Офелия

Анна Семироль, 2019

Старая добрая Англия середины ХХ века. На материке во Вторую мировую войну во время испытаний нового оружия образовалась зона наслоения двух миров. И пока военные в Европе всеми силами старались сдержать проникновение существ из параллельного мира, дельцы наладили торговлю мифическими существами. Англичанин мистер Палмер купил себе самую настоящую русалку – живую игрушку, беспомощную, испуганную и опасную для всех, кто решит познакомиться с ней поближе. Но его двенадцатилетний сын Питер не думает о грозящей ему опасности и не желает видеть в Офелии врага рода людского…

Глава 3

Ночью над Дувром разразилась гроза. Грохотало и вспыхивало так, что спать могли только покойники. Питер сидел на кровати, напялив на голову подушку треуголкой, и с фонариком дочитывал одолженную в школе книгу. Супершпионы, как и полагается советским шпионам, были обречены на поражение, но отпор супердетективам давали достойный. В сюжете гремели взрывы, хлопали выстрелы, по улицам неслись, догоняя друг друга, шпионские автомобили, а главный негодяй держал на бомбе с часовым механизмом красивую девушку, в которую тайно был влюблен главный герой. И в тот момент, когда решалось, пожертвует ли герой собой ради девушки или спасется сам, в фонарике села батарейка. Питер раздосадовано сунул фонарь под подушку, отнес книгу на стол и задержался у окна. Раздвинул тяжелые шторы, поднырнул под тонкий тюль и залюбовался садом, омываемым июньским ливнем.

Деревья, что при свете дня казались абсолютно недвижимыми, сейчас стонали и гнулись тяжелыми ветвями к земле, уступая натиску штормового ветра. Казалось, что они ожили, и вот-вот выдернут из земли корни-щупальца и побегут на них, как инопланетяне из комиксов. Питер поежился, представив себе, как старая яблоня заползает по лестнице на второй этаж, а оттуда, шурша листвой, протискивается по коридору в оранжерею. Тяжелые узловатые корни выбивают дверь и ловят несчастные растения, живущие круглый год в доме. Сдавленный писк, сломанные стебли, разбитые горшки…

— Сплошная кровожадность, — поморщился Питер. — Хорошо, что тут так не бывает.

Мальчишки в школе рассказывали, что «так» бывает на материке. Там, где наслоились друг на друга наш мир и другой, враждебный. Говорят, наслоение возникло из-за испытания нового оружия. Наверняка русского. Хотя и у немцев тоже были свои исследования в работе с пространством и временем, виноватыми было принято считать хитрых русских. Да и поди скажи при Йонасе, что это ученые «Анэнербе» сделали. Одним тумаком не отделаешься, Йон обидчивый.

Питер забрался на подоконник, прижал ладони к вздрагивающей под порывами ветра раме. Ему нравилось наблюдать за стихией, оставаясь в безопасности. Раньше он часто воображал себя уцелевшим при кораблекрушении или нашествии оттудышей: сидишь в убежище, смотришь на то, как там, снаружи, что-то страшное безжалостно перекраивает твой мир. Гремят орудийные залпы, земля содрогается, чьи-то силуэты корчатся в сполохах белого пламени, где-то далеко гудит нечто громадное, механическое, наверняка смертоносное. Питер видел в новостях кадры с материка. На них было мало что понятно, люди стреляли то в заросли кустов и деревья, то по камням, меж которыми мелькали странные существа. Рассмотреть их было очень сложно, камера в руках оператора постоянно дергалась. Питер помнил одну вещь, которая показалась ему очень странной: оттудыши не стреляли. Никогда.

Отец говорил, что существа из другого мира не имеют огнестрельного оружия. Они действуют по законам своего мира: магия, сверхскорость, сверхсила, невидимость, гипноз — все это не менее опасно, чем пули и напалм. Оттудыши были непредсказуемы, и остановить их вторжение никак не удавалось. Войска людей оттесняли их вглубь «пятна междумирья» — по разным данным оно составляло от трех до десяти миль в поперечнике, но точно установить его размеры никто не мог. «Пятно междумирья» было окружено зоной отчуждения, где постоянно находились войска. Люди раз за разом отражали атаки неведомых тварей, иногда сами наступали, гнали противника в самое сердце «пятна», но вот уже почти двадцать лет никто не мог найти способ закрыть дыру между мирами. Мама очень боялась, что оттудыши прорвутся, захватят всю Европу и явятся в Британию. «От нас до Дюнкерка — рукой подать, — сетовала Оливия Палмер. — И переправу почти не охраняют. Вы же видели гарпий и сиринов? Им перелететь Па-де-Кале ничего не стоит!»

