STROMATA. Сборник рассказов

Вероника Ванчугина

Любителям фантастики, жизненной магии и просто интересных коротких историй, легкого слога, глубокого смысла эта книга непременно понравится. Жанр короткого рассказа позволит за сквозняком дней пережить много интересных жизней других времен и миров, чтобы, вернувшись, запомнить это путешествие навсегда.

Дневник

Он ехал поздним вечером в трамвае, мерно покачиваясь в такт стыкам рельс, держа на коленях свой старенький кожаный портфель, доставшийся ему еще от деда. В нем была его рукопись, над которой он трудился пять лет. Он устал и был расстроен. Отказ. Опять. День был долгим, но сейчас он вспоминал свой разговор с редактором:

— Видите ли, ваша рукопись имеет очень низкую ценность. Вы излагаете общеизвестные вещи другими словами. Новых фактов, документов или гипотез в ней нет. Ваш взгляд совпадает с тысячами подобного рода книгами на ту же тему. Я задам вам вопрос — вы бы издали такую книгу?

Он потупился.

— Я понимаю, вы честно над ней трудились, вам жаль ваших усилий, но — увы, она не будет пользоваться спросом. Ей нужна уникальность, самобытность, она должна быть настолько яркой, чтобы читатель, раскрыв ее на любой странице, не смог оторваться. Что-то захватывающее, мистическое, с обилием приключений…

— Подождите, у меня же не приключенческий роман. Это научный труд на тему экзистенциального страха, страха на грани смерти.

— Отличное название, превосходное. Но, извините, даже оно не сможет спасти вашу работу. Добавьте интриг, сделайте ее более художественной. А почему вы, собственно, не хотите издать ее в издательствах научной литературы?

— Я там уже был, мне сказали, что она ненаучная. Слишком много непроверенных данных, гипотез, предположений — в общем, всего того, чего, как вы говорите, ей недостает.

— Ну, мой дорогой автор, мы же издательство развлекательное, а ваше творение около научное. Нашим читателям оно покажется скучным, поэтому послушайте моего совета — напишите роман, как Дэн Браун, все любят тайны и загадки, увлеките своей экзистенциальностью, добавьте мистики, загадок, приключений, любви…

— Но какая же может быть любовь в теме экзистенциального страха смерти?

— Пусть ваш герой полюбит умирающую девушку, пусть ищет, как ее воскресить.

— Но это уже любовный роман.

— Верно, добавьте мистики, философских рассуждений, и у вас может получиться наш вариант книг Пауло Коэльо, хотя сейчас такие книги несколько упали в спросе, но, тем не менее, с этим уже можно работать. Оживите вашу книгу и приносите снова. Будем работать.

Эту фразу редактор говорил всегда, неизменно, вне зависимости от исхода беседы. Игорь уже догадался об этом, тем не менее, он понимал, что ему крупно повезло встретить такого редактора, в большинстве случаев ему бы просто отказали, не утруждаясь объяснениями, этот редактор пытается ему помочь издаться, учитывая современные реалии рынка. И именно это удручало больше всего — эти самые реалии.

Нет, до классиков мировой литературы ему было далеко, он это понимал и не претендовал, но и ему, скромному, но неудавшемуся психологу, было что сказать людям.

Он посмотрел в окно на темную зимнюю улицу, тускло озаряемую неприятно-желтым светом фонарей, и перевел взгляд на пол. Какую мистику он может из себя выдавить, если не верит во все эти глупости, если для него все это примитив, высосанный из пальца, который он откровенно презирает. А философствовать может каждый, да только будут ли интересны именно его философствования?

Вдруг его взгляд выхватил кончик белой бумаги, торчавший из рваного края переднего сиденья, трамвай был полупустой, и переднее сиденье пустовало. От нечего делать он потянул за край бумажки и вытащил листок, сложенный вшестеро. Раскрыв бумагу, он прочитал:

Персональный помощник Творца

Туман и дождь. Вечер субботы. Темно, пахнет мокрыми травами, озоном.

Туман и дождь, соседи смотрят футбол, хочется плакать.

В домах полно окон, в них свет, и свет притягивает бедных ночных бабочек с промокшими крыльями. Ветер развевает волосы, и хочется петь и плакать, а в животе пульсирует большой огненный шар — погубленная жизнь. Быть может, это ее зов о помощи. Последний, как последняя надежда для бабочки с промокшими от сильного дождя крыльями добраться до светлого, открытого окна и полумертвой упасть на подоконник.

