Университеты

Василий Панфилов, 2021

Париж! Город контрастов, в котором в единое целое переплетаются нравы богемы, мрачные подземелья, выставки картин и Большая Политика, в которой Егор вынужден принимать участие. Он, собственно, и не очень-то хочет… Но кто, если не он?!

Восьмая глава

Эстетствующие называют порой Бельвиль"неумытым Парижем", но мне этот рабочий квартал стократ милей аристократического Сен-Жерменского предместья или богемных улочек Монмартра. Я шёл по нему, заново знакомясь и испытывая странные чувства ностальгии и почему-то — ревности. Здесь и сейчас это очень французский район, и мне остро не хватает польских мясных лавок, кошерных магазинов и вывесок разом на армянском и французском. Такой знакомый и такой…

… чужой. Не хуже! Нет этнической пестроты и духа космополитизма, но есть дух Франции. Парижа. Рабочего предместья, которое в дни Парижской коммуны сражалось за свои убеждения так неистово, что от пятидесяти тысяч его жителей осталось тридцать!

Они последними сдались под натиском версальцев, и наверное, именно поэтому Бельвиль пусть и рабочий квартал, но никак не трущобы! Небогато живут. Местами, чего и греха таить, действительно"неумыто". Иногда — бедно.

Но нет откровенной нищеты, безнадёги, голода в глазах. Сытые. Не всегда — вкусно, но я за всё время не встретил ни одного ребёнка с рахитом, и ни одного — просящего милостыню.

За это они и сражались, и готовы, если надо, вновь выйти на баррикады. Знают об этом сами рабочие, знают и власти. И считаются… вынуждены считаться!

— Месье! Месье капитан! — остролицая, веснушчатая физиономия мальчишки искрится такой радостью от встречи, что невольно улыбаюсь в ответ, приподняв шляпу. Менее чем через минуты меня уже окружили, загалдели, потащили к мастерской старого Мишеля.

Жму руку Ренару, затем какую-то тонкую и кажется, девчоночью лапку, а потом и всем желающим.

— Месье… — издали улыбается владелец мастерской, распушая усы. В голове нескрываемое облегчение, будто даже и не верил, что приду. Уперевшись руками в костлявые коленки, он поднял себя с табуретки и заспешил навстречу, демонстрируя репортёрам и соседям наше знакомство.

Жму руку так, будто нас фотографируют, даже замираю машинально для позирования. И откуда только взялось…

— Арман Легран,"Фигаро" — энергически трясёт мне руку подскочивший немолодой костлявый тип с кошачьими усиками на физиономии, весьма бесцеремонно оттеснив Мишеля, — очень рад знакомству! Признаться, сложно было поверить, но я сказал себе — какого чорта, Арман! Этот молодой, но талантливый юноша успел показать себя человеком, не склонным к тривиальным решениям! И вот я здесь…

— Месье… — он чуточку умерил напор и перестал наконец трясти руку, пристально вглядываясь в глаза, — вы и правда хотите сделать кинетическую скульптуру прямо… вот так? Шарман!

— Верно, — перехватил я наконец инициативу, — и вы даже сможете поучаствовать в её создании.

— Гхм… Готфрид Беккер,"Берлинер тагеблат", — рука сухая, с характерными мозолями от эфеса, поводьев и гимнастической перекладины. Да и сам подтянутый немолодой пруссак производит приятное впечатление, а не выглядит воплощением всех пороков, как его французский рыбоглазый коллега.

Конечно, впечатление может быть и обманчивое, но кажется на первый взгляд, что Арман откуда-то из…

" — Третьего состава" — любезно откликнулось подсознание.

Весьма вероятно! Такой себе… французский аналог бутербродного репортёра, пишущего всё больше мелкие заметки.

— Аарон Франкель,"Гацефира^[18]" — деловито представился молодой мужчина, в котором даже я не опознал представителя жидовского племени. Образцовый такой поляк или литвин, без пейсов и кипы, да и руки тоже вполне себе мозолистые, рабочие. Держится несколько напряжённо, будто ожидая подвоха.

— Докер? — спрашиваю, чуть задержав руку.

— В Гамбурге, почти пять лет, — и оттаивает немного, — так что вы говорили по поводу участия в проекте?

— Пройдёмте! — в мастерской, очищенной заранее от всякого хлама, раскатываю на верстаке чертежи, над которыми сразу все и склонились.

— Вот это?! — с непередаваемой интонацией воскликнул француз, — Прошу прощения… я не должен был…

— Я не обижен, — прерываю его излияния.

