Побег из Содома

Антон Игоревич Абрамов, 2021

2092 год. В Радужной федерации, государстве победившей толерантности, запрещены все религии, кроме официального культа Богини-Матери. Семья христиан, отец и три дочери, пытается нелегально добраться до Христианского гетто. Нарушая все федеративные законы, беглецы вынуждены прятаться от работорговцев, беспилотников и боевиков, брошенных на их поимку. Но всё становится ещё хуже, когда влиятельный Князь Содома узнаёт о побеге и решает заполучить трёх сестёр в свою собственность.

4 Две молнии

— Слушай, а Тебе не кажется забавным, что будущее находится в постоянном движении? Мне, например, нравится глядеть на «ветви времени». Могу часами любоваться. Смотреть, как они ветвятся тысячами вариантов, сплетаемых из выбора, обстоятельств и Твоей воли…

Абсолютно седой мужчина повел плечами, чуть потянулся и продолжил негромко говорить в темноту, отстранённо глядя вверх.

— Конечно, я слышал от Тебя тысячу раз, что это «монолит Предопределения», явленный одномоментно с творением. Просто мне кажется, что Ты напрасно лишаешь Себя удовольствия наблюдать за процессом…

Говоривший был одет в серую тюремную робу и грубые башмаки. Он глубоко вздохнул и ещё раз взглянул на грязное маленькое окошко, зиявшее под потолком узкой одиночной камеры. Он чуть склонил голову, как будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, и продолжил разговор.

— Я прекрасно знаю, что Ты можешь наклониться и посмотреть с моей точки зрения. А я могу подняться и поглядеть с Твоей, насколько смогу. То есть очень недалеко. Но мне всё равно не заглянуть за горизонт. И я могу только догадываться, каково это — видеть в каждом процессе результат. Как бы это назвать? Процессо-результат, или результато-процесс?

Говоривший почесал затылок и усмехнулся, глядя в темноту.

— Ты же знаешь, когда люди чего-то не понимают, они в первую очередь придумывают для этого термин. Желательно латинский, тогда вообще здорово! Понятнее от этого не становится. Но на душе уже полегче…

Он снова смолк, внимательно наблюдая, как по бронированному стеклу медленно скатываются капли дождя.

— Ну, мой результат меня вполне устраивает. Я там, куда шёл все эти годы, — в камере смертников. Можно сказать, венец карьеры! Единственное, чего мне здесь не хватает, — это плитки чёрного шоколада. А в остальном… Мне кажется, что самое время ставить точку. Отпустить меня с миром. Принять прошение об отставке.

Он помолчал несколько секунд, сосредоточенно глядя вверх, а потом наклонил голову, как будто прислушиваясь к неслышимому, и с жаром отвечал:

— Конечно, я его чувствую! Ещё бы! Стоит мне закрыть глаза, я всей кожей ощущаю его могучее дыхание и тяжёлую поступь. Я тоже им любуюсь, хоть пока и не вижу. И знаю, как он силён! Гораздо сильнее меня. Он пока ещё спит, где-то там, в темноте. Когда Ты его разбудишь, с радостью отдам ему всё. Естественно, если моя отставка будет Высочайше одобрена… И когда преемник займёт моё место, я смогу уйти. Преемник… Даже произнести непривычно.

Его синие, глубоко посаженные глаза вглядывались в ночную тьму. Тюремная одежда болталась на его болезненно худой фигуре. Вдруг, после нескольких секунд тишины, тон его голоса полностью изменился. Он говорил так, как будто за мгновение превратился в маленького ребёнка, просящего о чём-то своих родителей.

— Ну, пожалуйста, отпусти меня домой… Я так устал. Вот сейчас я почти не чувствую ног. И голода тоже. Странно, как я вообще жив. Обычный человек уже давно бы помер…

Но внезапно он вздрогнул, как будто его перебили на полуслове. Потом он отвёл взгляд и, сделав пару шагов, встал посреди камеры, подняв голову и закинув руки за спину.

— Когда? — спросил он, глядя вверх. — Через две минуты? Хорошо, я с ним поговорю. Ласково и сердечно. Обещаю!

После этого он гордо выпрямился и замер, демонстративно повернувшись спиной к решётчатой двери, отделявшей камеру от тюремного коридора. Он явно ждал кого-то. Кого-то неприятного. Того, на кого не хотел смотреть, с кем не желал разговаривать. И, действительно, через пару минут где-то в глубине лязгнули засовы, и престарелый охранник в потёртой миротворческой форме, не поднимая головы, поставил стул напротив решётчатой двери в камеру.

— Надеюсь, вы не будете против, если я присяду? — спокойно, почти вкрадчиво, спросил посетитель.

