Долгая дорога к дюнам

Вадим Хабаров, 2002

Эта книга в живой, острой до боли, но очень человечной форме рассказывает о событиях 90-х годов в Казахстане.Автор – непосредственный участник тех событий.Книга для всех тех, кто хочет понять дух и первопричины протестов и погромов в Казахстане в начале 2022 года и последующих событий вплоть до наших дней.

Внимание: все имена реальных персонажей изменены и все совпадения случайны.

Мы стояли на прошлом,

Мы ждали начала…

Ю. Шевчук.

Часть первая

Что о юности? Она прекрасна во все времена, но только в сравнении с последующими годами, с позиции прожитых лет. Чем дальше нас отделяет время от этих безумных дней, тем прекрасней они становятся. И горе тому, кто в преклонные годы не сможет вспомнить ни несчастной первой любви, ни диких дружеских пьянок, ни авантюрных путешествий. Горе тому, кто провел всю юность за книгами, перед компьютером, за работой, за учебой и только. Даже юность и молодость, проведенные в страшные военные или голодные послевоенные годы, наши родители вспоминают с нескрываемой нежностью. Время жизни это такое: ты наивно открыт миру, мир ласково принимает тебя в свои объятия, да только обнимает так крепко, что в глазах становится темно от его звериной нежности.

В Средней Азии, в Казахстане обилен и щедр месяц август. Щедр на солнце, на теплые воды рек, на сладкие фрукты, арбузы, дыни. Приторносладкий запах весенней степи окончательно сменяется горьковатым полынным запахом выжженной солнцем пустыни. В жарком одурманивающем мареве, поднимающемся над маленькими сопками, оглушительно стрекочет саранча. И только когда плюхаешься с головой в теплые воды обмелевшей реки Нуры, можешь оказаться в полной тишине. А на берегу и арбуз, и дыня, и шашлык, и холодное еще пиво… и друзья, и подруги…было ли это со мной или это чья-то чужая жизнь? Если бы мы знали тогда, как ты прекрасна, наша беззаботная юность последних советских лет!

Андрей Макаров, окончив в те годы школу с золотой медалью, не смог расстаться с родным городом и поступил на юридический факультет местного университета. Учителя предлагали ехать учиться в Москву, да денег столько нет, и что-то там, в Москве, в России неспокойно: то путч, то парламент расстреливают из танков. Чем все это закончится? В Караганде свои сложности — вражда с казахами, не открытая, но от этого еще более неприятная. А в университете казахов большинство… «Ну, да ладно, — решил Андрей, — молодым крепиться — потом пригодится, как говаривал дед».

Первого сентября состоялся сбор курса, на котором решалось, кто поедет на сельхозработы. По случаю того, что картошку убирают именно в сентябре, начало занятий перенесли на октябрь. Можно было отработать на ремонте здания университета, но Андрей твердо решил ехать в совхоз — «молодым крепиться…».

Весь курс юридического факультета поместился в одной лекционной аудитории. Андрей подсел к небольшой группе русских студентов. На рядах чуть повыше сидели несколько русских девушек. «Господи, ни одной симпатичной… — сразу пожаловался на судьбу Андрей, — ну ничего, вон там какие казашки!». Казахов и казашек было, как он и предполагал, подавляющее большинство. «Какие аульные рожи… Городские казахи, наверное, все в Москву учиться подались», — размышлял Андрей. — «Что ято здесь делаю?» Им овладело уже плохо контролируемое паническое чувство, которое усиливалось от нарастающего гула казахской речи. «Молодым крепиться…» — пытался успокоить себя Андрей.

К собравшимся вышел довольно молодой казах — декан факультета, поздравил всех с поступлением и объяснил, что сбор на месячные сельхозработы завтра в девять часов. Коротко, но ясно рассказал, что одевать, что брать, а что нет. Нельзя было брать анашу и водку. «И того и другого будет навалом», — ухмыльнулся Андрей вместе со всей аудиторией.

Выйдя из университета, никто не расходился. Почему-то именно вокруг крупной фигуры Андрея собрался кружок русских парней. Познакомились и закурили. Андрей заметил, что некоторые это сделали впервые. «Лохи какие-то», — подумал Андрей, но разговор поддержал, спокойно осматриваясь по сторонам. Большая группа сельских казахов шумно гудела неподалеку. «Вот же обезьяны», — кажется, даже негромко произнес Андрей, видя, как они прыгают друг на друга, имитируя бойцов кунг-фу, встают в боксерские стойки, лупцуют друг друга по телу, а затем начинают резко обниматься в знак примирения.

«Вон те посерьезнее…» — заметил Андрей городских парней-казахов и, чуть в стороне, чеченцев, — «да и поопасней…». Вид этих молодых людей был спокойный и уверенный. «Одеты здорово…» — подумал Андрей, оглядывая, как бы невзначай, свой скромный костюмчик.

Как раз в это время от той группы отделился один парень и подошел к ним.

— Хал калай? (Как дела?), — спросил он по-казахски.

— Хал калай? — ответил Андрей и его собеседники. Отвечать, как на самом деле его дела, было не нужно — только повторить вопрос в виде приветствия.

— На юрфаке учитесь, да? На сельхозку едете? — продолжал парень, — мы тут решили посидеть с пацанами за знакомство, — и он махнул головой, дескать, там его пацаны, — надо всем скинуться для пацанов, — он снова махнул головой, — у кого сколько есть? По полтиннику с человека давайте? Нам все равно вместе учиться. Лучше сразу проставиться. — Как зовут? Есть бабки? Закурить есть? — он подошел к самому высокому из парней. Тот достал сигареты, сказал: «Саня» и протянул полтинник.

— Ништяк, Саня, молодец, я тебя запомнил. Меня зовут Анвар, — Анвар облегченно перевел дух. Ему, шестерке, и самому было бы тяжело возвращаться без денег.

«Этот Саня подставил всех. Опустил за компанию. Зачем я с ними стоял только…» — сокрушенно думал Андрей. Все отдавали деньги вслед за Саней, а когда очередь дошла до Андрея, он ответил:

— Я милостыню сегодня не подаю — проходи дальше…

— Слушай, ты чё себе жизнь портишь с первого дня? Горя хочешь? Ты знаешь, кто мы? Азю знаешь? Сам откуда? — выпучил красные накуренные глазки Анвар.

— С города. А денег не дам. Приедем на сельхозку — там и выпьем вместе за знакомство.

— Слушай, русак, кто с тобой пить будет? Кто ты такой? Мы — мусульмане. Мы не пьем, понял? Мы спортсмены. Есть бабки? — неожиданно он повернулся к оставшимся в стороне парням.

— Нет, у нас нет, — неожиданно дерзко ответили и те.

— Пошли, вы трое, — указав на них и Андрея, — поговорим, что за беда такая… ой, беда… — сказал Анвар и потянул Андрея за пуговицу.

Андрей убрал его руку с одежды и ответил:

— Говори здесь, кто тебе мешает?

— Пошли, говорю…

— Сейчас, разбежался. Мне и здесь хорошо.

— Мне не хорошо!

— Твои проблемы, — отвернулся Андрей, показывая всем видом, что Анвар ему больше не интересен.

— Ладно, русак. Я тебя запомнил. В совхозе поговорим. И вы, черти, — обратился он уже ко всем, кто давал деньги, и кто не давал, — еще поговорим!

«Быть скоро битым. Не порезали бы на сельхозке. Хотя не должны бы. Но битым быть», — с этими словами Андрей оглядел однокурсников, стоящих рядом: «А с этими каши не сваришь…» Затем быстро попрощался и зашагал своей быстрой и уверенной походкой к автобусной остановке.