Теперь все проще, чем было до этого, и сложнее, чем еще будет. Мы не в ответе за то, что происходит. И не наша вина, что транслируют футбол, идет дождь и гибнет жизнь в твоем теле. Гибнешь и ты, возрождаясь из пепла, словно Феникс или Осирис. Но Осирис был богом, ему положено возрождаться, а ты — нет. Тебе не дано победить то, чего нет. А именно — смерть. Ее нет, как нет этой раненой дождем бабочки, этих быстро расплывающихся букв. Этих странных иероглифов на стенах твоей души. Все это только миф, только созданная прагматичным разумом реальность, или жизнь. Но как он мог создать живое, умерщвляющее живое внутри себя?

Когда крысам нечего есть, они едят своих детенышей и не мучаются угрызениями совести, они просто пытаются выжить. Но даже это оправдание у них стащили люди, ночью, пока они чутко спали, быстро дыша.

Вся страница в слезах, испещренная мокрыми рытвинами. Их много, и буквы снова плывут, вязнет перо, уродуется текст или… просто создается новый, правильный, написанный не только, а может, и не столько твоей рукой. Ты только записываешь, как послушный и исполнительный секретарь. Персональный помощник… Творца — что? Хватила? Да, это бывает…

Мы всего лишь дети, и мы играем в этот мир, как в новую сложную игрушку, которую хочется сломать, чтобы посмотреть, что там внутри и как это все работает, но, когда мы это узнаем, откинем его — ведь уже не будет так интересно, появятся другие миры и другие игрушки, которые нам снова нужно сломать.

В нас это заложено — мы же ни при чём. Инстинкт, понимаете.

Мы любим ломать то, что долго и трудно строим. Нам скучно созидать — этого слишком мало для шоу. А ведь толпа любит шоу — это так весело. Настолько, что некоторые даже погибают при этом. Потом устраиваются пышные шоу-панихиды с лживыми речами скорби. И все говорят, хорошо и долго, и, даже, местами, плачут.

Как жаль, что Земля слишком любит нас, чтобы обороняться, и мог ли ее создать такой трезвый и прагматичный разум? И ничего более… только это.

Такого не бывает.

Кончается тьма, кончается горе и радость. Кончается зима и лето. Кончается время и кончается чья-то жизнь внутри тебя. Но ты не молчи, просто плачь, или пусть поплачут расплывшиеся кляксы на бумаге, у них это лучше получится.

19/06/04

Рука была женская, судя по присутствию даты, это была страница из дневника. Написанное понравилось Игорю, и он решил оставить ее себе, просто так. Но почему страница из девичьего дневника была спрятана здесь, в обивке сидения трамвая, или кто-то нарочно разорвал шов и сунул туда этот листок, но зачем?

Через несколько дней, засев за работу, он снова вспомнил о найденной странице, достал и перечитал ее. И мысли этой девушки показались ему занятными, не лишенными образности и очарования. Чего недоставало этой девушке в субботний вечер? И причем тут футбол? Со стилем одиночества он был очень хорошо знаком, поэтому сразу узнал его. Но ее одиночество было каким-то слишком одухотворенным, слишком философским, чтобы быть полным. Возможно, девушка просто грустила о гибнущей жизни в ее теле. Что это за жизнь? Почему она ничего не предпринимает, чтобы ее спасти? Почему так спокойна. Ладно, — он убрал листок, — это женские штучки, они вечно делают из мухи слона.

В воскресенье он возвращался от друзей очень довольный собой, он почитал им отрывки нового произведения, и им очень понравилось, но с этим пока рано было идти к редактору. Он, оказывается, может писать в разных жанрах. Улыбаясь своим мыслям, он наступил в собачьи испражнения. Ничего, чем отчистить ботинок, под рукой не оказалось, он отошел к сугробу попробовать оттереть снегом, успешно проделав это, он уже собрался идти дальше, но заметил, что на голой ветке дерева что-то белеется, это оказалась бумага, на ней проступали уже поплывшие буквы. Дома, расправив влажную бумагу, он положил ее между сухими листами и засунул под пресс. После сушки, он достал находку и рассмотрел. Игорь сначала оторопел, потом достал первый листок, сличил и понял, что не ошибся — та же рука. Сама записка гласила:

Нет спасенья от воскресенья

Воскресенье, вечер. Скучно. Кажется, нутро полопается от скуки. Как же мерзко, что на часах 23:06, а завтра снова идти на работу. Картошка не кипит на плите. Любимый смотрит футбол, а ты сидишь на кухне и чувствуешь себя полной дурой.

Постоянно хочется есть и спать. В такие дни я себя ненавижу, кажусь себе толстой, простой и вульгарной с облупленным лаком на руках. Меня ничего не развлекает: ни готовка, ни фильмы, ни телевизор, ни книги, ни Таро. Все это уже было, и скучно, тривиально, обыденно. Видимо это имеют в виду люди, говоря, что быт заедает. Когда тебя изнутри выгрызает тоска. Ты сидишь дома, пухнешь от скуки и ненавидишь этот умирающий день.

