бобик, — сказала кикимора.

И они пошли.

Дорога из темного проулка была быстрой и привела к оживленной улице. Яркие вывески, шум транспорта, вонь выхлопа, цветные буклеты и люди-люди-люди… Все это оглушило кикимору, забило нос, уши, глаза. Привыкшая за много десятилетий к своим болотам, кикимора теперь пыталась справиться с шоком.

Торопящийся мужчина в черном костюме задел оглушенную кикимору плечом и тут же повернулся к ней. Кикимора ждала слов вроде: «Ты чо тут, тетка, встала на проходе, людям мешаешь, а ну свалила быра», но то, что случилось потом, поразило ее в самое сердце.

Мужчина в костюме сложил руки перед лицом, быстро-быстро поклонился и извинился. На его лице расцветало чувство вины. Извинившись, мужик развернулся и побежал дальше.

— Ну ни хрена себе, — сказала кикимора. — Тут все такие отмороженные?

Бобик посмотрел на кикимору грустными глазами.

— Угум. Почти все.

— Да, Тузик, тяжко тебе приходится.

Шарик кивнул и даже немножечко заскулил.

— Ладно, мой милый Тотошка, веди меня куда-нибудь отсюда в леса, а лучше на болота. Надо мысли и чувства в порядок привести и думу думать, как домой вернуться.

— Это вам, моя госпожа Ма-ри-онна Сама, надо за помощью идти через теневой мир. Вы, Мара Сама, ёкай сильный, вам слабые духи ничем помочь не смогут. Говорить надо со старшими ёкаями, у которых темной ауры в достатке. Только путь далекий. Позвольте мне, Мара Сама, быть вашим проводником.

— Позволяю, — торжественно кивнула кикимора.

Бобик тут же растекся лужицей, и от него расстелился в разные стороны сероватый туман.

Размылись светящиеся вывески, а потом исчезли люди. И кикимора оказалась в месте, которое уже не было человеческим миром.

Это был город, несомненно, но город совсем иной. В жутком тумане ног до колен не было видно, а у Шарика торчала из тумана только одна лохматая голова. Вывески, которые так ярко светились в городе, теперь стали тусклыми. Исчез и шум, только какой-то равномерный скрип действовал на нервы.

— Нам вон туда, Мара Сама, — сказал Тузик и показал мохнатой лапой на гору, которая в вечерней темноте едва была заметна. — Там живут тенгу, они самые сильные ёкаи поблизости.

Кикимора с тоской посмотрела на гору. Ей хотелось пить, писать и спать, а не шататься невесть где в такой поздний час. Тем более не хотелось карабкаться в гору.

— А трактир тут есть какой? Или хотя бы чердак? А утром по холодку пойдем.

— Только дома удовольствий открыты в такой час.

— Тотошка, а хотя бы пруд какой есть рядом? Или болото? — с последней надеждой спросила кикимора.

— Есть, — понуро ответил Дружок и посмотрел куда-то в темноту, откуда доносился равномерный скрип.

Дорога, застеленная туманом, была пустынна. Ни души. Только противный скрип становился все отчетливее.

А потом дорога оборвалась. И начался лес.

Нет, это был не такой лес, к которому кикимора привыкла. Не роскошные сосны, не кустистые ветки ирги, нет. Тут были тухлые коряги да кривые деревца, на которых ничего не росло, за исключением разве что одного висельника, который раскачивался на ветке.

— Госпожа, защитите, — взмолился вдруг Тотошка и попытался провалиться под землю, но у него ничего не получилось.

— От кого защищать-то? — удивилась кикимора.

— Это же кубирэ-они! Демон повешенных, очень сильный аякаши и очень злой. Даже духи мучаются от его жестокости! Каждый, с кем заговорит кубирэ-они, начинает страдать от депрессии и испытывает сильное желание повеситься, — проныл Дружок и прижался к кикиморовой ноге.

— Да будет тебе, — хмыкнула кикимора и отправилась прямиком к кубирэ-они, демону всех повешенных, который был порожден страхом смерти несчастных. Что ей какие-то там демоны, если совсем неподалеку она обнаружила вполне себе милую елку, под которой она могла бы славно поспать.