Возвращение

Василиса Романова (2025)

Российская Империя, начало 20 века. Она пережила много потерь за свою недолгую жизнь: сначала родители, потом любовь, ребенок, память, себя… Что из этого ей удастся вернуть?

Глава 1

Нина — Анжелика

Сумерки. Идёт моросящий, неприятный дождь. Он совсем не мешает, так, как мешал бы в любую другую прохладную летнюю ночь. Но не сегодня. Не сейчас. В редких мелких лужах отражается тусклый свет фонарей. Но это не делает улицу светлее, скорее, наоборот, она кажется ещё более мрачной и неуютной. Совсем чужой город, я так и не смогла к нему привыкнуть за эти бесконечные месяцы. Мне всё так же, как в первый день, неприятен его гул, гомон, постоянно застилающий всё пространство и заполняющий весь воздух вокруг серый туман с примесью едкого дыма, до тошноты противны его запахи и звуки. Я понимаю, что не могу находиться здесь больше, хочется бежать далеко-далеко. Но куда? Никто и нигде не ждет меня. Я совсем одна. Больно и обидно. Больно смотреть на счастливых, радостных людей, на гуляющие под руку семейные пары, с их приторно сладкими взглядами и словами, обращенными друг к другу. Обидно, что ничего этого у меня нет, и никогда уже не будет. Откуда я это знаю? Конечно, я же не Господь Бог, чтобы знать наверняка. Но внутри какая-то тоскливая уверенность в том, что всё будет именно так, и никак иначе. Сложно объяснить… Да, и зачем объяснять? Разве кому-то это может показаться интересным? Не думаю.

Вот, я уже до нитки промокла. И никому нет дела. Как, впрочем, и мне самой. Тяжко. Дышать невозможно, просто не хватает воздуха. Скорее бы всё это закончилось. Это временное состояние, я знаю, но оно надоело до безобразия. Сколько можно ждать конца? И что ещё придется вытерпеть, а главное — ради чего? Опять он пинается! Чего не спится дитю в такой час? «Успокойся уже! И так тошно! Ты такой же неудачник, как и я. Понимаешь? Да чего ты можешь понять? Что мне с тобой делать, скажи? Зачем ты мне сдался? Будто без тебя проблем не хватало!» Не хочу ничего! Ни видеть, ни слышать, ни говорить, ни жить. В голове какая-то гнетущая пустота. «Успокойся уже, говорю!» — Знаю, нельзя себя бить по животу, но, не сдержалась. Да, я так, легонько. Не помогло, конечно. Я и не ждала, что поможет. Нужно не обращать внимания на этого бесёнка, пусть себе пинается. Мне какое дело. «Отдам тебя в приют, или вообще первому встречному. Или выброшу, понятно?! Выброшу тебя, как котёнка!» — мой громкий голос заставил неугомонное чадо затихнуть. Испугался, значит. Скорее бы уже конец, как же медленно тянется время. Вот раньше оно так мучительно не длилось, я каждую секунду проживаю, словно бесконечный час, а каждый час для меня как день, день… каждый день — это вечность!

Ещё два невыносимо долгих часа мне предстоит бродить по пустым, мокрым улицам этого ужасного города, пока Анна обслуживает очередного клиента, чтобы и она, и я — пузатая нахлебница — не умерли с голоду, не замерзли без крыши над головой. Это не жизнь, это — существование. Я, словно гнусный паразит, впилась в человека, которому и без моего нескончаемого нытья худо, которому приходится каждую ночь отдавать себя за бесценок ради куска хлеба и возможности спать не под открытым небом. Я просто чудовище! Нет мне места среди людей, такие как я не должны жить. Зачем мешать другим? Я должна уйти…