* * *

Три больших автобуса к вечеру довезли первокурсников до подшефного хозяйства. Всю дорогу накуренные сельские парни скакали с места на место, кричали, смеялись. От резкого казахского многоголосия у Андрея разболелась голова. Из ложной скромности русские парни зашли в автобус последними, пропустив девушек. Джигиты никого пропускать не стали — Коран и традиция не требуют от них никакого особенного отношения к девушкам. Зайдя последними, Андрей и его спутники стояли всю дорогу, занявшую практически весь день. Рассевшиеся по местам казахи насильно расхватали себе на колени всех студенток. Стоять осталась лишь одна толстая и некрасивая казашка. Именно это почему-то показалось Андрею особенно неприятным и испортило настроение окончательно. Он стоял неподалеку от этой девушки и каждый раз отводил глаза, когда она зачем-то начинала ему улыбаться, но как-то жалостливо и виновато… Эта её улыбка неожиданно вновь подтвердила уверенность Андрея, уверенность, которая пришла к нему довольно рано, уверенность в том, что этот мир устроен мерзко, несправедливо и очень крепко в своей несправедливости. «Даже пытаться не стоит…» — всю дорогу повторял, как заклинание, Андрей свою любимую в последнее время мысль: «Даже пытаться не стоить изменить этот мир, бесполезно абсолютно. Мой дед, отец, мать пытались семьдесят лет неимоверными усилиями построить справедливое цивилизованное общество на этой выжженной солнцем земле, и все для того, чтобы теперь я наблюдал эту вакханалию…И России этой теперь на нас наплевать!» — как рваным куском метала, терзал он себе нервы в этом душном автобусе, наполненном чужими запахами, запахами чужого общества, чужого быта, чужой еды в больших сумках. Он очень редко до этого сталкивался с этими запахами в своем шахтерском микрорайоне, где проживало очень мало казахов. «Казаха в шахту не загонишь…» — вспомнил он отцовские слова.

Одновременно с тем, как сгустились сумерки за окнами автобуса, ощущение катастрофы только усилилось. Оно еще более окрепло, когда, выйдя из автобуса посреди полуразрушенного пионерского лагеря, Андрей разглядел группу казахов и чеченцев, которые вчера так старательно его рассматривали, стараясь запомнить. Здесь, вдали от дома, от друзей, от родителей он окончательно потерял присутствие духа. «Зачем я поехал? Зачем сюда вообще поступил? Надо было ехать в Россию поступать. Впрочем, везде одно и то же. Жить приходится среди отбросов. Мне, золотому медалисту, придется таскать мешки картошки за этих тупиц. Ведь они не станут — это предельно ясно. Господи, есть хоть один порядочный человек вокруг? «Ищу человека…!» — кричал какой-то древнегреческий философ, расхаживая с фонарем среди бела дня по многолюдному афинскому рынку. Так и я сейчас заору в этих сумерках…»

Единственного преподавателя сопровождали несколько старшекурсников. Они распорядились занимать корпуса и палаты. Два корпуса мужских и один — женский. Все русские парни — двенадцать человек — уместились в одну палату. В крайнюю палату заселились чеченцы, напрямую сказав и русским, и казахам, чтобы к ним туда без разрешения никто даже не совался. Глупее всего выглядел смуглолицый парень, у которого кто-то из родителей был русский, а кто-то — казах, но семья-то, по-видимому, получилась русская. Он непонимающе смотрел на парней-казахов, которые обращались к нему по-казахски, а затем брезгливо отворачивались. Словно в насмешку, этого парня, красивого на вид казаха, звали Ваня, и когда он вошел с вещами в русскую палату, там на него уставились еще более удивленно. «Страшные у него проблемы с самоидентификацией… — размышлял Андрей, — впрочем, как у всех нас: кто мы на этой земле — русские, советские, россияне, казахстанцы?»

После ужина, на удивление неплохого, курили у входа в корпус. От некоторого туристического ощущения у всех неожиданно появилось хорошее настроение и нотки студенческого дружелюбия. Все стояли одной гурьбой. Парни и девушки. Русские и казахи. Только чеченцы ушли в сторонку и пустили по-кругу сигарету с анашой. Остальные познакомились. Кокетничали. Выпендривались. Что-то о музыке, какие-то анекдоты… Казахи говорили по-казахски. Русские — по-русски. Казахи с русскими — по-русски. Толстая и некрасивая казашка, запомнившаяся Андрею в автобусе, ни с того ни с сего представилась Гульмирой, взяла руку Андрея и, томно заглядывая ему в глаза, накрепко обхватила его рукой свою, мягко говоря, талию. Впрочем, на этот раз она показалась Андрею гораздо симпатичнее…

Но уже по дороге к корпусу Андрея догнал Анвар, вчерашний знакомец. Даже в темноте Андрей узнал его легкую блатную походку.

— Здорово, русак? Хал калай?

— Меня зовут Андрей…

— Дай сигарету, — словно не заметил его слов Анвар, — помнишь, ты вчера с нами выпить хотел? Пошли…

— Где?

— В палате у нас.

«Ну, чему быть — того не миновать! Сегодня так сегодня», — неожиданно легко решил Андрей, — ни на кого рассчитывать не приходится, только на себя, как на ринге…»

Зашли в тускло освещенную комнату. Его, кажется, ждали. Все сидели на своих койках, сосредоточено глядя не на вошедших, а в пол перед собой. «Ну, тут и к бабке не ходи…будут бить», — снова как-то легко подумалось Андрею.

Анвар подошел к пустому столу и открыл бутылку водки.

— Салам, пацаны, — сказал Андрей.

— Саламчик, саламчик, — ответил кто-то.

Анвар подал ему почти полный стакан водки. В его же собственном стакане водки было на самом дне. Закуски не было. Запивки тоже.

— А чем закусывать? И это мне много… — сказал Андрей и сам понял никчемность своих слов.

— Давай, пей — ты же русский. А нам много нельзя — Аллах все видит!

Андрей поднес стакан ко рту и быстрыми глотками влил в себя жидкость. Анвар свой стакан даже не поднял. Поставив его на стол, он встал плечом к плечу с Андреем и посмотрел на кого-то в сумраке комнаты. Андрей поднял глаза и увидел в глубине комнаты парня. «Зовут его, кажется, Данияр», — отметил он про себя. В этот момент Данияр кивнул, и Анвар ударил Андрея локтем в живот. Дыхание прекратилось полностью, но Андрей, достаточно опытный боксер, с усилием втянул через нос немного воздуха, задержал дыхание и, забыв про боль, пробил серию ударов по лицу Анвара, после чего тот куда-то исчез. Начиная пьянеть и теряя координацию, Андрей еще уловил чей-то замах слева и уклонился. Выпрямившись, снова ударил кого-то в лицо. Кто-то стонал внизу, под ногами, но перед глазами возникло разъяренное лицо Данияра, и Андрей ударил его головой в переносицу, ощутив при этом, что его руки уже кто-то держит сзади. Град ударов обрушился на него со всех сторон. Андрей заметил, как к нему подводят под руки держащегося за нос и совершенно потерянного Данияра. Однако в следующую секунду Данияр убрал руки от носа, коротко замахнулся и ударил Андрея в челюсть с такой силой, что тот случайно ударил головой кого-то из держащих его сзади за руки. Этот кто-то истошно заматерился, а Андрей потерял сознание.

