Побег из Содома

Антон Игоревич Абрамов, 2021

2092 год. В Радужной федерации, государстве победившей толерантности, запрещены все религии, кроме официального культа Богини-Матери. Семья христиан, отец и три дочери, пытается нелегально добраться до Христианского гетто. Нарушая все федеративные законы, беглецы вынуждены прятаться от работорговцев, беспилотников и боевиков, брошенных на их поимку. Но всё становится ещё хуже, когда влиятельный Князь Содома узнаёт о побеге и решает заполучить трёх сестёр в свою собственность.

7 На развалинах

— Доченька, не упрекай меня, пожалуйста. Я тоже впервые буду ночевать в Пустоши. Но другого места для ночлега нам не найти. Папа грустно улыбнулся и развёл руками. На нём была полевая форма преподавателя Академии, песочного цвета, с нашивкой биологического факультета. В руке он держал форменный рюкзак и что-то пытался в нём найти.

— Господи! Да где же мои семена, — тяжело вздохнул он, шаря внутри рюкзака.

— Папа, а мне кажется, что там, в темноте, кто-то есть, — сказала младшая Любочка, боязливо оглядывая окружавшие их развалины. На ней была надета чуть приталенная куртка ученицы начальной школы при Академии.

— Здесь никого нет, доченька, не бойся. Сейчас разожжём огонь, и ты согреешься. Представь, что это Мамина история. И мы — герои катакомб и прячемся в развалинах…

— А вот скажи мне, Папа, — серьёзным голосом спросила Вера, — …а в Пустоши действуют те же законы, что и в Федерации?

— Ну, официально мы всё ещё внутри страны. И все законы здесь как бы тоже действуют. Но есть один нюанс. Бойцы Халифата тоже считают эти земли своей территорией. И регулярно сюда наведываются. Пристрелить пару Охотников, заминировать что-нибудь. А где-то там, посередине, пролегает условная граница. Именно она по-настоящему отделяет Федерацию от Халифата.

— Да уж, слава Богу за Пустошь и руины. В эту грязищу, забитую минами, ни один Охотник в здравом уме не сунется, — подала голос Надя.

Она ломала хворост и складывала его аккуратным домиком для будущего костра.

— Так что можете расслабиться! — усмехнулась она.

— Ага! Особенно расслабляет эта дивная табличка: «Проверено — мин нет!», — ответила ей Вера. — Вы только огонь сильно не разжигайте, — добавила она. — У беспилотников инфракрасное зрение, они теплый дым сразу засекут, — объяснила она серьёзным тоном.

— Вот, Вера, ты откуда это знаешь? Тебе что, миннрав лично докладывает? Как устроены дроны, какие датчики, алгоритмы поиска, вооружение? Это же всё засекречено! — возмутилась средняя сестра.

— Девочки, не сейчас! — умоляюще попросил Папа. — Всё висит на волоске, и спорить нам ни к чему! Но что касается дыма, то я лично слышал, как на канале Министерства нравственности сообщили: «Религиозные фанатики вновь обстреляли боевой беспилотник. Машина вернётся в строй после замены инфракрасного датчика».

— Вот видите! Будьте аккуратнее с огнём. Не дай Бог, учуют, — сказала Вера, чуть поджав губы.

— Но, Папочка, — спросила Люба, — …если у дронов инфракрасное зрение, то они увидят нас, как бы мы ни прятались? Даже в темноте…

— Верно, милая, могут увидеть. Но я приготовил кое-что, что сможет обмануть их автоматику. Понимаешь, операторов сейчас не хватает, и поэтому во время патрулирования дроны летают на автопилоте. Их поисковые алгоритмы далеко не безупречны, и у нас есть шанс их обмануть.

— А мне всё равно страшно, — задумчиво проговорила Люба, не отрывая глаз от разгорающегося огня.

— Не переживайте, девочки, самое страшное позади, — облегчённо выдохнул Папа, облокачиваясь на бетонную стену. — Выйти из города, пройти внешний КПП — вот это было страшно! Я каждую секунду думал, как бы наши фальшивые чипы не заглючили на внешних сканах. А сейчас осталось всего ничего. Дождаться утра, семь километров по лесу — и мы в резервации, — сказал мужчина с надеждой, глядя на языки пламени.