Теперь я в неоплатном долгу перед Анной, но возвращать его мне совершенно нечем. И ещё неприятнее осознавать, что она и не потребует возврата. Потому что сама не понаслышке знает, что такое голод, холод, нищета, что значит не принадлежать самой себе, каково это — быть всеми брошенной, совершенно одинокой и несчастной. Потому что человек с самой большой и чистой душой на свете — подобный Анне — не может оставить ближнего в такой же беде, какую сам пережил, не отвернётся и не спрячет руку за спину, а обязательно протянет её страждущему, второй в то же время изо всех сил цепляясь за жизнь. Сколько мощи и энергии в этой худощавой и совсем не красивой молодой женщине, другая давно сдалась бы, повесилась на каком-нибудь неприметном суку вдали от людских глаз. А она всё бьётся, как птица в силке, и вырваться нет мочи, и не оставляет попытки освободиться. Истерзанная, обессиленная, надломленная телом, но не духом, Анна продолжает ползти вперёд, и тянет за собой беспомощную меня. Иногда кажется, что я и есть тот ускользающий смысл жизни, та недостижимая цель, ради которых Анна так медленно, но с завидным рвением, убивает себя. Не будь меня рядом, она не растрачивала бы себя так глупо и беспощадно. Это я толкаю её к верной погибели, полностью признавая при том свою вину. А Анна, переполненная жалостью и состраданием, готова не замечать этого, лишь бы я не оставила её, не ушла из её дурно пахнущей, сырой, убогой комнатушки в приюте для нищих, не ушла из её однообразной и унылой жизни. Не понимаю, зачем я ей сдалась? Работница с таким-то пузом из меня никудышная, денег за душой нет совершенно. Я — пустота. Чем я могу, в таком случае, заполнить её жизнь? Только вечерними короткими задушевными разговорами? О нелёгкой судьбе, о несбыточных мечтах, о бесчувственных и жестоких людях вокруг. Это всё, что я могу предложить ей в данный момент. Но она согласна и на это! Ей и этого достаточно, судя по благодушным взглядам, добрым словам и бескорыстным делам Анны по отношению ко мне. Я бы так не смогла никогда. Я могу лишь быть обузой, удавкой на шее, а не опорой и поддержкой для нуждающегося. Я не просто пустота, я — трясина. Я пью все соки из Анны, пользуюсь её добротой и трепетным отношением к моему положению, зная, что она не выгонит и не оставит в трудную минуту. Как я могу с этим жить…

…снова ночь и дождь. Сколько ещё их будет в моей жизни, таких дождливых мерзких ночей? Возможно, эта — последняя. Я стою на каменном мосту с вытянутыми руками и держу над дрожащей от дождевых капель водной поверхностью малюсенький свёрток. У меня так и не хватило сил развернуть его и посмотреть в глаза ребёнку. Зачем ему видеть меня? И тем более мне — видеть его? А может, я боюсь передумать? Слезы обжигают мне щёки, руки трясутся, но я знаю — так будет лучше. Он даже не кричит. И не нужно мне слышать его плач, иначе… Иначе что? У меня нет будущего, совершенно никакого, моя никчемная никому не нужная жизнь гроша ломаного не стоит, я никто, я совершенная неудачница, я — пустое место! Что я могу ему дать? Долго ли он протянет рядом со мной в этом вертепе? В этой обители порока и разврата? Нет! Нет же! Так будет лучше, я всё правильно делаю. Как мне жить дальше? Никак! Я не хочу жить! И не буду жить, потому что не достойна, не заслужила я такой милости. И он не заслуживает вот так, как я, перебиваться с хлеба на воду, пользоваться помощью людей, которые сами в ней нуждаются, спать по соседству с клопами и тараканами и бояться уснуть ночью, потому что пьяный клиент может перепутать постель… Так лучше, так лучше… Да, лучше… Так лучше…

Руки мои непроизвольно разжались, и мой мальчик почти бесшумно упал в воду. Всё кончено. Теперь ничего не изменить. И через секунду пришло осознание: я сотворила страшное, я — убийца! Боже мой, что я наделала! Что же я натворила! Перед глазами всё поплыло, словно в густом тумане, и такая невыносимая, раздирающая боль пронзила мою грудь, что я не смогла удержаться на ногах. Я рухнула на мокрые камни мостовой и безудержно разрыдалась. Как же я смогла решиться на такое преступное безумство? Нет мне прощения и оправдания, нет мне места среди людей, я — ужасная, жестокая, бессердечная тварь, я просто монстр из самых жутких ночных кошмаров. Убила! Я убила своего мальчика, свою кровиночку! Вернуться бы на пару мгновений назад, прижать его к себе крепко и бежать отсюда без оглядки, далеко-далеко. Почему я это сделала? Боже милостивый, зачем ты позволил мне такое совершить? Как же ты не остановил меня? Почему? Больно-то как! Невыносимо больно! От жгучей боли и воздуха не хватает, не могу вздохнуть. А я и не должна больше дышать! Хватит мне! В следующее мгновение я резко вскочила, бросилась к перилам моста и… беспомощно повисла на них. Почему я не могу себя убить? Сыночка моего маленького смогла, а себя — не могу? Струсила? Бесстыжая трусиха!