* * *

Андрей проснулся до рассвета в своей палате, на своей койке. Проснулся от холода, хотя был одет и обут. Через несколько секунд к горлу подкатила тошнота, в голове сильно зашумело и застучало в висках. Андрей вскочил с койки. Ноги дрожали. Дрожало, впрочем, и все тело. И вся палата дрожала, плыла, расплывалась в предрассветных сумерках. Все тело болело. От пальцев ног до макушки и еще где-то выше. «Бывало…» — подумал Андрей. — «После хорошо боя на ринге всегда так. Вернее, после плохого… Пройдет…»

Подняв с пола свое почему-то мокрое полотенце, Андрей на нетвердых ногах побежал в ванную комнату, где его больно и громко вырвало. Стало легче. Долго сидел на подоконнике. Сильно замерз, но головная боль прошла. Посмотрев в зеркало, Андрей был поражен: на него смотрела абсолютно нормальная физиономия — ни синяка, ни царапины. Только небольшая шишка под самой кромкой волос. «Умеют избивать…» — подумал Андрей, вспоминая, что у всех, кто его бил, кулаки были обмотаны полотенцами. — «Обратись сейчас в милицию — скажут, что сам и свалился с лестницы — пьяный был, понюхайте, даже сейчас есть запах перегара, или анализы возьмите…» Андрей снял свитер. Все тело было в огромных синяках. «Ничего, кажется, не сломано…» — опытными движениями спортсмена определил Андрей. Затем умылся. Напился воды из-под крана. Вышел из корпуса на улицу и, закурив, подумал: «Несколько часов между двумя сигаретами, а помнятся лишь несколько мгновений… Но, кажется, что было нужно, я сделал. В отмах пошел, а дальше будь что будет». И еще: «Надо бросить курить!» — эта короткая мысль посещала его после каждой выкуренной сигареты, начиная с самой первой.

Через пару минут Андрей услышал за спиной шаги. Чвыркнула зажигалка, и рядом остановился Данияр. Молча переглянулись. Молча курили. Нос у Данияра был распухшим, а под обоими глазами расплылись синяки. «Он намного старше меня, может быть, после армии даже», — подумалось Андрею, а дальше немного паническое и трусливое: «Что теперь будет-то?» — И ощущение катастрофы снова напомнило о себе холодком где-то вверху живота. Но молча докурили и молча разошлись по палатам.

Андрей полежал еще около часа до подъема. Стало легче. Даже нормально. Молча следил за вставшими с постели соседями. Сергей, Ваня, Толян, высоченный Саня — все с трудом вставали с коек.

— Саня, что вчера было-то? — спросил Андрей у сидевшего на койке однокурсника.

— Всех вчера затрамбовали в первой палате у Данияра…

— После меня?

— Да. Злые были, как черти. Тебя они хоть сюда притащили — на кровать бросили. К тебе девчонки-казашки приходили, полотенце мокрое держали на башке. Бредил ты тут с пьяну и побоев. Толстая эта, Гульмирка, прослезилась даже, представляешь, плакала стояла тут.

Помнишь?

— Нет, — даже не пытаясь вспомнить, ответил Андрей.

— А нас там в коридор выкидывали. Там девчонки ходят, старшекурсники, препод этот…А мы корячимся на полу — до палаты не могли дойти. А всем по фиг совершенно.

— Кто-нибудь из вас в отмах-то пошел? — спросил Андрей.

— Да, нет, Андрюх, неожиданно как-то и темно там это… непонятно что базарят…

— Ясно, ясно, Саня, успокойся, — замял тему Андрей.

— Да вообще бы убили, — как-то страшно уверенно добавил-таки Саня.

«Меня же не убили!» — хотел было сказать Андрей, но удержался и только незаметно сплюнул три раза через плечо.

* * *

После завтрака старшекурсники построили весь курс на заросшем травой стадионе. Каждая палата отдельно. Как ни в чем ни бывало, давили на сознательность, призывали к стахановским темпам уборки урожая. Каждая палата становилась бригадой. Проходя мимо каждой их них, старшекурсники назначали бригадиров. Проходя мимо первой палаты, спросили: «Кто у тебя, Данияр, бугром будет?». «Я сам», — ответил Данияр. «Сильно носом гнусавит…» — подумал не без удовлетворения Андрей. Возле бригады Андрея вопросов не задавали. «Ты — бригадир!» — больно ударил Андрея по избитому плечу старшекурсник.

Автобусы вывезли всех на грязные по колено поля. Дождь и холодный ветер хлестали весь день. Бригадиры расставили ребят по многокилометровым рядам выкопанной тракторами картошки. С каждой бригадой ехала грузовая машина. В неё стаскивали собранный урожай. Бригадиры сидели в теплой и сухой кабине грузовика и считали ведра. Напротив каждого члена бригады Андрей ставил палочку за каждое ведро картошки. Машины Андрея и Данияра ехали неподалеку. Они часто переглядывались… На подопечных студентов было жалко смотреть. Они были перепачканы в грязи до неузнаваемости. Промокшая от дождя одежда стала одинаково темной. Перестав их различать, Андрей дремал и наугад ставил палочки всем поровну. «Вот и построили коммунизм», — про себя иронизировал Андрей. — «Как ни старайся — все будут у меня равны…» Размякшее в тепле тело превратилось в одну сплошную боль и помогало не уснуть окончательно…

Потянулись беспросветные дни на полях и холодные ночи в почти неотапливаемых корпусах, на стенах которых были нарисованы счастливые дети погибшей державы. Удивительно красивая пионервожатая в красной короткой юбке с интересом смотрела на Андрея с выцветшей настенной картины и будоражила его фантазию, не давая уснуть по ночам. «Интересно, — думал Андрей, чтобы отвлечься, — почему в казахстанском пионерлагере, посреди южной республики, все пионеры изображены русскими…Неполиткорректно, понимашь…»

Андрей постоянно чувствовал вокруг себя вакуум одиночества, причем чувствовал себя в нем хорошо. Парни Данияра его не трогали, не разговаривали с ним, ничем не пытались его оскорбить. Соседи по палате, члены его бригады, общались с ним по поводу дел и только. Андрей не знал причину этого отчуждения, да и не пытался ее разгадать. Его соседей по палате избивали ежедневно. Пропуски случались лишь из-за усталости от работы шестерок Данияра. Из палаты Андрея забирали все — деньги, продукты, сигареты…Однажды даже пришли на запах и забрали уже приготовленные бутерброды. У Андрея не требовали ничего.

Андрей ничем не пытался помогать своим соседям. Для него, воспитанного на улице, на боксерском ринге, это было немыслимо. И хотя Андрей получил золотую медаль в школе, но еще за два года до этого в районном РОВД напротив его фамилии появилась запись — «член «поварской» преступной группировки» — и пометка «кандидат в мастера спорта по боксу, участвует в подпольных «боях без правил». «Как это вышло?» — спрашивал он себя… Просто Андрей с детства был уличным мальчишкой, заводилой, драчуном, защитником девчонок… Вместе с другом старшего брата — Серегой Поварским построил своими руками «качалку» в подвале своего дома. Занимался боксом, ездил на соревнования. Когда пришли безумные девяностые годы, они, друзья из одного микрорайона, одной школы, а когда-то и одного детсада, стоящего прямо в их дворе, поняли: чтобы ходить с гордо поднятой головой хотя бы по своему микрорайону, чтобы иметь право просто пройти с девушкой до кинотеатра, нужно встать плечом к плечу и выйти стенка на стенку. Дрались страшно — трубами, цепями, кастетами. Дрались часто — иногда несколько раз за один вечер. Часто лечились — гипсы, перевязки, рентгены… Часто сидели в «обезьяннике». Дважды хоронили друзей. И обратной дороги уже не было. Вернее, Андрей надеялся, что такой дорогой для него станет дорога в университет.

