Дистимия

Булат Ханов

В Нертенггове таксисты слушают Штрауса, а на улицах, посреди вечной мерзлоты, стоят рекламные щиты с цитатами великих мыслителей. Рабочим с заводов раздают абонементы в спортзал, а горожане в обязательном порядке проходят психологические тренинги. Все потому, что мэр Нертенгговы мечтает воспитывать великих художников и спортсменов. Здесь все почти добровольно, особенно для гостей города, которым тут рады.

V

Длинный женский волос прилип к ноге. Я направил на него мощную струю, но волос не смывался. Внезапно меня ошпарило кипятком, и я выронил душ. Теперь горячие струйки гейзером выбрасывались снизу. Заело кран, и ко всему прочему я наступил на шампунь, который растекся ядовито-изумрудной массой.

В дверь забарабанили. Следом погас свет, а створки душевой кабинки, как назло, заело. Я напрасно скользил мыльными пальцами в поисках спасительного выхода из этой проклятой ракушки. Снаружи уже не барабанили — ломились, подкрепляя злые намерения твердыми голосами.

— Максим Алексеевич! Максим Алексеевич!

Меня выплеснуло из сна, как из-под толщи воды. Я взметнулся кверху, заложенная посередине книга американского рокера сорвалась с живота на пол. Рыжов стучал в дверь и звал меня по имени.

— Секунду! — крикнул я. — Поднимаюсь!

— С вами все в порядке?

— В полном! Секундная задержка!

В казарменном ритме были надеты брюки и рубашка. 10:08. Вот чудеса: почти четыре часа проспал, будильник пропустил.

— Секунду!

Помнится, семинар в Нижнем также задержали из-за моего опоздания. Задремал перед завтраком. Организм банально не справляется с нагрузками, сигнальные системы барахлят.

Рыжов не смутился, завидев меня на пороге с полотенцем и торжественно поднятой зубной щеткой.

— Доброе утро, Максим Алексеевич. Проспали?

— Не адаптировался к часовому поясу. Через пять минут буду готов.

— Жду. Не забудьте носки.

Я машинально опустил взгляд на голые стопы, воткнутые в тапочки.

— Все под контролем, — заверил я, не придумав остроумного ответа.

На гостиничной парковке нас дожидался белый «Ниссан» Рыжова. Под макияжем из дорожной пыли и копоти на боках скромная старенькая иномарка казалась еще невзрачнее. Когда психолог усаживался на водительское кресло, с трудом размещая в комфортном положении свои массивные ноги, я снова подивился габаритам моего проводника. Наверное, он и ест за троих.

— Успеваем к мастер-классу? — спросил я.

— Вполне.

Я выдерживал естественный тон, дабы Рыжов не решил, будто я раскаиваюсь в том, что проспал. Их просчет. Чего они хотели, поместив меня в стрессовую ситуацию? Когда в Волгограде я ночевал в номере, где останавливалась Полина Гагарина, никто будильник не пропускал.

Строения проплывали за окном в туманной дымке. Скроенные по одинаковым лекалам пятиэтажки предпочитали компанию друг друга. Чахлые обособленные восьми — и десятиэтажки то жались к трассе, то, словно аккуратно отодвинутые в сторону, возвышались в отдалении, как правители удельных княжеств. Попадались и необитаемые дома — с выбитыми стеклами и трещинами, змейками, крадущимися по фасаду. Редкие фирменные магазинчики сотовой связи воспринимались как диверсанты из иной системы координат. Едва не упирался в перекрёсток нелепый открытый каток без залитого льда и без хоккейных ворот. За катком торчал рекламный щит с философским изречением вроде того, что встретил меня вчера у гостиницы.

«Жизнь прекрасна, жизнь — величественное, неукротимое движение ко всеобщему счастью и радости».

Максим Горький, русский писатель

Из цветов в пейзаже с подавляющим превосходством преобладал серый. Повсюду зияли пустыри. Некоторые из них осваивались, причём в необъяснимой спешке. Сгружалась холмиками щебенка; никак не обозначенные и ничем не огороженные, возводились новые здания. Вбивались сваи. Посреди бытовок и строительной техники работяги в потёртой униформе и ослепительно оранжевых касках возили на тачках кирпич и таскали мешки.

— Старый город, — прокомментировал Рыжов. — Отсюда все начиналось. Там, дальше, заводы и комбинаты. Ветер сегодня с их стороны дует, поэтому из-за смога их сейчас не видно.

— Думал, это туман, — сказал я.

— Нет. На самом деле раньше тяжелее было. Чуть ли не в противогазах ходили. Горожане на запах газы определяли. Отличали хлор от фтора, сернистый газ от аммиака.

— А теперь?

— Каменский за дело взялся. Увеличил штрафы за загрязнение окружающей среды, организовал независимый комитет по экологическому надзору, распорядился оборудование модернизировать. Сказал, что стране нужны никель и платина, однако и людьми пренебрегать нельзя.

Как и в момент разговора с Сергеем, меня захватило ощущение нелепости происходящего. Что это за место такое, где жители в единодушном порыве, как мантры, повторяют популистские лозунги? Впору составлять сборник афоризмов от мэра наподобие «Цитатника Мао Цзэдуна» и раздавать на улицах вместо листовок.

— Как зовут Каменского? — спросил я, вспоминая вчерашнее замешательство относительно загадочных инициалов «Ц. Б.»

— Цветмет Борисович.

— Как, простите?

— Цветмет Борисович. В Нертенггове сложилась традиция менять имена. Цветмет — это Цветная металлургия. А я Серпал — Сера и палладий.

— Да уж, — не нашелся я.

— Не считайте нас ненормальными, — сказал Рыжов. — Новой эпохе требуются новые веяния. Новому содержанию — новая форма. Кроме того, смена имени — дело сугубо личное и добровольное. Никого из сохранивших родное имя не осуждают.

Я смолчал, несмотря на то что хотел возразить, будто Цветмет и Серпал — это не что иное, как возвращение во времена Владленов и Зарем.

— Завтра у нас по плану экскурсия по Нертенггове, — продолжал психолог. — Вы восхититесь, когда увидите, какие грандиозные проекты затеваются у нас.

— Кстати, о планах, — вспомнил я. — Вчера мы договаривались, что вы распечатаете программу с корректировками.

— Она ждет вас в гимназии.

Видимо, старую часть города мы миновали, потому что пейзаж за окном оживился. Усилилось движение на дороге. В глаза бросалось обилие рекламы. Горожан торопили с приобретением машин и квартир, модных парней завлекали не менее модной одеждой, вездесущие «Кока-Кола» и «Пепси» даже в Заполярье сражались за сердца потребителей. Этот дискурс мне привычнее.

Другими стали и здания. Повсеместно и беспорядочно выкрашенные в красный, синий, жёлтый, зелёный, голубой и розовый, с различными пестрыми полосами и фигурами, изображенными на фасадах, они складывались в психоделическую мозаику. Отдельные разноцветные сооружения я встречал и в Москве, и в других городах. В Нертенггове же метод пустили в тираж. Такое чувство, что инициативный мэр на очередном совещании призвал покончить с серостью, а его слова восприняли буквально и похоронили серость под густым слоем краски.