Слезы лились рекой, смешиваясь с обильным дождевым потоком на моей коже. Я безудержно хлестала себя по лицу, по животу, по рукам. Но эта боль даже на толику не заглушала ту, что разрасталась с пугающей скоростью внутри меня. Я и не знала, что бывает так невыносимо, мучительно больно. Я сходила с ума, я каталась по мокрой, грязной земле, я ползала по острым камням, я билась головой о кирпичные перила, но ничего не спасало от навязчивых тяжёлых дум о маленьком человечке, которому я не оставила ни единого шанса, от жгучей ненависти к самой себе, от страха и смятения.

А через несколько минут наступила полная темнота. И покой. Всё вокруг закружилось в чёрном вихре и унеслось куда-то вдаль. Я осталась одна, опустошенная, выпитая до дна и не понимающая, где я и кто я. Будто и не было меня никогда. Лишь темнота и покой, темнота и покой…

–…думала, вы уже не проснётесь никогда, — какой приятный женский голос. Он, словно музыка, и, кажется, я уже слышала его раньше. Только не могу вспомнить, при каких обстоятельствах и как давно. Но он точно мне знаком. Сильно захотелось тотчас открыть глаза и посмотреть на его обладательницу, но у меня не получилось. Веки будто приросли друг к другу, а ресницы завязались морскими узлами. Попытка дотянуться до лица рукой так же не увенчалась успехом, пальцы совершенно меня не слушались, и вообще казалось, что я полностью утратила контроль над собственным телом. И несмотря на это, тело отзывалось невыносимой болью в каждом его уголке, в каждой точке. Я тяжело вздохнула, но это больше было похоже на хриплый, глухой стон.

— Вам плохо? Где болит? — заволновался голос, нежные тёплые руки коснулись моего живота, и я вскрикнула.

— Здесь? Вот тут болит? — голос испуганно задрожал, а руки продолжили исследовать мой живот. «Конечно, болит! Ещё как болит! Да меня там тысяча острых ножей прямо сейчас кромсает на кусочки!» — хотела закричать я, но получилось лишь промычать что-то невнятное.

— Сейчас я сделаю вам укол, и станет легче, — засуетилась хозяйка приятного голоса, и мне показалось, что боль отступает уже под действием этих бархатных звуков.

— Расскажите… — не то прошипела, не то простонала я, пытаясь найти и ухватить собеседницу за руку.

— Что? — осторожно и немного испуганно спросила она, и я услышала, как загремели склянки с лекарствами.

— Что-нибудь, только не молчите, прошу, — проскрипела я голосом древней старухи, и снова с большим усилием попыталась разлепить свои веки. Когда мне это, наконец, удалось, я увидела серые больничные стены, залитые огненным светом уходящего на покой солнца, и как-то непривычно тепло стало на душе.

Я стала искать затуманенным взглядом ту, что так заботливо и по-доброму со мной говорила. И, словно угадав мои желания, молодая девушка с белым круглым лицом, огромными ясными глазами и пшеничными локонами, небрежно выбивающимися из-под косынки, склонилась надо мной и бережно взяла меня за руку.

— Я так рада, что вы пришли в себя! — она широко улыбнулась и погладила меня по тыльной стороне ладони. — Я сейчас сделаю вам укол, и обязательно что-нибудь расскажу, вы согласны?

Как я могла быть не согласна с этим нежным голосом, с этим милым, светлым ангелом, спустившимся с небес на нашу грешную землю?

Не дожидаясь моего ответа, девушка провела необходимые медицинские манипуляции и аккуратно присела на край кровати.