Он был одет в модный шерстяной пиджак, мягкие вельветовые брюки и дорогую рубашку из натурального хлопка. Поправив инкрустированные золотом старомодные очки, он уселся, закинув ногу на ногу, и, достав стандартный медицинский планшет, участливо посмотрел через решётку.

— Так вы не будете против, если я присяду? — повторил он.

— Если я буду против, это ничего не изменит, — зло прошипел узник, продолжая демонстративно стоять посреди камеры, повернувшись спиной к двери, не удостаивая своего собеседника даже взглядом.

— Скажите честно, вам здесь не надоело? Нет, правда! Вы в курсе, что сидите в карцере почти сорок дней? На одной воде, в полном одиночестве, — спросил визитёр без тени гнева или обиды.

— Ну что вы, не стоит беспокоиться! Мне здесь нравится! — ухмыльнулся заключённый. — Я как раз хотел отдохнуть немного. Подумать… Поразмышлять… А насчёт одиночества, тут вы совсем не правы. Мне есть с кем поговорить.

Посетитель тяжело вздохнул.

— Я пришёл как врач, в надежде на откровенный разговор. Я, всё-таки психиатр и хочу поговорить по-человечески. Выслушать, постараться понять. Здешние охранники только и знают, что голодом морить…

— Сто пятьдесят лет назад здесь палками по почкам били, — огрызнулся узник.

— Ну что вы, как можно! Почки — это же самое ценное! — с улыбкой воскликнул посетитель.

И добавил, поправляя очки:

— Илия, пожалуйста, послушайте меня! Я ваш врач, я хочу вам помочь. А вы как будто не понимаете, что речь идёт о вашей жизни и смерти? Вас могли отправить на переработку ещё вчера, но вам как будто всё равно.

Посетитель вздохнул, поправил манжет и продолжил:

— В вашем деле написано, что у вас вялотекущая шизофрения, но я с этим диагнозом не согласен. Это формальная отписка. С вами всё гораздо хуже. Вы без конца с кем-то разговариваете, спрашиваете, советуетесь… А это — классическая паранойя. Скажите мне откровенно, вы сами понимаете, насколько тяжело больны?

— Сначала вы мне ответьте, тоже откровенно! — раздувая ноздри, гневно возразил арестант. — А вы понимаете, насколько больно общество, чьи гнилые принципы уроды, типа вас, втюхивают мне день за днём?!

Он, наконец, повернулся к решетке и в упор посмотрел на незваного гостя.

— Мне кажется, что вы несколько предвзяты! — с улыбкой проговорил Доктор. — Если что-то не соответствует вашим верованиям или взглядам на жизнь, это ещё не означает, что оно не соответствует норме, — он развёл руками.

— А кто у вас решает, что норма, а что нет? Продажные интеллектуалы, дерущиеся за крошки, падающие со стола Богини Матери? Кучка извращенцев-политиков? Или банда проворовавшихся олигархов, спевшихся с Сенатом? Это ваши маяки?!! Не смешите меня!

— А вы откуда черпаете свою этику, из древних мистических преданий? Из текстов, давно признанных экстремистскими во всём цивилизованном мире? — спросил Доктор, глядя ему в глаза.

— Эти тексты веками служили человечеству! И сегодня нужны ему, как никогда! — твёрдо ответил заключённый.

— Послушайте! Признать наличие болезни — значит, сделать первый шаг к выздоровлению. Начните сотрудничать, расскажите, кто вам помогал, куда пропали люди, с которыми вы общались.

Доктор тяжело вздохнул и прибавил:

— Иначе, клянусь Святой Пальей, моё терпение лопнет, и я признаю вас неизлечимым и отправлю на переработку!

— Нет, не отправите… — зло улыбнулся арестант. Его лицо впервые с начала этого разговора скривилось в ехидной улыбке, больше напоминающей судорогу.

— Я знаю, о чём вы подумали, — перебил его Доктор. — Но вряд ли вам удастся сбежать ещё раз. Здесь вам не провинциальная кутузка. Это федеративная тюрьма. Бетонные стены, под ними обрыв и бурная река, и всего лишь одна дорога с полуострова. Отсюда никто не убегал.

— Кстати! — радостно воскликнул узник. — А вам не кажется странным, что тяжело больной человек уже дважды сбегал из ваших тюрем? — ехидно спросил он.

— Нет, не кажется, — спокойно возразил Доктор. — Я знал человека, способного назвать число π до двадцатого знака. Но он не помнил ни своего имени, ни того, что ел на завтрак. Вы оба по-своему талантливые люди. Вот если бы вас удалось излечить и интегрировать в общество…

— Послушайте, — с усмешкой перебил его заключённый, — вы же сами не верите в ту лапшу, которую пытаетесь повесить мне на уши. Гармония толерантности, радужное общество, Великая Мать и всё такое!

— Я не понимаю, при чём здесь Великая Мать! Вы же прекрасно знаете, что перед законом все верующие абсолютно равны.