— А я на КПП от страха чуть не померла, — вдруг весело вспомнила Надя. — Нет, правда, чего вы смеётесь. Я понимаю, женщина-преподаватель с тремя студентками едет за город в субботу ботаникой заниматься. Тут всё сразу понятно. Матрас надули — и вперёд. А тут взрослый мужик, три девицы и ни одного мальчика, это как-то странно для Академии? Вы не находите?

— Ну, тут не всё так просто. По документам, Вера, ты у нас — трансгендер.

— Я транс? — удивилась старшая дочь и рассмеялась. — Бойся меня, Надька, я теперь Привилегированная… А я-то думаю, чего на меня Миротворцы с такой завистью смотрели. Особенно та тётка накачанная, фельдфебельша. Теперь понятно, завидовала, как у меня всё красиво сделано.

— Да… Вот она, великая сила формы. Если ты идёшь в синем комбинезоне, с жёлтым крестом на груди, каждый Миротворец так и норовит у тебя документы проверить. Но стоит надеть форму «ЛГБТ-Академии», и сразу отношение другое, — мужчина глубоко вздохнул.

— Папочка, а ведь мы же её украли. Ну, форму, амуницию, браслеты. Это же грех, — заметила младшая Люба, пристально глядя на отца.

— С точки зрения Писания? Конечно! — ответил Папа и улыбнулся.

— А что на сей счёт говорит «Скрытое Писание»? — спросила Надя, серьёзно глядя на отца.

— Значит, оно существует! — воскликнула маленькая Люба, широко открыв глаза. — Это правда, Пап?

— С шестнадцати лет, только тогда и ни минутой раньше! — мрачно проговорил отец и отвернулся в сторону.

— Слушай, Папа, да расскажи ты ей всё как есть, мы и так уже нарушили все законы Радужной Федерации, так что давай. Тем более, завтра мы будем в резервации, где можно во весь голос петь псалмы. Я хоть попою вволю! — улыбнулась Надя.

— Ага, петь хором и пороть детей! Вот тебя, язва мелкая, давно пора выпороть! — Вера погрозила пальцем младшей сестре.

— В «Скрытом Писании» то, что мы взяли, называется «Добыча». Если ты на войне, то захваченное у неприятеля можно использовать для того, чтобы победить. Так царь Давид делал, — сказал Папа, глядя на Любочку.

— На сегодня Министерство нравственности засекретило почти все Писания, — продолжил Папа. — Конечно, не сразу, а постепенно. Сначала они запретили говорить о том, что содомия — это грех. Потом запретили наказывать детей, потом водить несовершеннолетних в церковь. Ну и, в конце концов, всех Несогласных выселили в гетто. Жизнь там не сахар, но зато в твою душу никто не лезет.

— По мне, уж лучше порка каждый день, чем изучать «Краткую историю ЛГБТ», — отозвалась старшая Вера, с хрустом ломая ветку. — Ты, Наденька, не косись, тебя миновала чаша сия, а я не только учила, но и экзамен успела сдать по этой гадости.

— Да, милая, то, что ты претерпела, врагу не пожелаешь. Мы с Мамой за те полгода, пока тебя не было, чуть с ума не сошли. Папа тряхнул головой, как будто стараясь отогнать воспоминание.

— Больше всего меня тогда напрягали не две «мамы», и не их постоянный «ТриКокс» с водкой. Больше всего меня достали «уроки порнографии», — произнесла Вера, не поднимая головы.

— Гендерное просвещение? — нахмурила бровь Надя.

— Ага… Только просвещением там и не пахло. Обычное промывание мозгов. Я даже тогда это понимала.

— А жизнь в приёмной семье? С двумя «мамками»? — спросил Папа.

— Тяжело, но терпимо. Я по Маме скучала очень. Ну, и по тебе, конечно. Но, Бог милостив, в отличие от других детей, никто из приёмных меня и пальцем не тронул. Давили только на мозги.

— Для идейных это как бизнес? — поинтересовалась Надя, не отрывая взгляда от сухих веток.

— Да, они получают неплохие деньги за каждого ребёнка. Но фишка не в этом.

— А в чём? — спросила Надя, поправляя костёр.

