Поэзия на все времена

Вадим Юрьевич Шарыгин (2024)

Эта книга — простой отчёт о сложной работе, отчёт одного из лучших поэтов нашей современности, земного небожителя о счастливом пропадании пропадом посреди добрых и злых обывателей всех мастей и оттенков. Для стихов этой книги практически не осталось читателей: тихо скончались, громко отмучились, сгинули в пучине цивилизации грабежа и разбоя. В этом смысле, эта книга — символ сиротства поэзии, тихого исхода её значимости и тайного очарования из жизни людей. Вместе с тем, эта книга — прямое подтверждение сохранения высоты русской поэзии и своеобразный призыв к оставшимся гражданам поэзии «Держать строй!», идти в будущее, лежащее не вовне, но внутри самого себя. В книгу вошли произведения поэта за период с октября 2023 по декабрь 2024 года.

Перевод с небесного на русский

В основе цикла — «Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой» — под впечатлением от прочтения.

1.

Глаза

Её глаза, слезами сердце обжигая…:

Сквозь морось проступает, будто свет,

Наивная, надмирная, нагая

Душа, виднеется и Моцарта пропет

В них реквием — высокий хор волной созвучий

Окатывает — Падать в бездну их

С губительным восторгом! Лес дремучий

Стеной — в глазах её. Их пламя вторгнет в стих:

Какой-то отсвет — странный, переменный:

Огонь в раздумьях — остывать иль подождать —

Мерцает. В зыбком взгляде — ночи смена

И наваждения слепая благодать.

2.

Ночи напролёт

Не комнат анфилада — взглядов.

Как тихий падающий фейерверк нарядов, —

Пространства достоверности в ночи.

От скважины утеряны ключи —

Дверной…

Верь, мной —

Владеет нынче вьюга,

Блуждающая с воем и тоской

По старым мыслям канувшего друга,

По улице Морской или Тверской…

И нет конца, бездонна анфилада:

Там паруса расправила Эллада,

Ассирии пещерная прохлада;

Там из ладоней родники пила ты,

Там омывали руки день Пилата,

К которому казался ни при чём…

И обоюдный страх кровит, мечом

Разрубленный, волчицей замер Рим…

Ночь до утра о ри(т)ме говорим.

За окнами — распятая эпоха,

Юденич не дойдёт до Петрограда.

И хорошо, что Маяковский скажет плохо

В поэме «Хорошо» о том, что сада

И города, на самом деле, нет…

(1) На перекрестья окон лёг рассвет.

(2) На низких окнах высится рассвет.

3.

Любить, любить…

Любить, любить… Глагол вздыманья — шага

Над кромкой снега, ох, как глубоки

Поля заснеженные, кровью стынет влага,

Вплотную к коже… Что же, рыбаки

Подняли взгляды на него, молчали,

Почувствовали что-то, бросив сеть

И жизнь, и прежней радости печали…

Любить, любить… На сотую, на треть —

И то уже — на гладкой вертикали

Седого Эвереста, вбивши крюк,

Висеть… Дождями лица истекали…

Несут её усилиями рук —

Возлюбленная, спи! И крепко-крепко

Прижав к себе, закинув в небо стон,

Стоять под ливнем… Вмята в поле кепка

И ветер хлещет их со всех сторон…

Любить, любить… Пусть Нерчинск, Благодатка

Поделятся глагольным остриём…

И на крыльце осевшая солдатка

С тяжёлой похоронкой, и споём

«Про это» на двоих, на водосточной

Трубе аккомпанируя строке,

В которой тихо, бережно и сочно

(1) Купались чувства в вешнем молоке.

(2) Стихали чувства в Вышнем Волочке.

Смотреть, смотреть… как любящесть натуры

Угнежживается в старинный час —

В глубоком кресле, бродят тучи хмуро,

Дождём волнуясь проливным за нас…

Любить, любить…

Как в омут! Ввысь низринув

Всю без остатка душу! Суд творить…

Кто без греха — припомнят ей Ирину

И нож сумеют в спину сотворить.

И только ангел с лёгкими крылами,

Любя, любя её, в даль вознесёт

Дням неподсудную! Стоит углами

В Борисоглебском изморозь высот.

Не ждать, не ждать — любить —

как нянчить, нынче

В свершающийся миг, на глубину

Сикстинской Рафаэля и в Да Винчи

Вдаваться взглядом… Больше не верну

Себя в кондовый мир, где крылья остро

Блестят, как бы в размахе лебедей,

Стяжают крик… Снам нужен отдых, остров!

Пусть омывается прощаньями людей.

Любить, любить… Рукой вдоль эшелона,

Оглохшею славянкой… Марш разлук

Литаврами грохочет, непреклонна

Жизнь к машущим ладоням тысяч рук.

И целовать кромешный воздух залпа

Салюта, в холод лютый над Москвой.