— Сегодня совершенно чудесный день! Я загадала вчера, чтобы вы скорее поправились, если будет жаркий день. А сегодня такое солнце, оно так припекало и грело! — защебетала моя спасительница. — И вот, вы открыли глаза и заговорили! Я верила, что сбудется, я знала! А они говорили, будто у вас агония, и вы не доживёте до утра. Но я-то знала, что, раз вышло солнышко, вы обязательно поправитесь и будете жить. И всё точно так, как я представляла! Я им не поверила, ведь вы же… вы же такая сильная, вы же боролись. Вы не представляете, как я рада! Мне непременно хочется вас обнять и расцеловать — так меня переполняет счастье! Понимаю, что вы слабы ещё, я подожду… и, если вы позволите, когда уже вам станет лучше…

— Как вас зовут? — я не смогла сдержать улыбку, слушая это чудо, хоть мои губы пересохли и потрескались. Никто не смог бы.

— Ой, я даже совсем забыла… — девушка смущённо раскраснелась. — Я — Лада, я ваша сиделка. Я здесь недавно работаю, и вы — мой первый пациент. Они спорили, давать ли мне тяжёлого пациента, ведь опыта совсем нет. А я их упросила. Наш доктор — Владислав Иванович — сказал, что мне нужно учиться, знаете, как плавать: когда бросают в омут, и греби, как хочешь, если жизнь дорога. Вот так и я — сразу на тяжёлых. Вообще, мне здесь понравилось, здесь людям надежду дают. И у вас теперь непременно всё будет хорошо! По-другому просто и быть не может! Вы верите?

— Лада… Красивое имя. Я не знаю, верю ли я во что-то… — действительно, совсем недавно я была почти трупом, судя по рассказу Лады. Могу ли я во что-то верить, после всего? А после чего именно? Что со мной не так? Почему я здесь? Внутри всё стало гореть нестерпимым огнём. Я же не помню ничего! Совершенно ничего! Кто я такая вообще? Как сюда попала, и почему чуть Богу душу не отдала?

— Лада, а кто я? — огорошила я сиделку неожиданным вопросом.

— Вы? Ой! А вы не знаете разве? — огромные Ладины глазищи ещё больше округлились.

— Нет. Не знаю… — я пыталась покопаться в собственной голове, но там была какая-то необыкновенная пустота. И почему-то казалось, что это правильно, и я не должна ничего вспоминать. Что воспоминания причинят мне боль, или вовсе убьют.

Я увидела озадаченность и неприкрытое удивление на лице Лады, и даже немного страха. Она искренне поверила, что чудо произошло, и под действием исцеляющих солнечных лучей «тяжёлая» пациентка вдруг наполнилась жизненной силой и пошла на поправку. Наивная девочка. А я взяла, и бессовестно разрушила её мечты своей потерей памяти, которая меня почему-то совсем не расстроила.

— Вы не помните? Вы хоть что-нибудь вообще помните? — с надеждой спросила Лада.

— Нет. Совершенно ничего…

— Ну, хоть самую малость? Как звать вас, хотя бы?

— Ничего, Лада.

— Вот как, — печально вздохнула девушка, — Ну может…нет, давайте, вы закроете глаза, потом откроете, а я снова спрошу вас.

— Хорошо, — спокойно прошептала я, и послушно исполнила наказ сиделки.

— И как? — Лада внимательно посмотрела на меня.

— Точно так, как было прежде.

— Надо же…так-так, что же делать теперь? Как же так? — казалось, девушка вот-вот расплачется. — Нужно Владиславу Ивановичу всё рассказать сейчас же. Он обязательно подскажет, он очень умный и опытный…

Теперь мне захотелось обнять Ладу и утешить её, она так искренне переживала за меня, так радовалась, что я не умерла, а теперь так глубоко опечалена моим новым открывшимся состоянием! Мне стало жаль эту девочку, которая действительно бросилась в омут с головой, пытаясь меня вернуть с того света, и нужно отдать ей должное — плавать Лада научилась.

— Вы не переживайте так, Лада. Может быть, я завтра всё вспомню. Я же не знаю, что со мной случилось, вдруг такое, что и вспоминать не стоит.

После моих слов девушка изменилась в лице.