«Успокойся, женщина, — смеялся мистер Палмер. — Тебе ли бояться домашних животных? Ты не трясешься от ужаса перед ядовитыми растениями? Особенно когда можно удалить то, что продуцирует яд. Механически ли, химически… Оттудыши ничем не отличаются от зверья в зоопарке Лондона. Вырви когти и клыки гарпии, подрежь голосовые связки сирину — и это милейшие безобидные тварюжки. Вспомни, как тебе понравилось на выставке в Бирмингеме».

Питер помнил эту выставку. После нее он долго канючил, упрашивая отца купить кентавра. Или сирина — только обязательно с красными перьями на крыльях, как у того, что занял первое место. Или хотя бы парочку мелких синепузых пикси. Вот у мистера Роли, с которым папа по выходным играет в гольф, есть целая стая баргестов. У мистера Джилроя бассейн с никсами. А у миссис Элмерз в гостиной стоит большая клетка с пятью феями, ну почему бедному Питеру нельзя кентавра-а-а?.. Но отец был согласен только на фамильяра. Он считал, что фамильяр необходим как талисман каждому преуспевающему бизнесмену.

За окном сверкнуло так ярко, что Питер вздрогнул и на секунду зажмурился. Даже с закрытыми глазами он какое-то время видел сияющую белизну ночной грозы с черными, словно нарисованными углем, силуэтами деревьев, крыш, тоненьких пик железной ограды. Снаружи загрохотал гром, на первом этаже залились истеричным лаем мамины бишон-фризе. Дождь хлестнул по стеклу с такой яростью, что Питер отпрянул. В комнате ощутимо похолодало. Захотелось вернуться в кровать, закутаться с головой в клетчатый теплый плед и погрузиться в фантазии. Поиграть в своем мире в смелого детектива, забить решающий гол в ворота ненавистных Питеру бразильцев… Но сперва надо было зайти в туалет.

Питер нашарил ногами тапочки у кровати и бодро зашаркал в уборную через весь коридор. Собаки в доме орали не переставая, и на обратном пути мальчик решил спуститься к ним, успокоить. «Все равно я не сплю, — думал он, спускаясь по поскрипывающим ступеням дубовой лестницы. — Трусиха Агата в грозу носа из кровати не высунет, Ларри и папа из принципа не пойдут утешать собак. А у мамы наутро обязательно разыграется мигрень и будет плохое настроение. Лучше я приду и всех спасу».

— Лотта, Лотта! — донеслось с первого этажа. — Сноу, Фроззи! Идите сюда скорее!

Судя по голосу, Питера опередила горничная Лорна. Так и есть: невысокая девушка в ночной сорочке до колен и остатками не расчесанной с вечера «бабетты» бегала босая по холлу и ловила истерично вопящих бишонов. Собаки метались по коридору и были похожи на ожившие фигурки из снежных шаров.

— Фроззи, милый, иди сюда, — сердитым шепотом подзывала она. — Сноу, малыш, все хорошо, это просто гроза. Лотта! Лотта, ты где?

— Мисс Лорна, доброй ночи, — вежливо окликнул ее Питер. — Они вас тоже разбудили, да?

Девушка ойкнула и присела, натянув подол сорочки на колени. Обрадованные Сноу и Фроззи принялись прыгать вокруг нее с оглушительным звонким лаем.

— Простите, я вас не хотел пугать, — покаянно развел руками Питер и на всякий случай подтянул повыше пижамные штаны.

— Ничего-ничего, — поспешно отозвалась горничная, подхватывая собак на руки. — Я сейчас унесу этих двоих в клетки, дам им по кусочку фарша, и они успокоятся. Но где же третья?

— Я ее поймаю, — с готовностью произнес Питер. — Она лает в нижней гостиной. Наверное, заблудилась с испугу и теперь перепугалась еще больше. Вы идите, я сам принесу Лотту.