— В том, что если в шестнадцать лет ты делаешь Каминг-Аут, тогда и ты, и твои приёмные получают огромный бонус.

— Огромный — это какой?

Надя оторвала взгляд от костра и посмотрела на сестру.

— На дом в пригороде хватает, — пожала плечами та.

— Это что, типа программа такая, «Согни Несогласного»? — усмехнулась Надя.

— Скорее, «Купи Несогласного»! Там всё красиво. Тебя сытно кормят, сладко поят, одевают с иголочки. И развлекают там, куда негражданам вход запрещён. И всё это так по-доброму, с улыбочкой. Но при этом тебе постоянно говорят: «Смотри, это только для Привилегированных, пока ты маленькая, ты с нами, мы за тебя платим. Когда вырастешь, сделай правильный выбор. А мы подберём тебе невесту, приданое соберём…» И если ты заглотила наживку — тебе конец. К хорошему быстро привыкаешь, трудно отказаться…

— А тебе было трудно? — Любочка серьёзно смотрела на сестру.

— Мне — нет. Меня такая тоска мучила, хоть волком вой. Но по красивым платьям я иногда скучаю.

— Это я виноват, что с тобой так получилось, — проговорил Папа, опустив голову.

— Пап, опять двадцать пять… — со вздохом возразила Вера.

— Вер, побольше уважения! — обернулась Надя, нахмурив брови.

— Нет, правда! Когда можно было бежать, я тормозил, когда была возможность съехать в гетто, я не знал, что делать.

— Ты лечил Маму, — напомнила ему Вера.

— Маму можно было вылечить и в резервации, — парировал Папа. — К тому же ты знаешь, чем это лечение закончилось… — Папа опустил голову.

В тот же миг Надя метнула на Любочку выразительный взгляд и чуть шевельнула бровями.

— А правда, что в тёмные века ребёнка могли выпороть в любой момент? — спросила Люба максимально невинным голосом.

— Да нет, конечно! — радостно отозвался Папа. — По древним законам, ты мог наказывать только своих детей. Чужих — ни в коем случае, — проговорил он. За то, что ты тронул чужое дитя, сурово карали, а в некоторых местах могли даже убить. Так что родись ты лет на пятьдесят пораньше, если кто и мог тебя пороть, так это я или Мама.

После этих слов над маленьким костром опять повисла неловкая тишина.

— Не вини себя, Папа. Даже Любочка, и та понимает, что в одиночку ты не смог оплатить две лицензии на домашнее образование. С крестом на робе много не заработаешь.

— Да, равноправие у нас только для Привилегированных, а Несогласным лишь крошки с алтаря толерантности, — вздохнул Папа.

— А вот скажи мне, Пап! Мы всё на себе несём, у нас каждый грамм на счету, мы еды в обрез взяли. А вот семена ты для чего тащишь?

Папа поджал губы и пристально глянул на Веру, но не промолвил ни слова.

— Вер, ну ты как маленькая! Это ж цветы! Папа и семена — суть две вещи неразрывные! — рассмеялась Надя. — Ты же помнишь, Мама говорила, что наш Папа «электрик по специальности и садовник по призванию».

— Бог даст, въедем в новый дом, засадим лужайку… — глядя на небо, мечтательно заговорил Папа. — Клумбу сделаем, будем цветами любоваться и Маму вспоминать…

— А я бы прямо сейчас к Маме пошла, если бы могла. Только без семян… Мне с ней петь нравилось. Так и пела бы с ней, всю вечность…

Надя посмотрела на звёзды, постепенно исчезающие за надвигающейся тучей.

— Так, ладно. Я понимаю, что вам холодно и страшно, но всё-таки постарайтесь уснуть, — распорядился Папа, доставая спальник.

— А как же история! Ну, Папа! Сказка на ночь? — Любочка смотрела на него умоляющими глазами.

— Радость моя, — ответил он, — …я еле живой, и у меня болит под лопаткой, какие истории?!

— Ну, хотя бы коротенькую. Пожалуйста… — взмолилась Люба.

— Давай, Пап! Пара минут ничего не решат! — подключилась Вера.

— Ладно, — сдался он. — Только на историю у меня сил нет. А вот одно стихотворение, катакомбное, я сейчас вспомнил. Из того старого сборника…

Папа нахмурил лоб.