— Я позову Владислава Ивановича. А вы отдыхайте пока, — не глядя на меня, тихо промолвила сиделка, и так же, пряча взгляд, выскользнула из палаты.

Кажется, она знает обо мне намного больше, чем я сама. И то, что она знает, не очень хорошо. Иначе, зачем ей так необъяснимо себя вести? Сначала пришла, так по-доброму со мной поговорила, а теперь практически сбежала из палаты. Что вообще происходит?

Попытка поднять голову с подушки катастрофически провалилась. Я совершенно не чувствовала ног, что за укол такой мне поставила Лада? Я была в сознании, всё видела и слышала, могла говорить, но, как будто, оказалась парализована, привязана к постели, и не было мочи пошевелиться.

«Что же со мной такого страшного могло случиться, что я чуть не умерла и теперь совсем ничего не могу вспомнить? И почему не хочу ничего вспоминать? Разве мне неважно, как меня зовут, где я живу, кто мои родные и друзья?» — подумалось мне, — «Да, мне это неинтересно. Наверное, у меня просто никого нет. Тогда понятно, почему я не хочу вспоминать ту жизнь. Она мне не нужна такая — пустая. Если бы я была кому-нибудь нужна, кроме малышки Лады, эти люди были бы рядом. Но здесь я одна. И ещё три пустые кровати рядом. Даже соседей нет. И в жизни одна, и в палате — одна. Потому и не хочу ничего знать о своём прошлом. Прошло — и прошло, пусть там и остаётся».

Оставив бесполезные поползновения к изменению положения собственного обессиленного тела, я принялась осматривать окружающую обстановку. Ничего примечательного, всё серое, неприглядное, нуждающееся в добротном ремонте. Два больших деревянных окна с потрескавшимися, потемневшими стёклами, нехотя впускали в помещение слабеющий вечерний свет солнца, оттого сложенные вдвое матрасы на пустых кроватях казались огненно-красными. В дальнем углу висели иконы, сиротливо прикрытые рушником. Таким, наверное, было устройство всех заведений подобного назначения. Я не могла знать, бывала ли я в них когда-либо. Но здесь, несмотря на простоту и убогость убранства, я чувствовала себя легко и спокойно.

За дверью послышались голоса, видимо, Ладушка привела, наконец, своего «умного и опытного» доктора. Любопытно, знает ли он что-нибудь обо мне и о том, каким образом я здесь очутилась?

— Добрый вечер, Нина Сергеевна. — Поприветствовал меня седой мужчина с острой бородкой и белыми пушистыми усами, он был слегка грузным, но перемещался по комнате довольно ловко. Доктор подошёл к умывальнику и тщательно вымыл руки с мылом.

А я, стало быть, — Нина Сергеевна? Странно. Это имя нигде не отзывалось внутри меня. Оно будто было совсем чужое, не моё.

— Разрешите вас так называть? — мужчина сел на табурет возле кровати и внимательно посмотрел на меня.

Ах вот оно что! Значит, я могу не разрешить? Откуда же они откопали эту Нину Сергеевну?

Увидев мой озадаченный вид, доктор изрек:

— Лада Николаевна мне всё рассказала о вашем состоянии.

— Откуда же вы знаете моё имя, доктор? Мы с вами были знакомы? — прищурив и без того опухшие глаза, поинтересовалась я.

— На вашей одежде были инициалы Н.С., возможно вас зовут иначе, но нам нужно к вам как-то обращаться, пока память не восстановится. Вы ведь не будете против? Вот и замечательно. — Не дожидаясь моего ответа, заключил доктор. Он осмотрел меня, задал несколько дежурных вопросов и повернулся к стоявшей позади, словно прозрачная тень, Ладе. — В бреду пациентка говорила что-нибудь связное, имена называла?

— Владислав Иванович, не припомню такого, она в основном стонала и кричала, что и понятно… — Лада мельком взглянула на меня, и опустила голову.

А я смотрела поочередно то на сиделку, то на доктора, ровным счётом ничего не понимая.

— Стало быть, вы совсем ничего не помните? — строго спросил Владислав Иванович, глядя мне прямо в глаза. И почему-то от этого взгляда захотелось провалиться сквозь землю.