На небо, вместо всех иконок, взял бы

Лицо её и отблеск заревой…

Но бой идёт: в распадке под Донецком…

И скомкан почерк… Двадцать первый век —

Любить по-русски — жизнь во взгляде детском

И «Жди меня!», и смерть — горячий снег

Бросает с неба, крупным снегопадом

Усыпан почерк писем и блиндаж…

Любить, любить… Бессмертье смерить взглядом…

И, вдруг, стихами должное воздашь:

Карандашу, краюхе света, тонкой,

С воронками, оглохшей тишине…

Лишь выскулилась, будто собачонкой,

Взмывающая в полночь в стороне —

Горсть мин, иль это раненные вскрики?

Молчание слилось с дремотой глаз.

Льнул сон волною к острову Маврикий…

И сонм раздумий в темноте погряз.

Любить, любить… Художественно просто…

В огонь и в воду! Брода нет в огне!

Актриса. Сцена. Маленького роста.

И свечи пляшут пламенем в окне

Давно не существующего дома

Давно живущей на страницах книг

Страны и странна истины истома,

И странник-тополь каплями поник…

Влюбиться — в снег иль в смерть — напропалую!

Ни дня, ни часа без любви — приказ

Марины: я в рассвет расцвет целую:

Целую ночь неугасимость глаз —

Предмет сиянья, внутренний огарок…

И только тонкий свет, и только ты

От шага в высоту спасаешь, марок

Заснеженный осколок красоты.

Огни горящих чувств — дотла сгорели:

Эпоха, дом, страна, любовь одна

Осталась на земле… Дворец Растрелли

Стал Эрмитажем, в Зимнем — днём видна

Седая ночь, от края и до края…

— Люби её, всем сердцем, до конца…

Луч солнца, понемногу умирая,

Сойдёт, как тень с любимого лица,

С последних строк, со стен и с вертикалей

Спокойных подвигов, спонтанно уступив

Последним сумеркам, в которые стекали:

Слезинки радости и острых звёзд мотив…

4.

Перевод с небесного на русский

Когда-нибудь каждое, каждое сердце

свершит свой последний удар.

И речь, продолжая себя, владея распахнутым голосом,

глаз немотою глубокой

И даже улыбкою вниз уголочков Джоконды,

Вдруг, в рифму вступая,

Колонной сипаев:

Наёмники неба — слова…

Засыпая,

в счастливом неведенье,

В выси, как кондор,

Огромными крыльями вычертив Анды,

Речь реет над миром,

Ей с неба команды

Лучами, морзянкой мелькающих листьев,

Доносят — веления…

Мордочка лисья —

Проклюнулась в свежем осеннем покрове…

Вот так, вдруг, по-детски,

Совпавши по крови —

С людьми, у которых сердца ещё бьются

Об двери забытые, выпали блюдца

Из рук, ярко, кажется, грохнулись об пол!

А кто-то за стенкою — топал и топал…

И тополь изрубленный где-то в Трёхпрудном

В поленнице нынче…Как высказать трудно

Упавшие вдребезги смыслы — как дети —

К ручонкам всех кукол свели нас зачем-то…

Идёшь… Под шагами темнеет Квинченто:

Луна на ожившие ночью полотна

Взирает…Уставший, счастливейший, потный;

В расцвете сомнений и тайного жара,

Высокий в огляде, походный, поджарый —

Творец… Обрамляет свечой мастерскую…

Спит речь озарённая…Мне бы такую.

А речь всё уводит, уводит, увидит

Высокие дебри, пусть дрогнут ресницы,

Пусть падают капли и память приснится…

А может быть что-нибудь всё же, ух, выйдет

Из этого странного эхом захлёба?

Стоять бы: за мёрзлой картошкой, за хлеба

Краюхою, ухаю, охая, об пол

Тяжёлый мешок, кто-то топал и топал

За окнами века Двадцатого или

Вы «Повесть о нежности» всю позабыли?! —

Воскликнула Речь, неизвестно откуда…

И барскою с плеч — дар словесного чуда —

Берите, возьмите, задаром! — Не надо…

И долго ещё вековая прохлада

Шаталась по дому снесённому всуе,

И чёрным на белом портреты рисуя,

Блаженная речь, малахольная дева —

Пугала, на чашках гадающих девок,

Чудным бормотанием…

— Что здесь творится?!

И Речь, заплетаясь: На озеро Рица

Приедет автобус, так, в Семьдесят первом

Там мальчик, он станет…посыльным иль нервом,

Протянутым между Москвой и Мариной,

И память о повести в книге старинной

Лучи осветят — первых звёзд Ориона…

И живы, все живы! И тополя крона

Укутает тенью их всех, и улыбки

Сияют, прощайте, рассвет близко, зыбкий

Туман — всё объёмнее, глубже и гуще…

(1) И гаснет экран

со строкою бегущей.

(2) И гаснет экран,

за строкою бегущий.