Возвращение Морроу

Вероника Черниенко, 2021

1860-е годы, город Свенцяны на востоке Литвы. Жизнь молодой девушки сложна и запутана, её окружают трагедии. Она становится замешанной в убийствах и бежит не только от общества, но и от самой себя, скрываясь под чужими именами. Её душа наполнена страстями, которые подведут её к последней черте.

Глава 5

Я остановилась перед приоткрытой дверью, услышав голос настоятеля. Прозрачная дверь шкафчика отворилась и сестра в белом халате и чепчике накапала в рюмочку, какой — то микстуры.

Она сказала: «Выпейте, у вас высокое давление, это снизит его» — он выпил, приподнялся с кушетки. Поблагодарил сестру, когда настоятель выходил щёки его пылали, я была спокойна и не выдала ни одной эмоции, хотя он зыркнул на меня, точно волк. Я зашла в санкомнату следом, всё белое чистое кушетка, стеклянный шкаф стол, стул ничего лишнего. Здесь я уже третий раз, опять давал знать о себе проклятый кашель.

— Ты рано пришла.

— У меня закончился порошок. Вы говорили, что он скоро будет, а уже прошло три дня…

— Ну, знаешь! — разозлилась «сестра милосердия» — не в аптеке находишься! Все лекарства, что есть, нам привозят как пожертвование, а не под заказ. Выделяют от губернии жизненно важные, вот они то и есть.

— Это они? — я кивнула на шкаф

— Да, сердечные и антибиотики.

— А может эти подойдут, а то ведь дышать трудно — сделав лицо, как можно глупее я кивнула на капли, которые она капала «святейшеству». Та гордо рассмеялась, желая покичиться знаниями медицины, жалкая медсестра. Она сказала, одни капли повышают давление, другие понижают и могут быть опасны, если не выяснено, какое именно давление у человека. Я запомнила эти бутылочки. Медицину нам не преподавали, но мне было ясно, что может спровоцировать его повышение, если человек болен.

Ждать, ждать твердила я своему буйному разуму, пытаясь усмирить гнев.

День был напряжённый, учителя спорили о чем — то, как я поняла должна приехать проверка. Он нервничал, я следила за ним, переходя из класса в класс. Я отмечала его состояние. Даже если не он выпьет те капли сегодня, даже если не он умрет мне всё равно, я терпеть не могла их всех. Всё равно никто ничего не заподозрит, здесь многое не хотят видеть и замечать. Бутылочки стояли на своих местах, правда, содержимое их было перелито из одной в другую. Теперь спасительная жидкость была смертельна, я знала, что он слишком жаден, чтобы покупать себе такое лекарство. Вероятно, дома у него есть капли, но здесь ведь дармовое, значит, его осталось только подтолкнуть к ним.

Уроки закончены я стою напротив его класса спиной к приоткрытой двери, смотрю в окно, затем открываю его настежь и такое же рядом, чтобы создать сквозняк. Коридоры пусты, я продолжаю стоять, знаю, он там и смотрит на меня через щель, приоткрытой двери. Я чувствую его кожей спины. У меня падает ручка, конечно специально. Я наклоняюсь так, чтобы он видел оголенные ляжки. Действует незамедлительно, святейшество уже шуршит башмаками. Сидя на корточках, я поворачиваюсь лицом к нему. Я на уровне его «слабого места» он заведен до предела, щёки горят. Делаю лицо глупым, и пугливым не встаю, он в восторге. Чувствуя свою силу, оборачивается по сторонам. Хватает меня за плечо и тянет в кабинет, затем садит на стол. Я упираюсь в него руками, отталкивая и играя недотрогу, умиляясь своему плану. Завожу сопротивлениями до предела и сдаюсь. Стол ходуном. Смотрю на дверь, делая вид, что плачу, заглушая свист ветра. Дверь распахивается от создавшейся тяги и сразу же хлопает. Я кричу вслед воображаемому свидетелю нашей сцены, он верит в то, что нас увидели. Тяжёлое дыхание, он заправляется. Делаю последний штрих, рискуя подземельем, кашлем и чертовой указкой, если его фантазия такая узкая, как я думаю.

