Индивидуальная непереносимость

Вадим Россик, 2021

Долгая, сложная история одной жизни, в которую уместилось многое: преступление и наказание, любовь и ненависть, верность и предательство. Жизни, неотделимой от жизни всей страны – трагической, но и прекрасной. И другой у нас нет. Содержит нецензурную брань.

Реквием эгоистке (пролог)

Мухачинск — столица Южного Урала. Это промышленный город-миллионник, вольготно раскинувшийся по обоим берегам задрипанной речки Мухачи. Мухачинск населён в основном хорошими людьми. Хорошим людям, впрочем, как и плохим, свойственно рождаться, жениться, разводиться и, несмотря на всю свою хорошесть, умирать. Для государственной регистрации этих радостных и не очень событий в Мухачинске существуют органы записи гражданского состояния или сокращённо — ЗАГС. Возле такого вот ЗАГСа, расположенного в самом отдалённом от центра районе, стою я и с нетерпением жду Виолетту. Нет-нет, мы не женимся. После почти двадцати лет совместной жизни мы разводимся. Наш брак в конце концов рухнул, как Советский Союз.

В Мухачинске майское утро. Вообще-то погода неустойчивая, но этим утром тепло и сухо. Яркий солнечный свет растекается по земле. Интересно, есть ли где-то архив, в котором хранятся все наши бывшие рассветы и закаты?

Вокруг бьёт ключом жизнь. По улице пролетают маршрутки, проползают автобусы и тащатся троллейбусы. На остановках, словно пчёлы, роятся озабоченные мухачинцы. Дворник-таджик трудолюбиво машет метлой, создавая обманчивое впечатление, будто в Мухачинске работают только гастарбайтеры, а местные наслаждаются вечным отпуском. Ветерок кружит по тротуару рваный пластиковый пакет. В общем, жизнь бьёт ключом, но я нахожусь в состоянии атараксии, то есть невозмутимости и душевного покоя. Это Эпикур так учил. Был такой философ в Древней Греции. Мол, человек, в особенности мудрец, должен стремиться к атараксии. Вот я и стремлюсь. А что остаётся? Рыдать и биться башкой о стену?

Чтобы не зарыдать, я глазею на стрелки, нарисованные белым мелком на потрескавшемся асфальте. Стрелки ведут к ЗАГСу. Возможно, что таким нехитрым способом какая-то девушка пыталась заманить под венец своего избранника?

ЗАГС занимает первый этаж обшарпанной брежневки — девять этажей скучного и унылого существования, которое оживляют лишь шумные свадебные делегации. Как раз сейчас одна такая свадебная делегация бьёт копытом перед входом. Пара ужасно одетых молодожёнов ждёт своей очереди на регистрацию. Волнуется. А чего волноваться? Нужно просто войти и пожениться без всякого пафоса. Основать семью на пособия по безработице или по инвалидности. Впрочем, можно и пафоса добавить, чтобы было не так боязно.

На крупногабаритную зрелую невесту в марлевом платье с тоской смотрит приблудная дворняга, словно ей тоже хочется замуж. Плюгавый жених с телосложением освобождённого от физкультуры, но в спортивном костюме, курит, зыркая по сторонам, словно надеется, что кто-то придёт ему на помощь. Богатырская невеста — дистрофик жених. Противоположности сходятся? А вдруг наша жизнь — это просто чья-то злая шутка?

Жених смачно харкает слюной в дворнягу, как бы мстя ей за мечту. Или это сегодня такой тренд — плевать на чужие мечты? Вот и Виолетта туда же…

Смотрю на часы. Виолетты всё нет, но я не обижаюсь. Развод — не свадьба, а разновидность похорон. Можно и припоздать. К тому же моя жена никогда не отличалась пунктуальностью. Даже в букетно-конфетный период наших отношений. В оправдание Виолетте я напоминаю себе, что она живёт далеко от ЗАГСа. Это мне рукой подать — можно дойти пешком. С некоторых пор я обитаю у родителей, а Виолетта с сыном по-прежнему в нашем домике на незаметной улочке в частном секторе. От двадцати лет семейной жизни у меня осталось немного: мобильник, одежда, обувь, связка бесполезных теперь ключей, несколько фотографий и огромное сожаление о потраченном времени. Совсем скоро добавится ещё свидетельство о разводе.

Кстати, о мобильнике. Он как раз привлекает к себе моё внимание, пытаясь при помощи вибрации выбраться из кармана джинсов. Вынимаю его, смотрю. Это Виолетта. Легка на помине.

— Привет, енотик! Ты меня не потерял? Я задержусь немного. Буду через полчаса-час. Чмоки!