Я отрицательно покачала головой.

— Что ж… — вздохнул доктор. — Это вполне вероятное осложнение. Чудо, что вы вообще выжили после такой потери крови.

— Крови? — ошарашенно вскрикнула я, удивившись внезапно вновь обретенной силе голоса. Да что же такое случилось со мной?! Ран и повязок на теле я не чувствую, хотя, после укола я и само тело не чувствую. Какая беда могла приключиться? Абсолютная темнота в голове, ни одной мало-мальски знакомой картинки, ни одной мысли, чтобы зацепиться.

— Да, моя дорогая, вы потеряли много крови, и нас порядком напугали. Если честно, никто не верил в то, что вы выживете. За исключением Лады Николаевны. Вас принесли без сознания в мокрой, грязной, пропитанной насквозь кровью одежде… — доктор набрал полную грудь воздуха, — Значит, события, с вами произошедшие, вы вспомнить не можете? — после продолжительного выдоха, пристально посмотрев на меня всё тем же колючим взглядом, произнёс Владислав Иванович.

Я снова покачала головой и нахмурилась.

— А вы тоже не знаете, что случилось? — глядя исподлобья задала я вопрос доктору.

— Мы смеем лишь предполагать.

— И что же? Что вы предполагаете?

— Знаете, Нина Сергеевна, а обсудим-ка мы это завтра после полудня, во время очередного обхода. Слишком много информации для вас сейчас ни к чему. Отдыхайте, набирайтесь сил. Вы уже неделю у нас на лечении, и только второй день в сознании. Для вас…

— Как второй день? — изумилась я.

— Да-да, — доктор медленно поднялся с табурета и направился к выходу, задержавшись у двери, он обернулся. — Вчера вы ненадолго просыпались, и снова заснули почти на сутки. Ах! Вы и этого не помните?

— Нет, простите…

— Ничего, не переживайте. Главная опасность миновала, а память, возможно, в скором времени восстановится. Отдыхайте. — Доктор вышел, оставив меня в полном смятении.

Просто глупость какая-то! Как такое может быть? Даже и думать не хочется о том, что я могла пережить! В голове такой кавардак! Значит, они могут и не знать сами, что произошло со мной? Могут только предположить? А так ли это всё важно для меня? Может вовсе и не стоит этим воспоминаниям возвращаться? Вдруг после возвращение памяти всё переменится в худшую сторону, и назад дороги уже не будет? Может быть лучше мне оставаться и дальше Ниной Сергеевной, начать жизнь с чистого листа? Мне даже имя это уже начало нравиться.

Лада, всё это время тихонечко стоявшая у угла кровати, так же задумчиво молчала. В её лице было что-то невыносимо печальное, будто она знала самую грустную тайну на свете, и очень устала её хранить. Вот почему мне её голос показался знакомым — она вчера говорила со мной, когда я приходила в себя. Вот она — моя скромная спасительница!

— Лада… Николаевна, вы тоже ничего обо мне не знаете? — одновременно с надеждой и страхом спросила я сиделку.

— Просто Лада, не нужно по отчеству. Нина Сергеевна, вы не расстраивайтесь так! — она села на край кровати и крепко сжала мою руку. — Владислав Иванович сказал, что память вернётся — значит так и будет, вот увидите! Я ему верю, он доктор от Бога! И человек хороший! Вы отдохнёте, поправитесь — и всё обязательно вспомните… — тут она резко замолчала и снова, как некоторое время назад, потупила взгляд.

— Лада, что? Что ты знаешь? — я изо всех сил вцепилась в её ладонь, казалось, хрупкие девичьи пальцы вот-вот захрустят под моим натиском.

Но Лада не сдалась. Она осторожно освободила свою руку, и тихонько направилась к выходу, одарив меня снисходительной улыбкой.

— Лада, не уходите, прошу! — взмолилась я. — Мне так легко, когда вы рядом. Я боюсь, не смогу уснуть сегодня. Буду думать о том, что могло со мной случиться.

— Напрасно вы так, Нина Сергеевна!

— Просто — Нина…

— Напрасно, Нина. Не стоит так переживать. Всё самое страшное теперь позади.

