Вальсингамские девы

Анна Морион, 2021

1834 год, Англия. Бедная, забытая Богом и короной деревня Вальсингам, жители которой находят утешение лишь в своей вере. Главой деревни является пастор Глоуфорд – глубоко уважаемый и горячо любимый своими прихожанами. У пастора, как три прекрасных цветка, растут три дочери, разные в характере, мечтах и стремлениях. Жизнь в деревне идет своим чередом, но покой ее жителей нарушает неожиданный приезд молодого нового лендлорда.

Глава 11

Июнь в Вальсингаме прошел точно так же, как проходил каждый год: незаметно, рутинно, полным тревог и работ на поле. Летом все взрослые крестьяне деревушки совместными усилиями обрабатывали большое поле, на котором рос картофель. Работа в поле была тяжелой: изо дня в день требовалось проверять каждый листик, каждый стебель и землю вокруг, чтобы обнаружить и истребить прожорливого жука. Этим летом избавиться от вредителя было еще трудней, так как жуков было так много, словно Бог наказал бедных вальсингамцев за какой-то большой грех. Но, несмотря на работу в поле, крестьяне посещали все утрени, вечерни и воскресные службы в церкви. Сам пастор Глоуфорд продолжал работать над реставрацией церкви, а его дочери, за исключением Кэсси, работали на поле: так как от Кэсси было мало толку, крестьяне единодушно избавили ее от этой повинности, но иногда девушка, ради развлечения, прибегала и насаживала жуков на острые палочки. В основном же, Кэсси целыми днями развлекалась тем, что бегала с деревенскими детьми на раздолье летних полей и леса.

Кристин приходила домой вымотанной от тяжкого физического труда и, поужинав, сразу шла в постель. Кэтрин же, словно совсем не уставала: она оставалась полной энергии и хлопотливой, и не ложилась спать до тех пор, пока не были переделаны все домашние дела и пока не был приготовлен завтрак на завтрашнее утро. Почти каждый вечер, когда смеркалось, Кейт брала Кэсси, и сестры шли на речку, стирать платья: Кейт сосредоточенно стирала одежду, а Кэсси с восторгом бегала по камням и мочила в воде ноги. Избавившись от насущных хозяйственных хлопот и, наконец, добравшись до постели, на следующий день Кэтрин вставала рано утром, чтобы разбудить отца и сестер, накормить их, одеть Кэсси и пойти с Кристин на поле.

Сестры Глоуфорд тщательно следили за чистотой своего тела и через день мыли волосы: обычно это случалось в полдень или вечером, когда девушки приходили домой на трапезу. Также девушки ухаживали за своими зубами, и каждое утро и перед сном полоскали зубы настоем ромашки. Летом Глоуфорды, как и все крестьяне, купались в речке.

Кэсси часто вспоминала о мистере Моррисе, который месяц назад развлекал ее, и порой спрашивала отца и Кэтрин о том, придет ли «добрый доктор», но те не могли ответить ей, ведь сами не знали ответа.

Пастор Глоуфорд был огорчен тем, что реставрация церкви затянулась на такой долгий срок, к тому же он видел раздражение мистера Пилоу, который уже на два месяца застрял в этой «дыре», как он называл Вальсингам, поэтому старался не перечить ему.

Выходные от работ в поле и церкви наступали лишь по воскресеньям, но, несмотря на усталость, все как один, включая детей, приходили на службу. Сам пастор уставал не менее других, но он и виду не подавал, чтобы собственным примером поддержать дух и веру своих прихожан.

Кристин совершенно отчаялась увидеть лорда Дрэймора и до сих не поговорила с отцом о своем желании переехать в Лондон, ведь денег она так и не раздобыла, и ее душа была охвачена глубоким смятеньем.