Завтра будет понедельник, новая неделя потечет, как ни в чем не бывало. Будут новости и разговоры. Снова ворвутся заботы, но сейчас я не хочу быть в этом воскресенье и не готова к понедельнику.

Все застревает внутри, утрамбовываясь, как непереваренная пища, потом каменеет и тянет вниз. Подогревает этот камень скука, отсутствие кислорода. Хочется глотка ветра, чего-то неземного, лишенного этого отвратительного запаха тухлого яблока, каким пахнет воскресенье. И пускай чернила на отсвет блестят, как млечный путь, и пусть их цвет глубок, как глаза азиатки, но между строк втискивается, маскируясь под пробел, скука. Вечный двигатель прогресса и философских идей. Желание изменить устоявшийся ход вещей, впустить свежий воздух, полный дождя и мяты — вот что заставляет людей идти в террор, мистицизм, цинизм, добиваться благополучия. Они думали, что так они убьют скуку. И им не будет так тоскливо и одиноко с самими собой.

Может именно от этого мне скучно. Потому, что я перестала довольствоваться только собой. Я — уже не я, а — я и он. Мы. Когда я — это мы, ты уже не в силах разобраться, что именно ты скучаешь, а не он. Или это он скучает, а ты нет. Не знаю, я потерялась в нем, так глубоко впустив его в себя, теперь мы сплелись и перепутались, и мне страшно.

Я так часто теперь плачу и так трогают меня сцены, которые уже сто пятьдесят раз видела. А слезы текут и текут. Бред. Похоже на исповедь сумасшедшей. И это, отчасти, правда.

Может, это все просто игра, игра моего воображения. И этой чертовой маяты. Это просто усталость, усталость от рабочего течения жизни. Нужен отпуск и как можно дальше отсюда. Но это снова невозможно. Вот и маята, вот и сумрак снов, вот и желание вырваться. Я слишком устала от воскресений.

20/06/04

Интересны были не сами сопливые бредни, а дата. Это следующий за первым листком день. И первый, и второй листок он нашел совершенно случайно, никто не мог предположить, что он поедет на трамвае, а сегодня пойдет именно этим путем. Невероятное порой объясняется вполне бытовыми вещами, но зачем этой девице нужно подсовывать ему свой дневник?

Дальше он стал находить короткие обрывки бумажек с адресами, так же случайно, но у него уже стала плотно утверждаться мысль о том, что его ведут. К чему? Зачем? Совершенно неизвестно. У него было гадливое чувство, будто он копается тайком в чьих-то секретах, препарирует захороненные скелеты в шкафу, но любопытство было сильнее. Он ездил по адресам, и постепенно понимал, что это были значимые для этой девушки места. Работа. Дом. Сквер, где они встречались с подругами. Школа.

Однажды он увидел девушку, что-то положившую в дупло дерева, он догнал ее, но выяснилось, что она просто высыпала крошки в кормушку, которую он не увидел, а дупло было пустое. Все перестало складываться интересно, в этих догонялках не было ничего забавного, поэтического или мистического, все это было противно. Он чувствовал, что им умело манипулируют, но кто и зачем, как ни старался, не мог понять. И еще: к его подозрениям свежей струей опасений влились анонимные телефонные звонки. Кто-то звонил, слушал его голос, а потом аккуратно вешал трубку.

Через неделю он не выдержал и в один вечер сжег все листки дневника и листы с адресами. Он устроил этот костер на кухне в блюдце. И смотрел на умирающий огонь, как смотрел, быть может, Мастер, сжигая свои рукописи, или Гоголь на второй том Мертвых душ. Он их понимал, понимал их чувства, был так же объят магнетизмом огня, но от чувства опустошенности, навалившегося на него после сего жертвоприношения, он заболел. Пролежал несколько дней, восстанавливая силы, и тут пришло раскаянье.

— Будь честным сам с собой, она ведь лучше тебя пишет.

— Но ведь она водит меня за нос.

— А может все не так?

— А как?

— Не знаю, но зачем-то эти листки попали к тебе. Значит неспроста.

— Именно. Чья-то злая шутка.

— Ну, зачем кому-то так шутить? Какой с этого навар?

Решив прервать этот сумасшедший разговор с самим собой, он сходил за почтой до почтового ящика. Среди рекламок он нашел письмо, распечатал и прочитал:

Ask a fellow… waitress

Мы на острие сомнений, на клинке мятежника. Кто он? Кто мы? Мятежники, дерзнувшие пойти против своего господина, одинокие души, плывущие против течения. Никто из современных мудрецов не говорил, что если на твоем пути встречается слишком много препятствий — может быть он правильный?

Мы разрываемся в клочки и кормим свои сомнения — там ли мы, делаем ли мы то, что предназначены делать, а может все это сон, или игра нашего больного воображения, которому уже давно поставили диагноз — любовь. Ко всему! Не может быть, чтобы мы умерли, не может быть, чтобы искорка Бога ушла на «отопление» наших потребностей. Не может быть, чтобы все было так, как нам говорят.