— Ну да… Перед законом все равны. Но некоторые «равнее».

— Любые ваши верования — дело сугубо личное, — примирительно произнёс посетитель. — Если вы не нарушаете закон, верьте, во что хотите, просто постарайтесь жить в гармонии с обществом. Не нарушайте их границ, уважайте их право быть другими!

— Не начинайте эту песню! Я должен уважать права проклятых извращенцев, чтобы они не отправили меня на разборку, как битый автомобиль?

— Не надо объявлять проклятым всякого, кто думает или верит иначе. Они не проклятые, просто они другие…

— Проклятыми их объявил не я, а древний Священный Текст! — с жаром воскликнул узник.

— Ой, да бросьте вы! Этих текстов с мифами и легендами у человечества пруд пруди. И все они противоречат друг другу! Торопясь в рай одной религии, вы гарантированно угодите в ад другой! — рассмеялся Доктор.

Потом прислушался к надвигающейся грозе и продолжил, подняв указательный палец:

— Вот, например, раскаты грома. Древние скандинавы верили, что это Тор бьёт молотом по небесной наковальне. А вы о чём думаете, когда слышите это? О том, как по небу катит ваш тёзка Илья пророк на своей огненной колеснице? А может, о том, как он оставит своих лошадей на тюремной парковке, а сам придёт и освободит вас? А?

Всё это время узник смотрел на посетителя с плохо скрываемым отвращением.

— Мне кажется, Доктор, что в серии наших дискуссий мы с вами зашли в экзистенциальный тупик. У вас свои аргументы, у меня свои. Мы увлечённо спорим, как немой с глухим! В этом диспуте словами мы ничего не докажем. Но всё это неважно… Важно то, что произойдёт прямо сейчас. Потому что, как сказал классик: «Существует седьмое доказательство, и уж самое надёжное! И вам оно сейчас будет предъявлено»!

— Великая Мать! Неужели вы хотите сказать мне что-то новое? Ну что ж, удивите меня! — развёл руками посетитель. — Я слышал многое от моих пациентов.

— Нет, не сказать. А показать…

Заключённый подошёл вплотную к толстой решётке, отделявшей его от посетителя, и взглянул ему прямо в глаза.

— Вас интересовало, что я думаю о молниях. Я скажу вам. Это очень мощный электрический разряд, бьющий с небес в землю. Обычно они падают хаотично, но сегодня Он взял их в Свои руки и будет бить ими прицельно.

— И куда же, позвольте поинтересоваться? — поднял брови посетитель.

— Вон туда… — Илия указал на окно.

После чего он отошёл вглубь камеры и, сняв с койки куцый матрас, сел, прислонясь к решётке и укрывшись за ним, как за щитом.

— Послушайте, Илия, — воскликнул Доктор, вставая со стула, — если вы накрылись матрацем, это ничего не докажет, кроме того, что вы действительно тяжело больны.

— Ну, вы-то за решёткой, а я — нет! Так что только он может защитить меня от осколков.

— Осколков чего, позвольте спросить? Согласитесь, ваши действия совершенно абсу…

В ту же секунду неимоверно яркая вспышка света как будто бы разорвалась в камере. Удар молнии и оглушительный грохот потрясли тюрьму. Тюремный коридор мгновенно наполнился дымом и бетонной пылью. Ударная волна сорвала тощую подушку с койки и бросила на решётку.

— Ну что?!! И где ваша Великая Мать? Похоже, она ушла за молоком и задержалась в очереди… — прокричал узник, сверкнув глазами. — А может, у неё запор, и она засиделась на толчке! Так позовите её! Она поможет остановить опасного преступника!

Он в упор глядел на лицо врача, перекошенное от ужаса.

— Этого недостаточно, чтобы выйти! Слишком высоко! Молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место! — не очень уверенно прохрипел Доктор, вставая с пола.

— Обычно не ударяет, но сегодня особенная ночь… — громко рассмеялся Илия, вжимая голову в плечи.

В этот момент раздался второй удар, на этот раз намного сильнее. Грохот потряс всё здание. Жаркая волна пронеслась по тюремному коридору. Второй удар молнии снёс почти полстены, наполнив коридор и камеру осколками, запахом озона и бетонной пылью. Свет в тюремном коридоре погас. Где-то вдалеке завыла сигнализация и послышался лай собак.

— Прощайте, Доктор! — усмехнулся Илия, стоя в огромном проломе.

Он помахал рукой врачу, лежавшему на бетонном полу.

— Вы честно пытались обманывать сами себя, и вам это почти удалось. Но вы не безнадёжны. Он ждёт вас! Хочет с вами поговорить. Подумайте хотя бы над этим.

После чего громко расхохотался и, сверкнув глазами, шагнул из камеры в темноту.