Глава 2,
в которой друзья наперебой дают советы, а враги плетут козни
— Ну, удружил!..
Амалия была раздражена и имела на то все основания. Бывало, ей давали трудные поручения… бывало, ей давали поручения неприятные… но никто еще не требовал от нее невозможного!
Шутка ли — предотвратить войну! Даже если знаешь, что ее очень хотят развязать в своих интересах всего два джентльмена средних лет. А что, если момент уже упущен? Если королева твердо решила воевать с Россией? Если английские генералы уже потирают руки в предвкушении новых походов, а налогоплательщики готовы по мере возможностей способствовать последним? Тогда никакое убийство ничего не решит; более того — оно может только все ухудшить.
Амалия велела слуге раздобыть для нее ундервудовские газеты за последние полгода. Какие? Да любые! Брат великого князя Владимира Львовича, кажется, англофил и читает всю английскую прессу.
— Скажи, что это для меня.
В Петербурге Амалия занимала прекрасный особняк, в котором жила и вся ее семья: маленький сынишка Михаил, мать Аделаида Станиславовна, полька по происхождению, дядя Казимир Станиславович, и слуги.
Аделаида Станиславовна была особой неспокойной во всех отношениях. Заслышав шаги дочери на лестнице, она вскричала:
— Ах! Моя Amélie!
И бросилась ей навстречу так, словно они не встречались лет десять.
— Моя Amélie, — взволнованно твердила мать, стискивая хрупкую баронессу в своих объятиях, — ты должна сделать так, чтобы этот ужасный человек больше не приходил сюда!
— Кто, мама?
— Граф Колтовский!
— Но почему? — удивилась Амалия. Граф Колтовский был их соседом, убеленным сединами старцем лет семидесяти. — Что же он такого натворил?
— Он сделал мне предложение! — в негодовании вскричала прекрасная (для своих лет) полька. — Вот так!
— Но, мама, вы должны этим гордиться, — заметила Амалия, пожимая плечами. — Не всем делают предложения в ваши годы.
— Мне — гордиться? — пронзительно проверещала Аделаида Станиславовна. Однако довод, приведенный дочерью, заставил ее задуматься.
Амалия воспользовалась этим, чтобы ускользнуть к себе, но не успела пройти дальше малой гостиной с картиной Тициана на стене, которую Амалия заполучила в результате одного из своих странствий. Здесь в нее вновь вцепилась догнавшая дочь Аделаида Станиславовна.
— Но, Amélie, это же неприлично! Мне сорок лет…
— Сорок пять, — поправил ее брат Казимир, сидевший тут же и раскладывавший пасьянс.
— Ах, да отстань, мне лучше знать, кажется! — раздраженно отмахнулась его сестра. — Я уже бабушка, между прочим!
— Я бы не сказал, что стать графиней неприлично, — высказался Казимир меланхолически. — Неприличность только в том, что после ей может подвернуться князь и она пожалеет о своем решении.
— Казимир! — в негодовании вскричала Аделаида Станиславовна. — Если ты не женишься, то это не значит, что и другие должны быть как ты!
При слове «женитьба» Казимир в ужасе вытаращил глаза, выронил карты и поспешно осенил себя крестным знамением. Амалия шагнула к двери, но мать заметила ее движение.
— Амели! Ты куда?
— Собирать вещи.
— Тебя опять куда-то посылают? Безобразие! Ты там, наверное, работаешь за всех. И куда ты едешь, бедная девочка?
— В Англию.
— О боже! — Аделаида Станиславовна схватилась за сердце. — Казимеж, ты слышал? Там ужасные туманы и скверная погода! Помни о своих легких, Амели, и старайся не простужаться!
— Мне должны принести бумаги со службы и билет на поезд, — сказала Амалия, — позовите меня, когда появится посыльный.
С этими словами она закрылась в своей комнате, чтобы заняться укладыванием необходимых в дороге вещей, и вышла оттуда только на минуту — повелеть слуге отправить срочную телеграмму в Париж, господину Франсуа Галлье. При сборах нельзя было упустить ни единой мелочи, а часть вещей наверняка поставила бы горничную в тупик — например, «кольт» с перламутровой рукояткой, подарок одного американского друга, или ящик с помадами, притираниями и духами, второе дно которого скрывало батарею подозрительных пузырьков и коробочек.