В трубке звучит гудок. Отбой. Раздражённо запихиваю мобильник обратно в карман. Строго напоминаю себе об Эпикуре. Внимание, атараксия! Во всём нужно видеть хорошую сторону. Виолетта приедет только через час? Замечательно! Значит, у меня есть время выпить кофе. Убеждаю себя, что давно мечтаю о кофе — чёрном как ночь, сладком как грех, горячем как любовь и крепком как проклятье. Это не мои слова, а вроде бы Талейрана, но я не уверен.

Я оставляю брачующихся наедине с завистливой дворнягой и шагаю прочь. Может быть, найду какую-нибудь кафешку? Они сейчас плодятся, как африканцы в Африке. Постепенно удаляюсь всё дальше от ЗАГСа. Шумную центральную магистраль, запруженную транспортом, сменяют тихие улицы. Невысокие здания, узкая проезжая часть, газоны с пучками пока бурой травы, старые тополя, щербатые тротуары. Вокруг никого. Ан нет! Есть тут люди. Какой-то мужик мочится у стены. Сворачиваю в совсем уж глухой переулок. Ну вот и кафе. Одноэтажный пристрой. Окна забраны решётками. Стены покрыты подростковыми граффити. Над железной дверью вывеска: «Время». Я не помню это заведение, никогда его не видел. Впрочем, вполне возможно, что его здесь раньше и не было. Вместо кафе на этом месте мог находиться магазин, швейное ателье, какая-нибудь контора или даже общественный туалет. Но всё течёт, всё меняется. Капитализм.

Оттягиваю тугую дверь, вхожу. Полутёмное помещение. Пахнет сигаретами, кофе, едой быстрого приготовления и безбрачием. За стойкой женщина с трудноописуемой внешностью из-за странного макияжа кренится наподобие Пизанской башни. Этот макияж выдаёт горячее желание покорять мужские сердца, но одновременно доказывает бесплодность этого желания. Ради такой физиономии, похожей на физиономию загримированной для похорон покойницы, мужчины точно не будут брать крепость. Скорее, обороняться до последнего. В глубине несколько столиков. Там сидят посетители, едва различимые в сумраке. Их лиц не распознать. В кафе царит тишина. Мне здесь сразу нравится. По-моему, тишина звучит гораздо приятнее большинства звуков. Её беззвучный голос прекрасен. Прохожу к свободному столику, устраиваюсь на стуле, беру в руки меню. Я не рассчитываю на улиток в лошадином лёгком или петушиный гребень, рубленный со свиной кишкой. Мне бы просто чашечку кофе. С сахаром и сливками. Делаю заказ подошедшей официантке, светленькой девушке с милым застенчивым личиком. Ненакрашенным. Огромные глаза, вздёрнутый носик, острый подбородок, нимб золотых кудрявых волос. Девочка-эльф.

Кофе кажется вполне приличным. Видимо, сегодня работники общепита решили козырнуть качеством. Я не против. Сижу, делаю крошечные глоточки, лениво размышляю, глядя в сумрак. Почему мужчины и женщины не понимают друг друга? Да очень просто. Мы разные виды. Собаки и кошки ведь тоже не понимают друг друга. Женщины — это скорее кошки. Есть привязчивые кошки, а есть гуляющие сами по себе, но все кошки любят, когда их гладят, и все выпускают коготки, когда им что-то не нравится. А мужчины — это собаки. Грубоватые, бесцеремонные, вечно сексуально озабоченные кобели, надоедающие кошкам своей любовью.

Я медленно смакую кофе. Лишённые лиц посетители молчат. Их молчание бродит от столика к столику, как немой попрошайка. Кажется, что здесь никого, кроме меня, нет. Мне вдруг становится тревожно. Что-то в этих людях не то. А может, я просто не могу понять их безмолвную речь? Странное место — кафе «Время».

Словно услышав мои мысли, загримированная покойница за стойкой включает музыку. О, только не это! «Багульник», музыка Шаинского, слова Морозова. Значительная часть моего детства прошла под эту заунывную песню. У нас была маленькая пластинка вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы», и папа гонял её каждый день раз по двадцать. Уходил в себя, как в звуки Глюка. Зимой, набесившись на горке, я прибегал домой с замёрзшей соплёй под носом, а там: «Где-то багульник на сопках цветёт. Кедры вонзаются в не-ебо-о. Кажется будто давно меня ждёт край, где ни разу я не-е бы-ыл…» Тоска-а-а…

Хватит! Пора отчаливать. Справляюсь у своего мобильника, сколько времени. Оказывается, прошло уже полчаса. Виолетта, наверное, на подходе. Оставляю недопитый кофе на столике, встаю со стула и выхожу из тихого, сумрачного «Времени» на шумную, залитую светом улицу.