С начала июля установилась жаркая погода, и крестьянам приходилось каждый день поливать свои огороды: для этого следовало добираться до реки и тащить оттуда тяжелые ведра воды. У Глоуфордов воду приносили по очереди пастор, Кейт и Крис, когда приходили домой на обед. Кэсси же была освобождена от этой обязанности и весь день проводила вне дома, прибегая в свое убогое жилище поздно вечером. Так как яблони местных крестьян были уже оборваны, дети и Кэсси разбойничали в саду Риверсхольда, где яблони были высокими, пышными и полными красивых, вкусных яблок (но это держалось в строгом секрете, заключенном между детьми и Кэсси, ведь за это полагалась большая трепка от родителей и лекция от пастора). Но дети не считали свои действия ни воровством, ни каким-либо другим преступлением, ведь рвать яблоки было для них обычным делом, а Кэсси, не отличавшаяся от них умом, думала так же.

В середине месяца работы на поле и в церкви были приостановлены: в Вальсингаме праздновали крестины недавно родившегося ребенка, но затем вновь наступили тяжелые трудовые будни. Работа спорилась: за выходные, которые дали им крестины, люди немного отдохнули телом и душой, и теперь с энтузиазмом продолжили свою работу: на поле они распевали гимны, общались, сплетничали, и уже вовсю строили планы насчет обручения Кристин Глоуфорд и Джона Тайли. По деревне даже прошел слух, что девушка сперва «отпиралась», но все же дала согласие на брак с Джоном. Сама Кристин, знавшая о том, что это была чистая ложь, ни с кем не разговаривала, не общалась, была угрюма и заставила отца официально объявить на одной из вечерен, что эти слухи — никак не оправданы, однако скучающие бедняки не успокоились и судачили о том, что девицы Глоуфорд засиделись в девках: ладно, мол, Кэтрин не шла замуж по уважительной причине, но Кристин то чего ждет!

Кейт видела, как эти гадкие сплетни влияют на настроение сестры, и старалась подбадривать ее. Вот и сейчас, когда она увидела, что Кристин присела недалеко от места работы, вся в слезах от обиды, ведь соседи по полю не удосуживались сплетничать шепотом и делали это в полный голос, Кейт подошла к ней и погладила ее по спине.

— Не расстраивайся, Крис: этих сплетников ждет суд Господень, и тогда они пожалеют о том, что распускают свои языки, — ласково сказала она Кристин.

— Да, но когда это будет! Когда все это случится, мне самой будет плевать на все эти сплетни, потому что я тоже буду на небесах! — горячо воскликнула Крис, и слезы обиды вновь брызнули из ее глаз. — Как они вообще смеют говорить эти гадости, будто я выйду за этого деревенщину! А нет, так значит, я нехорошая и гордячка!

— Всем известно, что Джон влюблен в тебя, поэтому и ведутся эти слухи. Но, милая, не огорчайся так: скоро Джон женится на другой, и все поймут, как жестоки были, обсуждая тебя, — сказала ей Кэтрин. — Бог видит их сердца и вскоре обязательно накажет их за то, что вопреки Писанию, они разводят сплетни, а сплетни неугодны Богу…

— Пастор! Пастор! — вдруг услышали сестры громкий мужской крик.

Все крестьяне устремили взоры на бегущего к ним Нила Уорли, работающего на реставрации церкви. Парень бежал к толпе, и его торопливый бег предсказывал, что он нес важную новость.

«Нилу понадобился наш отец? Но зачем он ищет его здесь, когда папа работает вместе с ним в церкви?» — удивилась Кэтрин.

Кристин же нахмурилась и с тревогой смотрела на Нила.

Крестьяне сбились в одну кучу, с нетерпением ожидая, когда парень добежит до них.

— Пастор! Пастор! — вновь крикнул Нил, подбегая к ним.

— Зачем тебе пастор? Что бы ему здесь делать? — рассмеялся кто-то.

Остальные подхватили смешок.

— Пастор Глоуфорд! О, Кейт, Крис, вы здесь! — Нил подбежал к девушкам и схватился за бока: он долго бежал и теперь задыхался.

— Что случилось, Нил? Отца здесь нет, он в церкви, — сказала ему удивленная Кэтрин.

Парень немного отдышался, кто-то поднес ему кувшин с водой, он торопливо хлебнул пару глотков и со скорбной миной уставился на сестер Глоуфорд.