— Ничего сложного, — заявляет папаша Мишель, переглянувшись с внуками и в волнении накручивая усы, — Так вы говорите…

— Да, вы можете стать одним из соавторов, если заранее откажетесь от всяких прав на скульптуру и составные её части.

— Я, кхм… — снова переглядка с внуками, — мы готовы! Отказываемся!

— Можно ли нам принять участие? — интересуется иудей решительно.

— Разумеется! Ни в коем случае не настаиваю, но если есть желание — можете не только задавать вопросы и фотографировать, но и стать, некоторым образом, соавторами. С аналогичными условиями.

— Интересно, — шевельнул аккуратными усами Готфрид, — месье Ришар, не найдётся ли у вас какого-нибудь фартука?

Фартуки нашлись, как и время для фотографий. Мишель сиял, а усы его, кажется, светились серебряным светом, когда он замирал, восторженно глядя в объектив.

Необычная деталь — сразу три репортёра с фотоаппаратами, а фотографов ни одного. Как человек, некоторым образом причастный к этой профессии, знаю прекрасно, что сделать качественный снимок не так-то просто, и недаром в редакциях есть отдельная вакансия фотографов.

Беккер явный любитель фотографического искусства, что выдаёт как недешёвая камера с лёгкой треногой, так и явственный опыт человека, не гнушающегося прогуляться с ней по горам в погоне за удачными снимками. Точно офицер… и бывший ли?

Франкель… ну тут вся ясно, от бедности. Газета относительно популярная в определённых кругах, но никак не богатая, а платить одну ставку, пусть даже и с доплатой за таскание треноги, это… узнаваемо.

Легран… первое впечатление, похоже, не обмануло — третий состав. Одноразовая камера на груди, да и сам…

Сияя внутренним светом, Мишель Ришар негромко подсказывал репортёрам, с азартом постукивающим по листовой меди. Они настолько увлеклись этим занятием, что даже забыли об интервью.

— А вы недурственный мастер, месье, — польстил мне старик.

— До вас мне далеко! — зеркалю комплимент, — Нет-нет, месье Ришар, ложной скромностью я не страдаю! Я весьма неплохой слесарь широкого профиля, но до вас мне далеко.

— В самом деле? — вежливо поинтересовался Беккер, не будучи реально заинтересованным.

— Более чем, герр Беккер, более чем! Я, собственно, потому и остановил свой выбор на мастерской месье Ришара. Не только поэтому, разумеется, но в том числе. Он настоящий художник, уж поверьте человеку, которого учили разбираться в искусстве!

— Однако, — удивился пруссак, по-новому глядя на приосанившегося и зардевшегося хозяина.

— Большой мастер, — подтверждаю ещё раз, — Знаете… есть такие люди, которые делают свою работу наилучшим образом, но в силу обстоятельств или из ложной скромности не обретают известности.

— Месье Ришар… — поворачиваюсь к смутившемуся французу, — вы зря убрали мастерскую так уж тщательно. Стоило бы оставить хотя бы десятка три интересных работ.

— Поверьте, господа, — обращаюсь к репортёрам, — оно того стоит!

— Я… сейчас! — мастер срывается с места, и возвратившись через минуту, начинает расставлять образчики по мастерской.

— Вы говорите, вас учили, — вцепляется Легран, без особой охоты возящийся с медью, — а кто? Насколько мне известно, классического образования вы не получили.

— Не получил, — не прекращаю работу, — но смотреть и видеть меня учили люди более чем компетентные. Антиквары и…

… усмехаюсь…

–… специалисты по подделкам.

Легран вспыхивает восторгом и засыпает меня вопросами. Кто, где, как…

— Это вовсе не секрет, месье. Я не скрываю, что вышел из самых низов общества.

— Расскажите, — не просит, а прямо-таки требует Франкель, — читатели должны понимать, через что вы прошли, прежде чем стать…

— Увольте, — перебиваю его, — не в обиду, но… вы же читали старые сказки? Не отредактированные? Не важно, братьев Гримм или Шарля Перро, просто без цензуры. Ну вот и представьте персонажа такой сказки. Страшненькой! Нет разве что магии, а в остальном…

Усмехаюсь кривовато и не испытываю желания продолжать.

— И всё же вы сумели… — не отстаёт Арман.

— Вопреки, — перебиваю его, — если подсчитать, сколько раз я должен был умереть от голода и побоев, сколько раз меня пытались целенаправленно убить, я до сих не понимаю, как остался жив и относительно здоров. Месье Легран… давайте поговорим на эту тему месяцев через несколько, хорошо?