Особые отношения складывались у Андрея с женской частью университетского курса. Он знал и чувствовал, что нравится девушкам — везде и всегда, и этот пионерлагерь не стал исключением. Но с ним никто не сближался — его судьба в университете была слишком неясной. Андрей догадывался, что его судьба в этом вузе зависит теперь от Данияра, этого человека с совершенно взрослым, серьезным, проницательным взглядом. «Где он провел эти годы?» — разглядывал его Андрей, — «почему так поздно поступил учиться? В тюрьме? В армии?..»

В условиях такого необщения, Андрей полюбил в свободное время курить в одиночестве — две-три сигареты сразу. Для этого он уходил на волейбольную площадку. Курят все обычно сразу после ужина, и поэтому в это же время сюда часто приходил и Данияр. Он сидел на брусьях в своем белоснежном спортивном костюме и белых же кроссовках, которые умудрялся не пачкать даже на поле. Так вот они и сидели по разные стороны площадки друг напротив друга. Переглядывались. О чем-то задумывались, отводя взгляд в сторону. Обычно Андрей первым докуривал и уходил. Обернувшись, видел, как Данияр, раздевшийся на холодном осеннем ветру по пояс, выделывает на турнике всякие гимнастические чудеса…

* * *

Через несколько дней на двух машинах приехали друзья (друзья?) Андрея. Это были парни из его микрорайонной группировки… Из вставших на краю поля машин вышли несколько здоровых парней во главе с Поваром. «Все слишком картинно», — подумалось Андрею, — «как в кино, в «Калине красной»…» Друзья принялись топтать грязь адидасовскими кроссовками, увидев Андрея около машины. Андрей, улыбаясь, пошел им навстречу. Даже Данияр привстал на подножке грузовика, чтобы рассмотреть гостей. Встретившись, друзья обняли Андрея и вместе пошли к машинам. В машину сели двое — Андрей и Повар.

— Я тут узнал про твои проблемы, решил приехать, поддержать, — начал Повар и вдруг спросил: — выпьешь водки?

— Выпью. Откуда узнал? Проблем-то особых и нет…

— Ты здесь не один с моего микраша. Есть девчуха одна. Пацаны её навещали — про тебя услышали…

— Ясно. Но все вроде бы нормально…

— Это молодец, — многозначительно крякнул Повар, не закусывая водку, — это молодец… Но все равно привезли тебе еды, сигарет, пива…Похудел смотрю. Работаешь много?

— Нет. Я бугром заделался. Не работаю. Представляешь — на собрания хожу! А там одни казахи. Совещание идет на казахском языке. Ничего не понимаю. Сижу, Есенина читаю — взял здесь в библиотеке. Прихожу — работаем, как и до этого работали. Зачем эти совещания? Кормят плохо. Родители приезжали — привозили поесть. Предложил пацанам из палаты — так все смели за вечер, а я у них ничего не беру…

— Ясно, ясно, — кивал Повар. — Вот что я тебе скажу. Ты нам брат. Мы с тобой вместе в ледяном КПЗ почки отмораживали… Можем сейчас пообщаться с твоими мусульманами. Можем их тут по полям и разложить рядками. Но тогда не учиться тебе в этом универе. А тебе без этого нельзя. Тебе диплом нужен кровь из носа. Человеком станешь. Адвокатом. Меня из тюрьмочки когда-нибудь вытащишь. Так что показались мы тут, рисанулись и хватит… пока… На самом деле, я узнавал — этого хватит. Все у тебя будет нормально. Да ты и сам не промах — моя школа…Главное, сам не съезжай. Держи поварскую марку…

И действительно — дальше было не плохо и не хорошо — просто нормально, как и сказал Повар. Дни тянулись дождливой чередой. Бригада Андрея непостижимым образом лидировала в соревновании за тонны убранной картошки, а вечерами, если не было дождя, Андрей курил, сидя на волейбольной площадке, и читал старые пионерские газеты, вырванные им из библиотечной подшивки. «Это делают все!» — оправдывал себя Андрей. — «Только я сначала читаю, а другие сразу несут в уборную».

Через месяц работ все тихой, угрюмой, насквозь простуженной толпой вернулись в город и растворились на его шумных улицах.

* * *

Родной город встретил Андрея настоящим бабьим летом. Отмывшись и отоспавшись, Андрей бродил с собакой по старому парку, в котором когда-то такой же теплой осенью его возили в детской коляске, затем водили на прогулки из детсада, а еще позже — на субботники из школы… Здесь каждая скамейка была частью его биографии. Не той биографии, где даты и названия, а другой, настоящей, в которой — обрывки воспоминаний, искры чувств, переживаний, мечты, обиды, радость… Той биографии, в которой сны с годами вытесняют реальность. Андрей вдохнул поглубже воздух, и вместе с запахом прелой листвы в него вошел шум ветра, и осенняя ночь, и страх пустого ночного парка…И запах детского мыла от девочки-одноклассницы, которую провожал на соседнюю улицу по другую сторону парка. Это была их первая ночь любви. Смешной, неумелой, но трогательной любви. Его родители на даче, её уже, наверное, ищут дома, а расстаться невозможно…И снова поцелуи, уже на улице, потом в парке…И страх, и нежность, и стыд, и ветер, и клятвы, и снова прелые листья…и её старший брат с фонарем и своим дурацким: «Э, э-э…не трогай её…». И брат, все поняв, очень сильно, в кровь, ударил сестру, а Андрей избил брата… Андрей давно заметил: стоит осенью надолго задуматься — обязательно вспомнишь что-нибудь грустное…

Чтобы немного отвлечься, Андрей присел на корточки и обнял свою собаку за шею. Пес преданно прижался к хозяину, по которому так скучал целый месяц.

— Ах, ты, собака… Ну, не лижись. Что за нежности? Мы же с тобой мужчины… Ты знаешь, что со мной? Такое одиночество… Почему я расстался, с этой, как её… из парка-то…одноклассница…Катя. Уехала после школы куда-то. Впрочем, что за бред…Она — только узелок в памяти. И хандра эта пройдет. Завтра на учебу! Может, температура у меня опять? Застудился весь. Настроение — это обычная биохимия, состав крови. Обычная простуда всему причиной.

Большая овчарка стояла, не шелохнувшись, навостря уши и вслушиваясь в каждое слово человека.

— А ну, давай встряхнемся! — сказал Андрей и побежал вниз с пологого склона, с которого каждую зиму катался сначала на санках, а потом и на лыжах. Собака рванула ему вслед, догнала на середине холма и толкнула передними лапами в спину. Андрей споткнулся и упал в мягкую сухую траву. Так и остался лежать, перевернувшись на спину, в ворохе запахов, разноцветных листьев и тишины. «Небо Аустерлица…» — подумал Андрей. — «Что в нем такого увидел Волконский? Что? Я ничего не вижу…Облака… Большая серая птица… Наверно, я просто примитивен в своих ощущениях. Слеп. Может быть, чтобы прозреть, нужно быть смертельно раненым?!»