— Беда! Беда! Пастор! На него упала каменная плита и… — скороговоркой начал он, но Кэтрин остановила его.

— Постой, Нил, твои слова так неразумны! Что с отцом? — встревоженно воскликнула она: сердце подсказывало ей, что случилось что-то неладное.

Кристин растерянно посмотрела на сестру: она тоже почувствовала сильную тревогу.

— Я говорю, мы работали, установили каменную плиту, вместо старой, разбитой, но она сорвалась и прямиком на голову пастора! — вскричал Нил, округлив глаза: он был напуган и не в себе от увиденной им трагедии.

— Что? Боже, отец! — Кейт схватила ладонь Кристин и сильно сжала ее.

Девушек и Нила окружили остальные, теперь уже перепуганные крестьяне: «Боже, какая беда!», «Бедный пастор!», «Как он? Жив?» «Да нет, помер бедолага!», «Ах, ужас, какой ужас!».

— Кейт, мне очень жаль… Он умер, — тихо сказал Нил, не смея взглянуть в глаза Кэтрин.

Крестьяне тут же разразились громким плачем и возгласами сожаления.

— Не может быть! — воскликнула Кэтрин, не веря в слова Нила.

И не разжимая рук, она и Крис, сломя голову, помчались к церкви. Толпа крестьян бросилась за ними.

На половине пути Кэтрин отпустила руку Крис и обогнала ее, чтобы прибежать в церковь первой, так что, когда та оказалась у церкви, она увидела сестру, стоящую на коленях у окровавленного тела их отца. Кэтрин обнимала его за шею и громко рыдала.

— Папочка! Папочка! Ты не можешь уйти! Ты не можешь оставить нас! — рыдала Кейт.

Кристин встала на колени рядом с отцом, взяла в ладони его еще теплые руки и сильно сжала их. Их глаз девушки потекли слезы, но она была безмолвна.

Пастор Глоуфорд был мертв: тяжелая плита, упавшая с довольно большой высоты, разбила его голову и проломила череп, и он умер мгновенной смертью.

Рабочие церкви, крестьяне и присутствующий здесь мистер Пилоу были в ужасе: вальсингамцы плакали оттого, что потеряли любимого доброго пастора, а также от жалости к его бедным дочерям, что остались круглыми сиротами. Мистер Пилоу тоже был потрясен трагедией и в мыслях ругал себя за халатность в том, что собственной персоной не убедился в том, хорошо ли была зафиксирована проклятая плита. Он считал, что в гибели пастора была его вина, но дальнейшее расследование показало, что вины архитектора здесь не было: виновницей трагедии стала старая, хлипкая фасадная часть здания, разрушившаяся под слишком тяжелой для нее новой каменной плиты.

Все рыдали. Кристин и Кэтрин сидели рядом с мертвым отцом, обнимали его и тоже громко плакали.

Гибель пастора Глоуфорда стала для Вальсингама большой трагедией: крестьяне не могли даже подумать о том, как смогут жить без своего духовного наставника, который всегда приходил к ним на помощь в жизненных ситуациях и вопросах веры. Но теперь преподобного Глоуфорда не стало.

Вдруг Кэтрин перестала плакать, поднялась с колен и повернулась к людям. Лицо девушки было мокрым от слез, но очень серьезным.

— Не говорите об этом Кэсси. Никто, слышите? — громко сказала она, и на несколько минут всеобщий плач прекратился.

— Но она должна знать! — сказал кто-то из толпы.

— Нет! Кэсси больна, и если узнает о том, что отца не стало, то вообще сойдет с ума! Этого вы хотите? — серьезно сказала на это Кейт. — Не говорите ей ни слова! А если она спросит, где он, отвечайте, что он ушел, но скоро вернется. Вы слышите? Ради Бога, люди, прошу вас!

— Хорошо! Не скажем! Ей лучше не говорить, — согласились сердобольные крестьяне, полные жалости к сестрам Глоуфорд.