— Я напишу письмо вашей жене, она узнает, что три девушки из пансиона подвергаются вашим извращениям и насилию, теперь этому есть свидетели. Я знаю человека, который нас видел и он охотно подтвердит это — настоятель багровеет от злости, сжимает зубы и хочет ударить меня, но сдерживается. — Я соберу их подписи, мы всё расскажем комиссии, которая будет здесь, а потом и полиции. Мы все несовершеннолетние, а самой младшей из нас тринадцать!

Он кричит и плюётся слюной, замахивается не на шутку, смотрю ему в глаза не шелохнувшись. Улыбаюсь. Он ошарашен, отступает. Я на коне, чувство превосходства в моих глазах, несмотря на всю грязь, в которую меня окунули. Я верю всё больше в свой план и от того мои слова звучат так убедительно и твердо.

Добиваю нежно: «Не надо милый! После всего, что между нами было…» — трагически сдвигаю брови, перебрасывая ногу на ногу. Он вылетает в бешенстве из класса, расстегивает на ходу ворот. Куда он? Мысленно говорю ему как беззвучное внушение вслед, «Иди в санкомнату, иди в санкомнату…» сердце скачет, потеют ладони, я тихо иду за ним. Действительно он направился туда, к санкомнате. Выжидаю пару минут. Смотрю в щель. Он там. Да, сидит в углу что-то пьёт. Шепчу: «Пей капли, пей грязный ублюдок». Сегодняшней ночью я подменила капли, в тот пузырёк, что настоятель принимал в прошлый раз, я влила капли наоборот повышающие давление, дозировка была много больше. Я рисковала. Я могла убить ни в чем неповинного человека, которому вдруг стало бы плохо этой ночью или на утро. Но я была твердо уверена, что должна прекратить этот ад и что будет всё именно так, как я спланировала.

Убираюсь в растерянности к себе, девчонки галдят, не могу сосредоточиться. Наступил ужин. В столовой тишина, никто не ест. Я опоздала, слишком долго была в комнате около четырех часов. Старалась взять себя в руки.

— Что случилось? — тихо спрашиваю соседку.

— Минута молчания. Настоятель покинул нас. Сердечный приступ — объявила старшая, с каменным морщинистым лицом и прошла вдоль столовой, к выходу.

Да… получилось! Радости не чувствую, облегчения тоже. Смотрю, за соседним столом плачет эта тринадцатилетняя дурёха. Почему? Ей жаль «святейшество» или что больше не будет шоколада или же это слёзы радости освобождения? Я вспомнила его слова, ту милость, которую он оказал нам троим, обучив терпению издевательств над собой. Я поклялась себе, что ни один мужчина не причинит мне боль если я сама того не захочу, собрала чувство превосходства в ладонь и сжала так, чтобы больше никогда оно меня не покинуло.

Спустя месяц.

Никто не хотел видеть реальные вещи, и это было ещё более трагично. Девушки молчали им оставалось совсем немного до выпуска и если раньше переживали, возьмут ли их на работу, то сейчас многие думали: доживут ли они до того дня, когда хоть на миг станут свободны. Несмотря на смерть настоятеля, ничего не изменилось, таких как он здесь было ещё несколько, например учитель Станислав. Он был намного осторожнее и умней, но до сих пор я могла избегать его. Мою подругу постигла страшная участь, её изнасиловали и забили до смерти, затем отвезли в лес и скинули с обрыва. Тело нашли и сказали, будто она сбежала ночью и по неосторожности упала. Казалось, смерть настоятеля всё решит, но здесь процветал грех, он пустил свои корни во многие сердца. Христианская обитель превратилась в схрон зла. Женщины были озлоблены, а мужчины развратны.