Не волнуйся, я настоящая.

20/04/07

А потом сразу:

Светлячок

Я плачу черными слезами. Почему черными? Потому, что тушь потекла. Почему плачу? Потому, что слезятся глаза? Все так просто объяснить, что от такой простоты становиться тошно. Противно знать все ответы на все вопросы, но страшно бродить в потемках без единого ответа.

Вам знакомо такое состояние: как будто все в жизни хорошо, живи и радуйся, а что-то внутри вас сидит и не дает радоваться, что-то гложет, как червь. И у тебя такое ощущение, что то, что ты строил таким трудом и так долго, может разрушиться, как карточный домик, от одного только дуновения ветерка. Все так хрупко и ненадежно. У тебя не почва, а зыбучий песок под ногами. Ты еще не проваливаешься, но уже чувствуешь движение под собой, скоро, скоро он посыплется. Не то, что ты этого ждешь, но это лишило бы тебя неуверенности. Лучше знать, что происходит, даже если это тебе не нравится, чем пребывать в иллюзии, что все хорошо. Все ведь хорошо не бывает. Голову начинают сжимать тиски боли, вот-вот начнут пульсировать вздувшиеся вены на висках.

У каждого свой путь, но тебе надо его найти с маленьким светлячком в руке — с простым ответом на тот вопрос — для чего ты живешь на этом свете? Зачем ты здесь? А чтобы найти ответ на этот вопрос, надо немало поплавать в собственных мутных водах, не один километр пробежать по собственной огненной пустыне, не на одну гору взобраться.

Да! Это философия, даже немного теологии, но так устроен мир, что одно невозможно без другого. Иногда ты путаешься в этом клубке хитросплетений, как маленький котенок, заигравшись нитками. Но будь осторожен, ты можешь совершенно неожиданно для себя оказаться маленькой слабой птичкой, намертво спеленатой жесткими путами, и даже светлячок тебе не поможет распутаться.

Иногда решают за тебя, и, бывает, что иначе ты не пройдешь какой-то отрезок пути. Мы смотрим на жизнь слишком по-человечески, слишком приземленно, если хотите. Не можем мы знать, какую роль играет тот или иной человек в нашей жизни, пока не пройдет некоторое время, пока мы не поймем, что все, что с нами происходит, можно сложить в мозаику, и каждое событие будет связано с предыдущим причинно-следственной связью.

Это, конечно же, всего лишь рассуждения, но имеющие под собой довольно твердые основания. Но, естественно, это безынтересно для читателя. А для писателя? Кто-то пишет про птиц, приписывая им человеческие метания и страхи, кто-то пишет то же про крыс, роботов, клонов, муравьев, жуков; кто-то пишет сказки, кто-то бульварные романы, которые запоем читают в метро, но если это пишут и издают, значит это кому-то надо. Хотя мир иногда сильно походит на огромную мусорную яму, и там сконцентрировано все, что делает эту яму грязнее и глубже, но есть и достаточно того, чтобы избавиться от всего лишнего мусора и оставить действительно нужные вещи, и тогда это будет уже не ямой.

Но бойся лететь на чужой свет, ибо ты можешь обжечься, бойся играть с нитями судьбы, ибо ты рискуешь запутаться насмерть, как в паутине, не суйся туда, куда не надо, ибо ты можешь поплатиться за это головой. Но как же ты сможешь понять, что правильно, а что нет, если ни разу не ошибешься, как же ты поймешь, что твое, если ни разу не обожжешься, как же ты сможешь посильно управлять своей жизнью, если не будешь играть с нитями судьбы, и как же ты узнаешь, что на свете еще много чего интересного и непознанного, если не будешь стараться познать то, что запрещено.

Но помни, что ты всего лишь человек, и многого тебе не дано понять, на многое придется закрыть глаза, ибо ты не сведущ в этом, но тебе даны силы, чтобы поддерживать своего светлячка в таком трудном деле, как скромное освещение твоего, еще такого шаткого, больше похожего на висячий мост над пропастью, но все же пути.

24/06/04

— Это что? Она мне сейчас лекцию прочитала, что ли? — возмутился Игорь.

Он собрал листки и те, что обгорели, но не сгорели до конца, и понес в милицию. По дороге он придумывал рассказ о происшествии и увидел в витрине свое отражение. Оно остановило его, он увидел, что выглядит смешным и жалким. Со своим мятым пальто не по сезону, переброшенным через руку, взъерошенный, с красными от бессонницы глазами и такими же взъерошенными нервами, с обгорелыми листками в руках.

— Маргарита. Не хватает лишь сушеной розы.

Конец ознакомительного фрагмента.