— «Безымянные поэты»? — подсказала Надя.

— Да, точно, оттуда, — вспомнил Папа и начал негромко читать:

«Отчего же по ночам я свои слагаю стоны,

Отчего, тоскою полны, звуки льются к небесам?

Отчего во тьме небес не найдётся мне ответа?..

Отчего же для Поэта Своих уст Ты не отверз?

На холодной, злой земле нет давно уж мне отрады.

Только чёрные громады мрачно реют вдалеке.

Но теперь моя слеза тихо падает на землю,

Я Твоим глаголам внемлю, созерцая небеса!»

— А у них правда имён не было? — спросила Любочка после длинной паузы.

— Да имена-то были, конечно. Но это же катакомбная лирика. Имена не сохранились, только номера на могилах…

— Жуть какая! — вздрогнула Вера.

— Ну да. Жутко… Но именно это стихотворение подписано. Автор — «Подвальный Певец». Это псевдоним, конечно… Наверное, в тюрьме мест не было, и его в подвале держали, — произнёс Папа с тяжёлым вздохом. — Но мне эти стихи нравятся. Читаешь их, и ясно становится, что им было намного хуже, чем нам.

— Да нам тут тоже не сладко! — бросила Вера.

— Ну, нас, по крайней мере, не расстреливают… — задумчиво сказала Надя.

— Так! Всё, дети, — Папа встал и хлопнул себя по коленям. — Поболтали и спать! Любочка, надеюсь, что сегодня тебе не приснится кошмар. И во сне не придёт человек со шрамом.

— Он не приходит, он всегда на коленях стоит, как будто молится. Я уже столько раз его видела, что давно перестала бояться. Он и не страшный вовсе. Он несчастный какой-то, смотрит в пол и просит выпустить его на свободу. Я во сне говорю: — Скажи мне, как тебя выпустить? — а он молчит… — опечалилась Люба.

— Вот, Пап! Ну что я говорила! Она с ними разговаривает! — возмутилась Вера.

— Да, Люба, мы же вроде договорились? Помнишь, что сказал доктор? Никаких разговоров! — примирительно произнёс Папа.

— Но я не могу. Он такой несчастный. Мне его жалко…

— Люба! Он нереален! Это плод твоего больного воображения, — почти кричала Вера. — Если он снова придёт, никаких разговоров с ним! И вообще с кем-либо! Рот на замок! Иначе совсем умом тронешься.

— Да, милая, по сути, она права, — кивнул головой Папа и посмотрел на младшую дочь с сочувствием. — Ложись и постарайся заснуть.

Люба обиженно поджала губы и завернулась в спальный мешок.

— Может быть, я и вправду схожу с ума, просто не замечаю этого. Ну и что, что после таких разговоров во сне мне легко и радостно? — тихо проворчала Люба. — Ведь с другими, нормальными людьми, не происходит ничего подобного. Может быть, Вера права, и мне надо лечиться? — подумала она и застегнула спальник.

– — Но если это и болезнь, то очень приятная, — прошептала она, закрывая глаза.

Усталость и напряжение длинного дня быстро дали о себе знать, и Люба уснула почти моментально. Сон, который ей снился, она видела уже десятки раз. Но никогда не рассказывала о нём. Она наслаждалась им тихо. В одиночку.

Ей снилось её венчание. Не убогая федеративная регистрация, а настоящая, роскошная свадьба в гетто. Она видела, как перед ней распахиваются ворота огромного храма, и она медленно и торжественно идёт к алтарю. Сотни гостей, справа и слева, радостно кричат ей что-то.

Но она настолько счастлива, что почти не слышит их. Солнце играет в цветных витражах, и это самый лучший день в её жизни. Правда, как Любочка ни всматривалась, она так и не смогла разглядеть жениха. Но всё равно, нереальное ощущение счастья в этом сне было настолько сильным, что на эту мелочь она почти не обращала внимания.

Но был один момент, из-за которого она никому не рассказывала о своём сне. Дело в том, что к алтарю её вёл незнакомый пожилой мужчина в чёрном костюме. А не её Папа. И как бы Люба ни хотела поделиться этим сном, сказать Папе, что он не доживёт до её свадьбы, она никак не могла.