«Никто не будет ворошить это дело, смерть избавила её от тяжёлого будущего и подарила нам почти месяц бесплатного питания на одну особу, она ведь умерла в начале месяца, когда закупка питания уже произвелась…» произнесла наместница настоятеля. От этих случайно мной услышанных слов, я пришла в такую ярость, что возникшее сильное головокружение прибило меня к стенке. Это была для меня третья тяжелая потеря. Её тело было похоронено на пансионском кладбище, 64 могила, просто насыпь без атрибутики и банального креста. Сюда редко кто-то приходил, но я осмелилась. Тишину раннего утра нарушал лишь сорочий треск, под ногами стелился лёгкий туман. Горсть земли в моих руках была влажной и рассыпчатой, от неё пахло сыростью и травами. К моему горю примешались и другие воспоминания, создав обжигающую смесь страдания. Мои ноги занемели от сидения на корточках, и я встала прислушиваясь. Я думала, поговорю с ней, но слова не приходили в голову, даже её образ представлялся смутно. Я положила на могилу полевые цветы. Из-за тучи выглянуло солнце и раскидало свои лучи по деревьям. Каждый восход солнца это новый день, новый день — это новая жизнь. Мне бы хотелось верить, что человек подобен солнцу, что он может начать новую жизнь.

Кто это сделал мне известно и без следствия. Девушки будут молчать и я тоже. Наступит день, когда эти святоши ответят за то, что сделали с ней.

Пора уходить… пора! В украденном на конюшне дорожном плаще путника, смутная тень в затуманенных вином глазах конюха, я была пока что в безопасности.

Было холодно. Холоднее, чем зимой, иней выступал на камнях. В этом году весна не спешила вступать в свои права, ночные заморозки били почки на деревьях, не давая распуститься молодой листве. Стволы деревьев стояли голые и тёмные. Птиц поблизости не было, только чёрное вороньё да сороки. Стая ворон опасна, они могут нападать на людей, в приюте я слышала, как сестру одной из воспитательниц ещё в детском возрасте заклевали вороны. Поэтому я взяла толстую ветку, очистив её от сучков, превратила в посох, ну и заодно его можно было использовать для самообороны. Я остановилась и подняла голову, устремив взгляд в серую вышину. В небе кружили чёрные птицы, образуя воронку, затем переступила с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие. Меня немного тошнило, тело теряло ориентацию в пространстве, а сердце колотилось, на спине выступил холодный пот. Я резко освободила шею от намотанной шерстяной шали и присела на холодную землю, дурное самочувствие должно было дойти до определенного пика и дальше сходить на нет. Правда после часто болела голова, но это было не слишком мучительно. Я знала, что должна выдержать примерно минут двадцать изо всех сил пытаясь совладать с собой и успокоиться, но паническая атака брала верх над разумом.

«Всё будет хорошо, скоро всё закончится… главное не закрывать глаза, не закрывать!»

Голова кружилась так же, как и вороньё в небе и казалось, если подует ветер, то просто вытолкнет меня из тела, страх от того, что я потеряю сознание, заставлял сердце биться ещё быстрее.

«Если я упаду здесь, то уже через час вороны растащат моё хрупкое тело, никто не найдёт меня, если конечно будет искать. Ладно, хорошо. Если я сейчас умру, это будет глупо. Значит, моя недолгая жизнь прошла бессмысленно. Но этого не может произойти, иначе зачем, зачем всё это было?» Потихоньку возвращался контроль над собой, головокружение почти утихло и сердце успокоилось. Я глубоко вздохнула и решила больше не смотреть вверх. Что там вверху высматривать, ведь мы живём здесь, а там никто нас не ждёт. Я свернула на просёлочную дорогу в надежде добраться по ней до какого-нибудь населённого пункта. Наступил вечер, над спускающейся мглой ещё поблёскивали в лучах заходящего солнца пики далеких гор. Впереди еле различалось небольшое селение. На его дальнем краю поднимался в воздух тонкий дымок.

Теперь дорога стала шире и глаже особенно по сравнению с прежней. Она привела меня к крутому подъему, добравшись на вершину которого я увидела небольшое поселение. Ближайший к дороге дом явно принадлежал кузнецу, потому как за изгородью просматривалась кузница, несколько привязанных лошадей и множество хозяйственных инструментов. Калитка была сделана из железных прутьев, завёрнутых в завитушки и узоры, по изгороди расстилался плющ. Я расслабилась, наконец — то дошла до селения, и ноги предательски подкосились.