Подбежала собака и, поняв, что с человеком все нормально, вновь рванула на вершину холма, и вновь обратно, радуясь простой истине — человек жив, цел и невредим, и совсем не злится…

* * *

В университет приходилось добираться с другого конца большого города, из маленького шахтерского поселка, в котором вырос Андрей, и который лишь недавно стал частью разросшегося города. Университет встретил его обилием новых лиц. Помимо старых знакомых, в массу первокурсников влились и те, кто не ездил на сельхозработы. Это были, в основном, городские парни и девушки, русские и казахи, все, по преимуществу, умные, интеллигентные ребята. Андрей сразу нашел с ними общий язык, каковым для них, в отличие от сельских ребят, однозначно был русский. Кроме того, эти воспитанные, интеллигентные парни прекрасно знали себе цену. Они и не думали унижаться перед компанией Данияра. Если кто-то из аульной шпаны наезжал на них, они спокойно отводили паренька в сторону, спокойно снимали очки, и не менее спокойно били ему в челюсть хорошо отработанным ударом…Эти новые приятели Андрея были, в основном, поклонниками восточных единоборств — карате, айкидо, тхеквандо, но и к боксерским заслугам Андрея отнеслись не менее уважительно, а тем более к его золотой школьной медали и почти безукоризненному знанию английского языка и английской же литературы. Андрей впервые встретил людей, разумно сочетающих в себе ум, силу и принципиальность. Со временем он был просто поглощен их компанией. Он услышал от них о замечательных книгах, о существовании которых и не подозревал, о классической музыке, о джазе, которого раньше не понимал. Андрей стал стесняться привитой Поваром привычки выпивать по полстакана водки — один за другим — и все больше интересовался винами и коньяками.

Однако все было не так безоблачно. Хотя Андрей ничего никому не рассказывал, но за ним тянулся еще оттуда, с сельхозки, какой-то мрачный шлейф слухов и домыслов. Какие-то разговоры и намеки на его криминальное прошлое. Его новые друзья на дух не выносили блатных, и Андрей был рад, что Повар не заезжает к нему в университет. Впрочем, его новой компании одинаково неприятны были и те соседи Андрея по палате, которые по-прежнему регулярно отдавали компании Данияра деньги, покупали им сигареты и пиво.

С Данияром Андрей встречался каждый день. Не здоровался, не разговаривал. Они по-прежнему задумчиво поглядывали друг на друга, курили в туалете, плевали по очереди в урну, тушили сигареты и расходились.

* * *

Учеба давалась Андрею легко. Его пытливый ум мог за ночь поглощать целые учебники по истории, философии, этике, хотя эти книги выдавались в библиотеке для работы с ними в течение семестра. Андрей прочитывал учебник и уже больше не заглядывал в него. Лекций не писал, но все услышанное на них пропускал очень глубоко, задумываясь до глухоты. Его толкали, говорили, что лекция закончена, просили дать выйти. Тогда Андрей быстро вставал и подходил к собиравшему бумаги преподавателю. Это был судный час для лектора. Андрей задавал вопросы, которые преподаватель обошел в лекции — по незнанию ли, или просто боясь свернуть на них себе шею. Андрей замечал эти прорехи в лекции и обращал на них внимание преподавателя. Если тот не мог ответить, Андрей часто делал это сам. Он вытягивал преподавателя на разговор, и в итоге оба с удивлением замечали, что прошла уже добрая половина следующего учебного часа.

За свои знания, характер, внешность Андрей стал, безусловно, одним из лидеров курса. Эта их компания лидеров, блестящих эрудитов, ставила целью стать новым поколением современных юристов, способных работать в новых условиях рыночной экономики. Они часто собирались в читальном зале библиотеки, в студенческом кафе или у кого-нибудь дома.

Однажды дождливым ноябрьским вечером Андрея пригласили в гости к одной из его одногруппниц — красивой, родовитой казашке, отец которой занимал крупный пост в областной администрации — акимате.

Андрей приехал в центр города, купил вино и цветы. Быстро отыскал известный всему городу «обкомовский» дом. Полутемная большая квартира встретила его неожиданностью. Дверь открыл Данияр. Похоже, что он был удивлен не меньше Андрея. Сделал довольно галантный пригласительный жест. Андрей вошел в просторную прихожую. Данияр выглядел безукоризненно. «Куда только делся его несменяемый спортивный костюм?» — удивлялся Андрей. На этот раз на Данияре был прекрасный шерстяной костюм-тройка. Разворот белоснежной рубашки украшал черный платок-галстук. Необходимость разговаривать с Данияром, к счастью для обоих, отпала. К гостю вышла хозяйка дома, а Данияр ушел в комнату.

— Жанна, ты выглядишь замечательно, — сказал Андрей, вновь пораженный восточным великолепием этой девушки. Высокая, жгучая брюнетка была одета в длинное черное облегающее стройную фигуру платье. Тяжелые блестящие волосы свободно падали на смуглые плечи. Немного раскосые карие глаза светились осознанием своего превосходства. Руки, шея и даже лодыжки ног были украшены изысканным золотом.

— Спасибо. Я рада, что ты пришел. Ни разу не видела тебя в галстуке. Тебе идет. Юристу это необходимо. Отдай бутылку! — мягко улыбнулась девушка.

Андрей только сейчас заметил, что, подарив Жанне цветы, он пытается зачем-то засунуть бутылку в карман своих брюк.

— Извини, — прошептал, смущаясь, Андрей, протянул вино девушке, а сам подумал: «Какой же я медведь все-таки…»

— Мне очень приятно, что галстук тебе понравился. Я долго выбирал. Но все равно, на мне лежит лишь отблеск твоего великолепия…

— О, замечательный комплимент. Знаешь, я заметила, что здесь, на Востоке, русский язык приобрел такой отблеск витиеватости — «алмазы сердца моего», и так далее.

— Это подарили нам восточные поэты. Омар Хайям… — согласился Андрей.

— У Есенина тоже есть прекрасный цикл «Персидские мотивы». Там это ярко отражено.

— «Шагане, ты моя Шагане…Оттого, что я с севера, что ли», — припомнил Андрей.

— Да, да, — улыбнулась Жанна, — ну, проходи, я думаю, ты всех там знаешь…

В довольно большой комнате горели свечи. Вокруг небольшого стола на диване и креслах расположились знакомые студенты и аспиранты. Один парень уселся на полу, на мягком персидском ковре, преклоня голову на колени девушке, сидящей в кресле. «Здесь тоже сочетается несочетаемое, — подумал Андрей, — полы по-восточному застелены коврами ручной работы, а гостям по-европейски не разрешают снимать обувь на входе…»

Среди гостей были и русские, и казахи. Разговор шел по-русски. На столе стояло несколько бутылок вина, шоколад, налиты бокалы, дымился кальян…Впрочем, большинство курили сигареты. Всего было человек девять или десять. Данияр стоял в стороне, возле имитации камина. Верх его туловища и лицо были скрыты в темноте так, что не было видно, куда он смотрит. «Здорово, черт, пристроился», — подумал Андрей, усаживаясь, принимая тарелку, беря бокал.

— Может быть, хочешь рюмку водки? — спросили его, но Андрей отказался.

— Ну, тогда пей вино, кури. Ешь торт, — предлагали ему.

Из собравшихся только Андрей, Данияр, да пара девушек были первокурсниками. Остальные были старше. Андрей чувствовал себя немного неловко. Торт безбожно крошился на брюки, бокал несколько раз пытался перевернуться. Но, в общем-то, никто не обращал внимания. Неловкости Андрею, конечно, добавляло присутствие Данияра. «Вдруг начнет разговор о сельхозке?» — с ужасом подумал Андрей. Однако, выпив вина, Андрей немного успокоился и прислушался к разговору.