Кэтрин села на прежнее место, взяла руку мертвого отца в свою ладонь, а потом тихо сказала сестре:

— Тебя это тоже касается, Крис. Отец не хотел бы, чтобы Кэсси страдала.

Кристин подняла на нее взгляд, полный понимания и боли.

— Да, Кэсси не должна знать, — тихо ответила она сестре.

— Что нам теперь делать? Господи, что делать! Ах, какое горе! — заголосили крестьяне, и вновь поднялся плач.

— Нужно похоронить его как доброго христианина, — сказала Кэтрин, вновь обратившись к толпе. — И необходимо срочно послать за новым пастором!

— Куда? Где мы его найдем? — ответили ей крестьяне, совершенно не понимавшие, как разобраться в этом ужасном круговороте событий.

— Я позабочусь об этом, — громко заявил мистер Пилоу, растроганный этой сценой. — Я сейчас же напишу в Лондон, и вам пришлют нового пастора, а вы пока подготовьте похороны.

Архитектор без лишних слов сел на лошадь и ускакал в поместье.

Тело пастора осторожно перенесли в церковь, где обмыли, переодели в пасторский наряд, в котором он проводил службы, затем местный гробовщик снял с него мерки и принялся делать гроб. Крестьяне разошлись по домам, плача и молясь за душу покинувшего их пастора. О его смерти вскоре узнали и те крестьяне, что не были сегодня на поле. Детям же было сказано то же, что и Кэсси. Сама Кэсси, вернувшаяся домой вечером, довольная и веселая, быстро съела приготовленный Кейт ужин и, усталая, легла спать.

Старшие сестры долго сидели в комнате отца, на его тюфяке, взявшись за руки: Кейт с фанатичным блеском в глазах смотрела на распятье, а Крис устремила задумчивый взор в одну точку на стене. Обе девушки отчетливо понимали, что с этого дня остались совершенно одни, и что теперь у них не было никого, кроме сестер. Но все же, они не до конца верили в смерть отца, словно это был какой-то дурной сон, и отец с минуты на минуту придет домой и обнимет их. Потом Кристин все же пошла спать, но не могла уснуть до самого утра, слыша, как Кэтрин громким шепотом молится в комнате отца.

«Боже, помоги нам!» — подумала Кристин и горько расплакалась, стараясь, чтобы ее плач не был услышан сестрами. Утром девушка осторожно подошла к Кейт, которая все еще сидела у распятия и молилась.

— Кэтрин, иди, поспи, а я приготовлю завтрак и накормлю Кэсси, — ласково сказала она сестре, тронув ее за плечо.

— Нет, Крис, спасибо. Я совсем не устала, — глухо ответила Кэтрин. — Я сама все приготовлю, а ты лучше сходи за водой для огорода. Сегодня мы не пойдем в поле. Когда Кэсси проснется, скажи ей, что отец ушел.

— Как скажешь, — коротко ответила на это Кристин.

Она оделась, обулась, взяла ведро и пошла на реку. Кристин отчетливо понимала, какой груз упал на плечи Кэтрин — потеря отца стала грузом тяжелым более для нее, чем для самой Кристин и, тем более, для Кэсси.

«Бедная Кэтрин, она так потеряна! Я должна помочь ей. Я должна уехать в город и найти работу!» — думала Кристин, медленно направляясь к реке: девушку переполняло желание помочь Кэтрин, поддержать ее, и не только морально, но и деньгами.

А Кэтрин все сидела у распятия и думала о том, что отныне благополучие ее сестер зависело только от нее — она стала главой семьи, и ответственность за сестер и их жизни лежала только на ней.

«Я сделаю все, чтобы они не страдали, только дай мне сил, Господи!» — подумала она, а затем поднялась и, скрепя сердце, пошла готовить завтрак. Посмотрев на спящую Кэсси, Кейт мягко улыбнулась. — Милая моя девочка, я никогда не брошу тебя. Никто и ничто не разлучит нас!» — решительно подумала Кейт и погладила Кэсси по волосам.

Когда Кэсси проснулась, Кристин уже вернулась с реки, а завтрак был готов.