Убедившись, что она ничего не забыла, Амалия спустилась вниз, и как раз вовремя — явился посыльный с двумя объемистыми папками и маленьким конвертом.
— Я могу забрать досье с собой? — спросила Амалия. — Боюсь, у меня не будет времени ознакомиться с ними здесь.
— Разумеется, — последовал ответ. — Но в Париже вы должны их оставить.
«И зачем я сказала, что завтра же готова двинуться в путь? — размышляла Амалия. — Война могла бы подождать дня два или три, в конце концов!»
Лакей принес кипу английских газет и приглашение на бал от Владимира Львовича. Амалия села к столу, написала в ответе, что не сможет присутствовать на балу, так как уезжает по срочному делу, и просила ее извинить. Отдав лакею письмо, она зашла в детскую, где среди кубиков и прочих игрушек возился карапуз с толстыми щеками и светлыми кудрями. Всякий раз, глядя на карапуза, Амалия поражалась тому, что у него ее глаза.
— Ну-с, Михаил Александрович, — шутливо спросила она, садясь в своем красивом розовом платье прямо на ковер рядом с сыном, — как поживаете?
Карапуз, тихонько сопя, положил поверх сложной постройки очередной кубик и воззрился на маму, после чего подошел и без всяких церемоний поцеловал ее в нос. Оба засмеялись — просто так, без всякой причины.
— Опять уезжаешь? — спросил карапуз деловито.
— Опять, — подтвердила Амалия со вздохом.
Мишенька застенчиво потупился.
— Но ты вернешься? — спросил он недоверчиво.
— Конечно, вернусь, мое сокровище, — ответила Амалия ласково. — Что тебе привезти?
Миша почесал нос и вздохнул.
— Птичку, — попросил он умоляюще. — И чтобы она пела!
— Но птичке грустно в клетке, — возразила Амалия. Карапуз засопел и стал теребить себя за волосы.
— Нет, ей не будет грустно, — промолвил он наконец. — Ведь у нее буду я.
Когда Миша был совсем маленьким, он как-то застал мать в слезах после одного неприятного разговора и, растерявшись, спросил: «Тебе грустно?» Амалия погладила его по голове и ответила: «Нет, потому что у меня есть ты».
— А у меня тогда кто будет? — Амалия сделала вид, что обиделась.
— Я и птичка, — гордо ответил Миша. — Аты знаешь, что бабушка с ума сошла?
— Что? — Амалия оторопела.
— Ну да, — беззаботно продолжал ребенок. — Так сказал дедушка, потому что она хочет выйти замуж.
«Дедушкой» он называл бабушкиного брата Казимира. Отец Амалии умер несколько лет назад, еще до рождения внука.
— Ох, — сказала Амалия, переводя дух. — Пойдем-ка лучше обедать.
За обедом она большей частью молчала. И размышляла. Что бы она ни делала для сына, ее не оставляло чувство, что она делает слишком мало. Миша был на редкость милым, кротким, добрым ребенком, и ее волновала мысль, каким он станет, когда вырастет. Ей хотелось оградить его от грязи этого мира, но умом она понимала, что это неосуществимое желание. Люди будут его мучить, и он будет мучить их. Так уж устроен мир.
— Ты почему ничего не ешь? — спросил Миша, деловито облизывая ложку.
Амалия взяла себя в руки и отдала должное превосходному гусю с яблоками, мясо которого прямо-таки таяло во рту.
— Графиня Апраксина, — сообщил Казимир, — устраивала вечер для детей, когда ты была в отъезде. Мишу тоже пригласили, и, представляешь, внучка князя К. от него не отходила.
— Он Миша, она Маша, — подхватила Аделаида Станиславовна. — Хорошее начало!
— Да что тут хорошего? — возмутился Миша. — Она же девчонка!
Все засмеялись, а Миша надулся.
— Я надеюсь, ты уезжаешь в Англию ненадолго, моя дорогая, — заметила Аделаида Станиславовна. — Пиши нам почаще! Если увидишь королеву Викторию, передай ей, как я ею восхищаюсь. Ей это, конечно, все равно, но ты все-таки передай.
— Англия — это где в бридж играют? — подал голос Миша.
Амалия положила вилку. Над столом повисло зловещее молчание.
— Дядя Казимир, — заговорила Амалия по-польски, — я же просила вас не учить ребенка картам!
— Но бридж — интеллектуальная игра! — оправдывался заядлый картежник.