Он потрепал по голове притихшего Фроззи и побежал по ковровой дорожке в конец коридора, где располагался спуск в нижнюю гостиную. Раньше там был просто подвал. До того, как папа обустроил в саду пруд. А потом подвал разделили новой стеной пополам, и на одной стороне остались жить винные бутылки, копчености и законсервированные на зиму овощи, а по другую сторону поставили стол и мягкую мебель. Рабочие провели освещение, укрепили ступени лестницы, заменили перила — и эта часть подвала вмиг стала очень гостеприимной.

Питер шагнул за приоткрытую дверь, нашарил на стене выключатель, и нижнюю гостиную залило мягким неярким светом тонких неоновых ламп, обрамляющих окно. Пушистая белая Лотта — любимица мамы — вмиг перестала подвывать, уселась на нижнюю ступеньку и замахала хвостом.

— Чего ты тут забыла? — сердито спросил собачку Питер, присаживаясь рядом. — От грозы спряталась? Иди сюда.

Лотта с готовностью забралась к нему на колени, облизала мальчишке нос и губы и залилась тоненьким лаем, повернувшись в сторону окна-иллюминатора.

— Перестань, глупая! — буркнул Питер и погладил ее по голове. — Нет там ничего страшного.

Темнота за окном приковывала к себе взгляд, манила, заставляла всматриваться. Питер так и застыл с собакой в руках, пялясь широко раскрытыми глазами по ту сторону толстого стекла.

«Русалка? Там может быть русалка? — Сердце глухо ухнуло и ускорилось, разгоняя по сосудам тревожность. — Она и вправду там? Это ее я видел вчера утром? И мне показалось, что это девчонка. И она была даже красивой. Мне могло это показаться? Далеко же было…»

Прижимая к себе Лотту, Питер подошел к окну. Сперва он видел лишь отражение в стекле: невысокий полноватый паренек с взъерошенными на макушке коротко стриженными темными волосами. Если приглядеться, становилось видно веснушки на пухлых щеках. Лотта в отражении виделась фигуркой из белых шаров с черными кнопками носа и глаз. А потом взгляд Питера проник в темную глубину за стеклом.

Это не было тьмой беззвездного неба — высокой, чистой, бесконечной. Это не было темнотой за веками, когда закрываешь глаза под одеялом: та тьма мгновенно наполнялась картинками, образами, яркими вспышками памяти. То, что находилось по ту сторону огромного иллюминатора, имело форму, вес, его можно было потрогать руками, ощутить сопротивление, а затем манящее притяжение. Эта тьма — опасная, тяжелая, безвоздушная и холодная — была живой. Когда где-то далеко наверху небеса прорезала очередная молния, темнота за стеклом шевелилась и вздыхала отзвуками грома. И чем дольше Питер вглядывался в нее, тем больше ему казалось, что сейчас… вот прямо сейчас что-то проявится, метнется к застывшему в ожидании мальчишке.

Лотта молчала, вылизывая ему руку. Тишину нарушало лишь биение сердца Питера и приглушенные раскаты грома. И неуловимое, едва ощутимое и почти неслышное движение темной воды. Будто змея — толстенная, как дуб, громадная — свернулась за стеклом в кольца и лениво свивала и расправляла их.

— Там никого нет, — сказал громко Питер, и странная, пугающая иллюзия, порожденная ночной грозой и толщей воды, исчезла. — Пойдем-ка спать, Лотта.

Собака протяжно зевнула, словно согласилась с мальчиком. Питер перехватил ее поудобнее и, шаркая тапочками, пошел по ступенькам вверх. Не оборачиваясь, он выключил свет и вышел за дверь. Прислушался к отдаляющимся раскатам, улыбнулся поскуливающей маминой любимице:

— Ну раз ты такая трусиха, разрешаю тебе спать у меня. Но только сегодня! И не вздумай писать мне в кровать!

Под утро Питеру приснилось, будто он снова стоит перед иллюминатором в подвале. Свет выключен, но мальчишке удивительно светло: там, за толстым стеклом, медленно разворачивает длинные лепестки удивительно красивый белоснежный цветок. Он медленно поворачивается в толще воды и сияет. Сияет ярче полной луны и всех звезд в небе…