— Умойся, и садись кушать, — сказала Кейт младшей сестре, накладывая в миски порции каши: сегодня порции были больше обычного, ведь Кейт взяла ту же меру зерна, что брала раньше, рассчитанную на четверых.

Кэсси умылась, оделась, села за стол и принялась за еду.

— А где папа? — вдруг спросила она, только сейчас заметив, что они завтракают без отца.

Старшие сестры переглянулись.

— Отец сказал, что не будет завтракать, — ответила ей Кейт, стараясь говорить как можно более убедительно.

— Почему? Он уже покушал? — невинно осведомилась Кэсси, погружая в кашу свою деревянную ложку.

— Да, он рано покушал, — сказала Кристин, поддакивая легкомыслию Кэсси.

— А где он? — опять спросила Кэсси.

— Его занимают важные дела. Ты же помнишь, что он очень беспокоится за церковь и деревню? — ответила ей Кэтрин. — Должно быть, он ушел в то красивое поместье Риверсхольд.

Как-то раз они с Кэсси видели это поместье и хозяйский дом, но девушки не были впечатлены: Кэтрин из-за своего неприятия роскоши, а Кэсси заявила, что это — дворец, в котором обитают призраки и злой великан (так ей сказали мальчишки), однако обдирать его яблони она не боялась.

— А скоро он вернется?

— Да, конечно.

— Мы пойдем на утреню?

— Нет, ведь папа ушел, и ее некому сегодня проводить.

Кэсси равнодушно посмотрела на Кэтрин: она совершенно не беспокоилась за отца, потому что знала, что он всегда возвратится домой.

«И может, он принесет что-нибудь вкусное! Тот добрый смешной доктор всегда приносил что-то вкусненькое!» — с удовольствием подумала Кэсси, предвкушая возвращение отца домой.

— А мы вчера поймали зайчика: он был таким милым и сильно дрожал, но мы погладили его и выпустили в поле. Фред сказал, что ему страшно, и что мы его пугаем, поэтому он убежал так быстро! — сказала Кэсси, а затем вновь принялась за еду. — Какая вкусная каша сегодня, Кэти!

Кэтрин улыбнулась, но из ее груди вырвался тяжелый вздох: ей было трудно переносить то, с каким равнодушием и недогадливостью живет ее младшая сестра, и ей казалось, что она переносит боль утраты не только за себя, но и за Кэсси.

— А какого цвета был зайчик? — спросила Кристин, увидев замешательство Кэтрин.

— Он был такой темный, и ушки у него были очень смешные и длинные, — затараторила Кэсси. — А еще мальчики сочинили песенку! Вот: Зайчик по полю скакал, зайчик домой убегал, а за ним побежала собака, злющая такая, кусака, а потом… Ой, забыла. — Она смутилась и замолчала.

Кэтрин погладила ее по голове.

— А еще я порвала вчера платье, — хихикнула та.

— Опять? — недовольно спросила Кристин, но, на самом деле, она не в силах была сердиться на сестру.

— Это было нечаянно. Только не говорите папочке, а не то он расстроится, — состроив милое детское выражение лица, попросила Кэсси, не желавшая огорчать отца.

Кристин и Кэтрин тут же почувствовали, как в их груди скапливаются слезы.

— Он не будет ругаться, Кэсси, но, если хочешь, мы ничего ему не скажем, — тихо ответила Кристин.

Кэтрин же не могла больше сдерживать слезы, навернувшиеся на ее глаза и грозившиеся политься рекой прямо при Кэсси, поэтому она резко поднялась из-за стола и пошла к двери.

— Куда ты? — спросила ее Кристин, испугавшись оставаться наедине с младшей сестрой, так как не знала, как вести себя с ней и что говорить.

— Я схожу за водой! — отозвалась Кейт и поспешно вышла из дома.

Кристин поняла, что та солгала, но ничего не сказала.

— Кушай, Кэсси, а потом можешь идти гулять, — сказала она сестре.

Та просияла и с усердием принялась поглощать кашу.