— Как железка? Как фараон?
— Ничего подобного! Я тебе сейчас покажу.
Воодушевившись, дядя Казимир встал из-за стола и тотчас вернулся с колодой карт.
— Дядя, прошу вас!
— Нет, ты погоди, — отмахнулся тот от племянницы и начал вещать, как пророк: — В бридж лучше всего играть вчетвером. Роббер — это…
Дядя Казимир сдал карты и рассказал, что такое шлемы, большой и малый, форсинг, контра и реконтра, как вести подсчет очков и как играть с болваном.
— Дядя Казимир, — с упреком сказала Амалия, — ты передернул.
— Я? — поразился честнейший из людей.
— Да, только что! Интеллектуальная игра, тоже мне!
— Ну и что? — возмутился Казимир. — Научиться передергивать — значит научиться выигрывать! И ничего тут нет особенного. Я же никому не запрещаю играть честно!
— Теперь я понимаю, — сердито отозвалась Амалия, — почему, какой русский роман ни откроешь, так везде — если поляк, то непременно шулер.
— А ты читай нашего Сенкевича, племянница, — посоветовал Казимир. — Там что ни русский — то негодяй дальше некуда. Но как ты сумела меня поймать, а? Я ведь так долго тренировался, повторяя этот прием!
— Мама! — воззвала Амалия к Аделаиде Станиславовне. — Надо нам будет его женить.
Послышались истошные вопли на трех языках — русском, польском и французском. Казимир бухнулся на колени и стал елозить по ковру, умоляя не отдавать его на брачное заклание. Он клялся, что оставит свои замашки и немедленно исправится. Все участники этой сцены отлично понимали, что ломают комедию, и веселились от души. Наконец Казимир получил прощение и удалился в малую гостиную осваивать какой-то новый, необыкновенно трудный пасьянс. Амалия принесла английские газеты, разложила издания по датам и, вооружившись карандашом, стала их просматривать. Миша сел рядом и подлез головой под ее левый локоть. Она обняла его и поцеловала в макушку. Сын прижался к матери и заснул. В другом углу Аделаида Станиславовна, мурлыча себе под нос, листала модные французские журналы.
— А вот этот турнюр — просто неприличен! О чем они думают? А капор — что за прелесть!
Морщась, Амалия изучала статьи, имевшие касательство к России, и обнаружила, что примерно два месяца назад тон их резко изменился. Из насмешливого и иронического он стал резко — до истеричности — враждебным. Амалия заметила, что выражение «эти дикие скифы» попалось ей не меньше пяти раз, а слова «русские варвары» и «русские орды» повторялись так часто, как только позволяла тема. Во всех статьях проводилась идея необходимости войны во имя защиты интересов британской нации. Вздохнув, Амалия отложила газеты.
— Мда-а, — задумчиво произнесла она. — Этот лорд Ундервуд — мерзкий человечишка, и только.
Она поглядела на сына, заметила, что он спит, взяла его на руки и отнесла в его комнату.
* * *
Приблизительно тогда же, когда Амалия в Петербурге читала газеты, в Лондоне о ней шел серьезный разговор.
— Итак, Дэниэл, все, что нужно знать, нам известно. Она приедет не раньше среды, так что до тех пор у вас есть время. Учтите, эта дама, несмотря на элегическую внешность, — помесь Миледи Дюма и Рокамболя[5]. От нее можно ожидать любых сюрпризов.
— Не извольте волноваться, лорд Сеймур, — отозвался его собеседник. — Главный сюрприз она получит от меня.
— Разумеется, Дэниэл, я знаю, что могу на вас рассчитывать. Поэтому и поручаю вам о ней позаботиться. Наш общий друг, лорд Ундервуд, будет весьма недоволен, если с мистером Лаймхаузом что-нибудь случится, да и сам лорд Ундервуд ведь тоже не бессмертен. Нам бы не хотелось, чтобы он до срока оказался в ящике, гм, не предназначенном для хранения газет.
Дэниэл слегка покривил рот, показывая, что оценил остроту своего собеседника по достоинству.
— Будьте спокойны, милорд, — отозвался он. — Ей не придется вам докучать, за это я ручаюсь.
Увы, в случае с баронессой Амалией Корф было бесполезно ручаться за что бы то ни было. И Дэниэлу Уивертону вскоре предстояло убедиться в этом.