— Мой дед погиб на фронте в 1942 году в Сталинграде, — рассказывал толстый парень-казах, кажется, Ербол, — вспомнил его Андрей. — Так вот, мой отец приехал в город поступать в институт, как ему наказывал дед, уходя на фронт. Отец тогда не знал ни слова по-русски. В их ауле никогда русских не было. В девятнадцатом веке был какой-то то ли ссыльный, то ли беглый. Пожил, пожил, да и повесился от тоски по родине. Причем такая деталь — на единственном во всей округе дереве. На десятки километров ни одного дерева, голая степь. Мне когда рассказали, я подумал — не было бы и этого дерева, может, жил бы? Да… В школе, конечно, отца никто русскому не учил. И вот приехал сельский парень в огромный город, где даже вывески на магазине ни одной не было показахски. В политехнический институт его зачислили как сына погибшего фронтовика. В институте не было групп на казахском языке, не было даже преподавателей-казахов, в основном, ссыльные русские профессора. Русский язык не изучали — это ведь не филологический факультет. Отчислить его как льготника не могли. Главное, он задачи решал, как семечки, уравнения тригонометрические, что-то еще… там, где язык не требуется. Просто влет решал, вперед преподавателей.

— И что дальше? Он диплом получил? — нетерпеливо поинтересовался кто-то из компании.

— Диплом! Он кандидатскую в Новосибирске защитил, а потом докторскую в Москве! А там поблажек никому не делали. «Москва слезам не верит…»

— Ну, а как же он русский язык выучил, — спросил Андрей, которому казахский язык давался очень тяжело.

— А так! Память у него была феноменальная. Коран он знал наизусть — очень многие места. Пошел в библиотеку филологического факультета. Замучил там всех. Откопали-таки издание Корана на русском языке. Он открывал суры, которые помнил наизусть на казахском языке, и читал их по-русски. Десятки, сотни раз подряд.

— Кажется, так учил английский язык Рахметов — герой романа Чернышевского «Что делать?» — сказала девушка, сидящая рядом с Андреем, откинувшись на спинку дивана. Андрей обернулся, но в нетвердом свете свечей не разглядел её лица. «Но голос…» — подумал Андрей, — чем так поразил меня её голос? Казашка или русская? Я её знаю?» — не мог сосредоточиться на разговоре Андрей.

— Да, этот роман Владимира Ильича Ленина, по его собственному выражению, «перепахал его всего», — заметил кто-то из собеседников.

— Да, осторожнее надо быть писателям.

— «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» — заметила таинственная девушка рядом с Андреем и посмотрела ему в лицо. Взгляд волшебных восточных глаз упал на него одновременно тяжело и нежно, обволакивая, кажется, всего Андрея, мягкой удушающей пеленой. В ее секундном взгляде, показалось Андрею, пронеслось много-много чего…, а в конце ласковое: «Ну, разглядел?..»

Андрей усилием воли повернул голову к столику и зачем-то взял трубочку кальяна. Теперь близкое соседство этой девушки он чувствовал весь вечер, а соприкосновение их бедер кружило ему голову. «Или это чертов кальян?»

— Ты осторожнее с кальяном, старик, — сказал парень, сидящий на полу, — там табачок заряженный. С анашой. Я вот уже, видишь, не забираюсь высоко. Страшновато. Шучу. Но ты полегче…

— Рахметов, герой этого романа, он что — казах, что ли? — спросил кто-то из парней.

— Да нет, — ответили ему, — русский.

— Странная для русского фамилия.

— Нет, не странная. Еще со времен Орды породнились народы. Среди русских людей много тюркских фамилий — Аксаковы, Рахметовы, Акимовы…

— Так вот, мой отец, — продолжил толстый парень, доев большой кусок торта, — и дальше изучал русский таким же методом. Было у него несколько книг на казахском, которые он привез из дома, — Чехов, Толстой… Он брал оригиналы на русском и читал. Страницу на русском, страницу на казахском.

— Поразительный метод. Главное, эффективный, — заметил кто-то.

— Он до сих пор, если не может понять значение какого-нибудь русского слова — открывает Чехова или Толстого.

— Многие казахи любят русскую литературу. Чего не скажешь о нашем отношении к казахской литературе или поэзии, — сказал кто-то из русских парней.

— Да что там говорить, — неожиданно сказал Данияр, стоящий попрежнему у камина. Андрей давно не слышал его голоса и вздрогнул от неожиданности. По тому, как все замолчали, он понял, что мнение Данияра здесь довольно весомо. Никто не удивился его реплике, но все заинтересовались.

— Русские гордятся тем, что привили многим народам европейскую культуру, — спокойно продолжил Данияр, — русскую литературу, поэзию, русский язык — один из мировых языков. Это, пожалуй, бесспорно. Что ж, ладно. Но посмотрите, что сами русские приобрели из культуры присоединенных, так или иначе, народов? Ничего! Самомнение не позволило опуститься до массового, а не чисто академического изучения многовекового наследия соседних народов. Кто из русских, кроме специалистов, знает, например, туркменский язык, или узбекскую поэзию? Или казахский язык, или литовский, например, или хотя бы самые близкие языки — украинский или белорусский? И нет у нас уже никаких обид, конечно. Просто русские сами себя обокрали, прожив веками рядом с интереснейшими культурами и не зная о них по-настоящему ничего. Кроме того, знать, хотя бы на разговорном уровне, язык своего соседа, тем более, своего соотечественника, его традиции, — это же элементарная вежливость, элементарное дружелюбие. Любознательность, в конце концов. А музыка, а поэзия, а литература, а история? Я думаю, что это не экономика или политика стала причиной развала СССР, а то, о чем я только что сказал. Невнимание друг к другу. Пренебрежение. Культурное пренебрежение. Это ведь сильно оскорбляет. Мы так и не стали братскими народами, потому что не знали друг друга. Невозможно ни любить, ни уважать то, чего не знаешь. Для славян вообще, а для русских прежде всего, другие народы Союза так и остались чужаками, чурками, как говорится. Не равными, даже близко, в культурном плане с титульной нацией. Поэтому и развалилась страна. Россия должна задуматься об этом хотя бы сейчас, для того, чтобы сохранить собственную целостность и единство.

Сейчас Андрей испытывал настоящий шок. Он не ожидал услышать от этого примитивного, как он считал, парня таких слов. Чувствовалось, что человека давно и глубоко волнует то, о чем он говорил.

— Более того, — продолжил парень, лежащий на полу, — не изучая богатейшую, а, главное, самобытную культуру других народов, живущих рядом, русский народ не позволил себе оценить по-достоинству другие нации. А, значит, не позволил себе признать другие народы равными себе в цивилизационном плане, то есть подлинно равными, как и записано было в конституции. Я говорю не об изучении истории, культуры и языка других народов учеными-специалистами, а о массовом интересе к этим вещам, о любознательности, как ты, Данияр, сказал, искреннем интересе к своему соседу. Можно завалить другие народы материальными благами, на которые русский народ никогда жаден не был, но отказывая в культурной полноценности другим народам, он сам и развалил Советский Союз. И самое печальное, что после этого культурная обособленность, слепота и глухота россиян, пренебрежение культурой и традициями соотечественников другой национальности только усилилась. А ведь в России по-прежнему проживает множество народов.

— И, самое печальное, что русские люди всегда считали культуру живущих рядом народов чем-то ущербным, — снова неторопливо, словно размышляя наедине с собой, заговорил Данияр, — литературу неинтересной, поэзию — какими-то дремучими народными сказаниями. И даже не пытались взять в руки книгу и прочесть! Вот, я спрошу русских наших друзей, кто, скажем, знает такого казахского поэта — Джамбула Джабаева, кто прочтет по памяти хоть строку из его произведений?