Француз кивает нехотя, но всё-таки не выдерживает:

— А за это время что-то изменится?

— Так… — повожу плечами, — война никак не отпускает.

— Вы же… — пучит глаза Арман.

— Герой? — чувствую, как губы трескаются в подобии усмешки.

— Ээ…

— Как вы относитесь к монархии? — без излишних церемоний поинтересовался пруссак.

— Я убеждённый республиканец, но к монархии в целом… — жму плечами, — скорее нейтрально, если это монархия конституционная.

— А Романовы? — пруссак не отрывает глаз, и становится ясно, что вопрос много глубже и задан не мне, а нам…

— Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим.

— Это не я сказал, — не отрываю глаз, — а Пушкин Александр Сергеевич много лет назад, и если с тех пор что-то изменилось, то разве что в худшую сторону!

— Вам, немцам, — говорю не только от своего имени и не только Беккеру, а всем… кого бы там он не представлял, — повезло — династия у вас удачная. При всех недостатках именно монархии, Кайзер у вас способен не только сидеть на троне, но и править, и что удивительно — на благо народа.

Пруссак кивнул, и глаза его снова стали — глазами, а не дулами корабельных орудий. Но всё-таки… может быть и сильно зря, но проговариваю:

— Когда-нибудь монархия в Германии сойдёт со сцены истории, уступив место республиканской форме правления, как более передовой. Но у вас этот процесс имеет все шансы стать если не полностью безболезненным, то хотя бы — бескровным.

Говорим долго и обо всём на свете. Африка, Палестина и Россия.

–… представьте себе людей, у которых нет ни образования, ни квалификации, и которые, чтобы просто прокормить семью, должны работать на низкооплачиваемой работе. На износ! Нет ни времени, ни сил на учёбу и чтение, да даже и нормальный отдых. Если каким-то чудом остаются силы и время, они хватаются за подработку, такую же низкооплачиваемую, или копаются у себя по хозяйству.

— На досуг нет ни времени, ни сил, ни денег, потому что жизнь не только его, но и всей семьи — на грани выживания. Голод — постоянный их спутник.

— Нет ни путей для развития, ни денег, ни времени, ни даже положительных примеров. Вокруг, в этом королевстве кривых зеркал, живут такие как они, и дети поколениями вырастают в этой страшной сказке, не видя иной жизни, считая её за норму.

— Это, — кривлю зло губы, — ловушка бедности. Ловушка, выстаиваемая нарочно королевством Кривых Зеркал и одобряемая Церковью. Вырваться из неё почти невозможно, представители низших сословий не могут получать образование.

— Вы…

— Исключение, — перебиваю Аарона, — редчайшее! Вопреки всему. Можно сказать, что я взломал Систему, но нужна — массовость! Нужны школы и больницы — для всех, и нужны законы. Республика! Рождаться она будет в муках, в крови… но любые почти жертвы — оправданы!

— Ужасы Французской Революции не пугают вас?! — подался вперёд Беккер.

— Нет! И вас бы не пугали, если бы жили… — мотаю головой, — там! Когда каждый год по весне умирают от голода дети и старики миллионами. Когда могут ссылать на каторгу за иное вероисповедание, и когда вас могут — бить! По закону.

Накал разговора понемногу снизился, и пошли обыденные совершенно разговоры о том, как мне понравился Париж, да как я нахожу буров, и как-то так незаметно мы и…

… сделали всю работу. Благо, вариант я выбрал достаточно эффектный, но весьма простой в исполнении, многажды просчитанный, а после и проверенный на плотной бумаге и картоне ещё в Африке. Но разумеется, в этом я не признаюсь.

— Вот и всё, господа, — говорю совершенно буднично, начиная собирать конструкцию из толстой проволоки и лепестков тончайшей меди. Полчаса работы, и скульптура, закреплённая над мастерской Ришаров, начинает вращаться.

Несколько фотографий…

… и я удалюсь по-английски, пока не затоптала собирающаяся толпа.

Примечания

18

«Гацефира» (Ха-Цфира, букв. «Гудок», «Сирена») — еврейская еженедельная газета, выходившая с 1862 по 1906 год. Периодическое печатное издание было основано в 1862 году в Варшаве Хаимом-Зеликом Слонимским с целью популяризировать в широких кругах естественные и точные науки. Газета «Гацефира» сразу получила распространение не только в прогрессивных, но даже в ортодоксальных сферах.