— А вы сами представьте, каково мне — проснуться после длительного сна, узнать, что чуть не погибла, да ещё и ничего о себе не помнить. Как я смогу спокойно спать после всего этого? — прохрипела я.

— Я всё понимаю, но вы подумайте о своём здоровье. Не нужно нагнетать! Теперь всё будет только лучше с каждым днём, вот увидите!

— Да как же не нагнетать, когда вы чего-то не договариваете? Остаётся только самой додумывать!

— Владислав Иванович пообещал вам завтра обо всём рассказать, поверьте — он непременно исполнит обещанное. И не нужно будет ничего додумывать. Отдыхайте. Всё обязательно у вас будет хорошо!

— Я не уверена в этом, Ладушка. — Печально вздохнула я. — Совсем не уверена.

— В том, что всё наладится?

–Да ни в чём я не уверена. Может, я и не должна была остаться в живых вовсе…

— Что же вы такое говорите!

— Вот видишь? Какой будет моя ночь? И эта, и следующая, и много ещё впереди, пока не вспомню. А вдруг и не вспомню никогда… а вдруг, лучше и не вспоминать…

— Но почему? Вы же выжили после… — девушка замолчала.

— После чего? Отчего я потеряла столько крови, что даже чуть не умерла?

— Я не могу сказать, простите меня. — В огромных Ладиных глазах заблестели прозрачные слезинки. Она меня жалела. Молодая, красивая, добрая, заботливая девушка жалела меня — сумасшедшую еле живую старуху. А мне хотелось, чтобы такой человек, как Лада, был мне другом. Наверное, я этого не заслуживаю. Скорее всего, я самый ужасный человек на всём белом свете, и поэтому у меня нет ни друзей, ни родных. И даже врагов нет. Я совсем одна…

Лада решительно направилась к выходу, а мне стало почему-то так страшно оттого, что её не станет рядом.

— Останьтесь просто так, прошу. Я больше не буду расспрашивать о себе. Обещаю! — дрожащим голосом попросила я, и почувствовала, как горячая влага потекла по моим щекам.

— Ну что вы, Ниночка Сергеевна! Нина! — Лада погладила меня по голове, села рядом и тоже заплакала.

Мы вдвоем с ней заревели, будто провожая кого-то в последний путь. Ладе было искренне жаль меня, а мне — её. И себя. Я поняла, насколько я несчастный человек на самом деле. Я посчитала себя сильной — ведь смогла выкарабкаться, значит, цеплялась за жизнь, а оказалась беспомощной, ни на что не способной, ничего не понимающей и не помнящей. Боже мой! Какая же я несчастная! За что мне всё это? За что? Почему я сейчас здесь, в этой палате, вся больная? Почему именно я?

Чем больше я плакала, тем сильнее становилось чувство жалости к самой себе. Оно росло, как снежный ком, с каждой новой мыслью обо мне бедняжке. И Лада так же надрывно рыдала, представляя все тяготы, которые, по её мнению, мне пришлось пережить. И, скорее всего, она знала что-то пугающее о моём прошлом или настоящем, и от этого ещё больше её сердечко сжималось от сострадания.

Казалось, этот слёзный поток никогда не иссякнет, и будет вечно литься на мою уже изрядно промокшую постель. Но внезапно посетившая меня мысль словно повернула вентиль и перекрыла его. Я же совсем не знаю, как выгляжу? Сколько мне лет, на кого похожа, красавица или дурнушка?

— Лада, у вас есть зеркало? — вытирая слёзы, взволнованно спросила я.

Лада резко замолчала и удивлённо посмотрела на меня.

— Зеркало… — растерянно повторила она, внимательно оглядела моё лицо и вскочила с кровати. — П… подождите, я сейчас.

Лада выбежала из палаты, вытирая лицо носовым платком. Из открытой двери послышался ритмичный стук её каблуков по полу коридора. А я почувствовала необыкновенный прилив сил, у меня даже получилось немного приподняться в кровати и положить на подушку уже не тяжёлую голову, а такие же тяжёлые плечи. Краешком одеяла я наспех вытерла остатки слёз, негнущимися пальцами убрала спутанные пряди волос за уши, и стала всматриваться в тусклый свет коридора, дожидаясь Ладу.