Андрей, любивший поэзию, где-то слышал это имя, вспомнилась даже обложка книжки в школьной библиотеке, но не более того. Видимо, у других ребят знакомство с этим поэтом было не более глубоким, поэтому воцарилась тишина, а затем кто-то ответил, кажется, девушка-казашка, сидящая в кресле:

— Данияр, позволь, я помогу нашим друзьям. Джамбул Джабаев написал такое стихотворение, — и красивым, артистически поставленным голосом начала читать по памяти стихи:

Ленинградцы, дети мои!

Ленинградцы, гордость моя! Мне в струе степного ручья Виден отблеск невской струи. Если вдоль снеговых хребтов

Взором старческим я скользну,

Вижу своды ваших мостов,

Зорь балтийских голубизну, Фонарей вечерних рои,

Золоченых крыш острия…

Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!

И сделав весьма уместную театральную паузу, обведя взглядом присутствующих, улыбнулась, довольная произведенным эффектом, и очень серьезно продолжила:

Не затем я на свете жил,

Чтоб разбойничий чуять смрад;

Не затем вам, братья, служил,

Чтоб забрался ползучий гад

В город сказочный, в город-сад; Не затем к себе Ленинград

Взор Джамбула приворожил!

А затем я на свете жил,

Чтобы сброд фашистских громил,

Не успев отпрянуть назад, Волчьи кости свои сложил

У священных ваших оград.

Ленинградцы, дети мои, Ленинградцы, гордость моя!

Все присутствующие восторженно, хотя и негромко зааплодировали, стали заслуженно хвалить девушку, имени которой Андрей, кажется, не знал. Она всех благодарила и приглашала в какой-то студенческий театр.

— Я думаю, ребята, вы все-таки не совсем правы, — взяла слово девушка, сидящая рядом с Андреем, и от ее голоса у него вновь пол ушел из-под ног, — я думаю, — повторила она, — что если бы русские не интересовались культурой других народов, то русский язык не был бы наполнен словами из множества других языков, в том числе тюркских, к которому относится и наш, казахский, язык.

«Кто она? Филолог?» — подумал Андрей.

— Например, карандаш, — продолжала девушка, — это наш казахский карындас, а еще — сундук, башмак и много других слов.

— А слово конфета — итальянское, — добавила симпатичная полная русская девочка Юля, держа эту конфету в руке.

— А вот шоколад, из которого она сделана, это слово из лексикона американских индейцев ацтеков, — сказал, улыбнувшись, Андрей, а сахар — слово из хинди. Сироп же, сделанный из него, это уже персидское слово…»

Перебивая, поправляя друг друга, смеясь и немного кривляясь, студенты начали выкрикивать, иногда по-школьному поднимая руку:

«Портфель — французское, а ранец немецкое слово…»

«Орангутанг — малайское!»

«Киоск — турецкое слово!»

— А бегемот — слово еврейское и означает «водяная корова», — сказал Данияр настолько серьезно, что забавная игра разом прекратилась. — Беда в том, что все эти заимствования произошли в средние века, когда еще молодая русская нация была открыта миру и впитывала в себя, как губка, и восточную религию, и, одновременно, западную культуру. Впитывала все: новую живопись, науку, символику, новые имена и слова. Итогом этого стал русский ренессанс — Ломоносов, Пушкин, великие художники и композиторы. Россия обрела свою великую культуру и перестала живо интересоваться другими. С того времени и начался закат империи.

«Поразительно разумный антитезиз…» — подумал вновь удивленный Андрей.

Тем временем на столе появились новые бутылки, чистые бокалы, изумительный по красоте чайный сервиз, — Андрей невольно залюбовался им в отсвете свечей, — разливался душистый чай, резались два торта. Комната казалась сказочной в неверном свете свечей, в дыму кальяна, в легкой алкогольной неге…

Андрей не удержался и взял слово:

— Мне кажется, дело в том, что русскому народу свойственен так называемый массовый стихийный экзистенциализм. Они (стало модно говорить «они» о русских, живущих там, в России, в отличие от русских, живущих здесь, казахстанцев) могут развиваться только в пограничных, тревожных ситуациях и проявлять в них все лучшие качества — волю, трудолюбие, героизм…Во время революций, войн, стихийных бедствий. Или после них, восстанавливая страну. Курьезный пример — водородную бомбу смогли сделать за решеткой, в шарашках, а на свободе — нет, не смогли. На Западе было бы наоборот. Столыпин просил у Бога двадцать лет спокойной жизни для России, но дело-то в том, что русские не могут долго развиваться в спокойных условиях, и поэтому чтобы не деградировать, бессознательно сами себе устраивают невероятные по жестокости испытания: войны, революции, репрессии. Даже при добряке Брежневе не усидели — залезли в Афганистан. Вот когда научатся прогрессировать в условиях стабильной и спокойной жизни, трудиться каждый день, и день ото дня лучше и лучше, а не скатываться в болото застоя, тогда и наступит новый русский ренессанс, новое возрождение России.

— Как бы нам снова не плакать от такого возрождения России, — тихо заметил Данияр.

— А чтобы не быть пугалом для соседей и всего мира, и нужно то, о чем ты говорил, — Андрей впервые вступил в диалог с Данияром, — искренний интерес и уважение к соседним народам, тогда появятся равноправные и взаимовыгодные отношения, все от них только выиграют…

— Ну что ж, твоими устами да Богу в уши. Так, кажется, звучит пословица?

— Да…это поговорка.

— Ну, все равно, а нам, пожалуй, пора… — неожиданно урезал разговор Данияр.

«Кому это нам?» — рассеянно подумал Андрей, не заметив, что встала девушка, сидевшая рядом с ним. Затем она протиснулась между столиком и Андреем, мягко положив ему руки на плечи, чтобы не упасть. Её глаза оказались рядом с глазами Андрея, и он ощутил запах её губной помады. Андрей взглянул на её приоткрытые губы и вмиг перестал владеть собой. Андрей еще не понял, что она пришла с Данияром, с ним же и уходит. «Пока…» — тихо сказала девушка. «Пока…» — шепотом ответил Андрей и не узнал своего голоса. Затем он лишь чуть приподнял подбородок и ощутил её губы. Поцелуй длился долю секунды, но Андрей почувствовал ответное движение её губ. Девушка вышла из-за стола. «Что теперь?» — кровь стучала у Андрея в висках, а сердце забилось где-то в горле.

Между тем в темной комнате все было по-прежнему. Люди разговаривали, разбившись на кучки, пили, ели, курили…Серебристый дым сгустился над оплывшими свечами. Андрей только сейчас с облегчением понял, что разглядеть что-либо в этой комнате невозможно. В комнату вернулся Данияр и принес длинное кожаное пальто своей спутницы. Вскоре они ушли. Докурив сигарету, распрощался и Андрей.

Андрей доехал до дома на такси. Долго сидел в темноте у подъезда под огромным, выше пятого этажа, тополем, который когда-то в детстве посадил вместе с отцом. Просто не верилось. Вырос Андрей — выросло и оно. Андрей наслаждался последним, может быть, теплым вечером. Он часто ухмылялся в темноту, закрывал лицо руками, затем отнимал их от лица, счастливо улыбаясь, расстегивал куртку, ослаблял галстук, пытаясь протрезветь и остыть от переживаний, но, поднявшись домой, так и не уснул до утра.

* * *

Все последующие дни были наполнены для Андрея предчувствием чудесной встречи, и это ожидание переполняло его жизнью. Он был, как никогда, энергичен и целеустремлен. Приходя в университет, внимательно оглядывал студентов и студенток. Встречал всех участников той вечерней встречи у красавицы Жанны. Не видел только Данияра и его спутницу. Впрочем, её он не видел в университете и до того вечера и решил, что она «не их» студентка. Но нигде не было и Данияра. Впрочем, Андрея это и не расстраивало. То, что девушка, в которую он влюбился с первого взгляда, а, точнее, с первого её слова, оказалась подругой его первого противника, соперника, неприятеля, еще раз доказывало неслучайность той встречи, того взгляда и того поцелуя. Все развивалось по классическим законам жанра под названием жизнь. «Вся жизнь — театр, и притом, конечно, драматический, — размышлял Андрей за сигаретой, — и, кажется, из третьего копьеносца меня переводят на одну из главных ролей… Ну. что ж, молодым крепиться — потом пригодится!»

Андрей в эти дни успевал везде. Учеба складывалась великолепно. Преподаватели относились к нему с уважением, многое позволяли, например, не писать лекции, приносили ему редкие книги. Знакомство с выдающимися и знаменитыми на курсе старшекурсниками и аспирантами делало Андрея своим человеком в ректорате, деканате, на кафедрах. По вечерам Андрей ежедневно ходил в родной спортивный подвал — «качалку», расположенный в соседнем подъезде. Тренировался сам и тренировал пацанов-школьников. Почти все здесь было сделано его руками. После боксерской тренировки Андрей тягал железо — штангу, гантели, гири. Уходя позже всех, не мог попасть в замочную скважину трясущимися от усталости руками. Закрыв-таки дверь, с большим трудом поднимался к себе на пятый этаж. Но молодой здоровый организм прекрасно справлялся с нагрузками, и на следующий день ничто не напоминало о вечерней усталости.

Кроме того, будучи у однокурсника в гостях, Андрей заприметил у него на заднем дворе старенький «Москвич» с грузовым багажником — «каблучок». Друзья за несколько дней отремонтировали его и опробовали на трассе. Теперь в пятницу они заезжали в обувной цех одного из университетских парней-чеченцев, забивали машину до отказа неказистой, но крепкой и дешевой обувью. В субботу утром они уже торговали ею в селах и аулах области. За ценой не стояли — отдавали с минимальной наценкой. Появились первые карманные деньги, притом неплохие, а вместе с ними и ощущение полноты жизни. Андрей становился одним из самых популярных людей в университете. «Вот только где же она? — мучился вопросом Андрей, — где же та девушка, которую я поцеловал на том вечере? Или она поцеловала…Я даже имени ее не знаю. У кого и как спросить? Многие из участников той встречи тоже оказались с ней не знакомы. Просто её привел Данияр. Где тогда этот чертов Данияр? Почему не ходит на учебу? Хотя не буду же я у него спрашивать о ней…»

Однако в один из дней в курилке и появился Данияр. Черный, взлохмаченный, угрюмый…Острым, колючим взглядом отыскал Андрея и, проходя мимо, сказал: «Пошли, поговорим…». Вместе прошли в туалет. Андрей молчал, Данияр докуривал сигарету.

— Что, решил трахнуть мою девушку, русак? — неожиданно спросил Данияр и зло ухмыльнулся.

«Висело ружье на сцене весь спектакль, вот и пора ему выстрелить…» — подумал Андрей и ответил неожиданно для самого себя:

— Хотелось бы…

— Я не понял, ты решил её отбить у меня или просто трахнуть у меня под носом?

— Скорее, первое, — Андрей уже открыто провоцировал взбешенного Данияра.

Данияр подошел вплотную к Андрею, и тот заметил, что Данияр всетаки выше его. «Лезть в ближний бой, подныривать под руки», — автоматически подумал Андрей. Тем временем Данияр вложил сигарету в губы и из этого положения неожиданно ударил локтем Андрею в челюсть. Удар был сокрушительным. В глазах у Андрея все сначала осветилось желтым, а потом красным. Данияр, увидев, что соперник не упал, размахнулся и ударил кулаком, но Андрей, еще не придя в себя, инстинктивно нагнулся и пропустил удар над головой. Вынырнув из-под руки соперника, Андрей нанес ему в лицо серию нескольких ударов. Краем глаза Андрей заметил, что сигарета изо рта Данияра улетела, разбрасывая искры, в другой конец туалета. Завязался жесткий, кость в кость, бой. На каждые два-три удара Андрея Данияр отвечал одним сильным и прицельным ударом, от которого Андрей с трудом оставался стоять на ногах. Схватка длилась меньше минуты, но соперники, выбросив огромное количество энергии, остановились и, уперев руки в колени, встали друг против друга, тяжело дыша и сплевывая на пол. Друзья Андрея и Данияра стояли у входа в туалет, молча курили, никто не вмешивался.

— А Анвар думал, что сломали тебя в совхозе, — немного отдышавшись, сказал почему-то весело Данияр.

— Я ему башку скоро оторву, — что-то тоже развеселило и Андрея.

— Я бы тебе помог даже, если бы он не был братом Айгули. Приехал, чурка, из аула учиться…Знаешь, кто такая Айгуля?

— Догадываюсь. Передай ей привет.

Данияр, наконец, выпрямился и, подождав несколько секунд, нанес снова мощнейший удар правой рукой. На этот раз Андрей прекрасно видел этот слишком размашистый удар, подсел под высокого противника, затем вынырнул из-под руки и воткнул ему в подбородок короткий, как выстрел, боковой хук, но, не сохранив равновесие, завалился на соперника и получил удар головой в переносицу.

Оба соперника вновь остановились. Силы их были на исходе. В туалет вбежал кто-то из парней Данияра и крикнул:

— Уже пол-универа знают, мы никого не впускаем, но сейчас преподов приведут…надо соскакивать!

У Данияра капала кровь из изуродованной губы, а у Андрея — из носа. Прижимая к ранам платки, оба парня выбежали из туалета, выпрыгнули из открытого для них друзьями окна коридора, благо, дело было на первом этаже. Через несколько секунд, когда в туалете уже никого не было, туда стремительно вбежали помощник декана и комендант корпуса.

Андрей и Данияр, вытирая лица, пошли через скверик между корпусами. Наконец, Данияр сказал, резко остановившись:

— Она тебя знает с детства. Говорит, что жила в твоем дворе. Ты её помнишь?

— Нет, но мне, кажется, что я очень давно её знаю.

— Она уверена. Говорит, что влюблена в тебя с тех пор. Увидела тебя на фотографии с совхоза… — Данияр уже начал шепелявить из-за распухшей губы. — Она ушла от меня, бросила. Бухал целую неделю, анашу курил… Вот, сегодня пришел выяснить, как ты к ней относишься.

— Выяснил?

— Да. У меня с ней уже ничего не выйдет. Я пьяный такого наговорил…Разбирайтесь теперь сами. Все… Не думай, что я это делаю для тебя. Только для неё. Все! Больше мы с тобой друг друга не знаем.

— Дай её телефон…

— Ну, вот уж хрен! Еще постель вам, может, застелить? Я же сказал — разбирайтесь сами. Делайте, что хотите, а меня для вас нет!

На остановке Данияр подозвал какого-то знакомого ему паренька и что-то резко приказал ему. Однако парень демонстративно развернулся и пошел в сторону. Тогда Данияр, сделав пару шагов вслед за ним, ударил его кулаком в спину. Удар был такой силы, что глухой его отзвук заставил обернуться стоящих на остановке людей. Неестественно выгнув от боли спину и запрокинув назад голову, хватая ртом воздух, парень вернулся к Данияру. Тот отдал ему номерки из гардероба — свой и, помявшись, Андрея. Андрею было неприятно вручать ему свой номерок, но он понимал, что заявляться в таком виде в университет ему сейчас не стоит. Через несколько минут парень принес их куртки, и они, не прощаясь, сели в разные такси.

Конец ознакомительного фрагмента.