Очнулась я в постели, напротив небольшое окошко, ставни не задвинуты, уже было светло. Встав, я огляделась. В доме никого не было, простые две небольшие комнаты, одна из которых пустовала. В жилой комнате на правой стене красовалась большая икона в виде чеканки. Почти по центру стоял дубовый стол и два стула, на столе в подсвечнике согнутый огарок свечи. За окном слышался стук молота. Я выбежала из дома, направившись прямиком в построенную рядом кузницу, и распахнула дверь. Мужчина лет пятидесяти с оголённым торсом, покрытым лишь фартуком и каплями пота молотил раскалённое железо. Его лицо было черным от пыли, но совсем не злым, он был сосредоточен на работе. Я наблюдала за ним несколько минут, за его точными резкими ударами молотом по раскаленному мечу, пока он не обернулся.

— А, прелестная незнакомка! — сказал он, улыбаясь и вытирая грязные руки о фартук, — Откуда ты будешь? Рассказывай всё, но сначала поедим.

Я улыбнулась в ответ и прошла за ним в дом. Немного замявшись, я произнесла:

— Меня зовут Наташа…

— Ну и добро. А ну, снимай и тащи сюда свои башмаки, а не то совсем развалятся. — Я подошла, протянув ему свои поношенные туфли, — Степаном меня величай или же просто кузнецом. Тут куда не плюнь Степаны, а кузнец то один…эх. А ну водицы подлей!

Я взяла ковшик и зачерпнула воды с бочки. Он умылся, прям на пороге, небрежно сливая воду прямо на ступени, и тогда я рассмотрела его лицо: оно было в морщинах, седая щетина обрамляла подбородок, на голове волос почти не было, глаза светлые и грустные, несмотря на слегка улыбающиеся губы. Он поставил самовар, а затем мы сели пить чай. Я рассказала почти всё, что происходило со мной в пансионе, как мне пришлось бежать. Он слушал, вырезая узоры на куске деревяшки маленьким ножиком, затем долго молчал. Я ждала, что он скажет, заглядывая в его серо — голубые глаза, но он продолжал молчать, затем отложил в сторону заготовку кораблика и пошёл в кузницу. Я растерянно сидела в ожидании, что он вернётся, и обдумывала, почему я назвалась этим именем. Не знаю,…но мне так хотелось начать новую жизнь, пусть даже она начнётся с вранья, но я не видела другого способа. Я принялась за готовку и уборку, затем определила себе место на печи и завалилась спать, завернувшись по уши в одеяло.

— Знаешь, я очень люблю козье молоко. Может, купишь козу на базаре на эти деньги, — он кинул со звоном на стол мешок монет и продолжил расправляться с похлёбкой.

— Значит, я могу остаться? — нерешительно произнесла я.

— Разве что для ухода за козой, — он доброжелательно кивнул, улыбаясь, прожёвывая хлеб, — но вот похлёбку тебя придётся учить готовить.

Девушка была рада такому решению, она чувствовала, что кузнец хороший человек. Это было наилучшим вариантом её ближайшего существования. Она схватила мешочек с деньгами и пошла на базар. Кузнец подошёл к окну, глядя ей вслед в сомнении, вернётся ли она обратно. Он надеялся, что вернётся…

Рыночная площадь была небольшой, но в этот воскресный день она была заполнена людьми и торговцами самых разных товаров. У забора стояла старушка, она держала на привязи пять коз разной окраски и лохматости. Уловив интересующийся взгляд девушки, старушка начала расхваливать свой товар.

— Уступлю, забирай эту пятнистую, тебе ж не разводить?

— Нет, мне б для молока…

— Для молока, как раз пойдёт, эта молоденькая, беленькая.

Наташа заплатила немного меньше, у неё ещё оставалось несколько монет. Кузнец обрадовался, завидев Наташу, ведущую упирающуюся козу, ещё он был удивлён честности девушки оставившей сдачу на столе. Рано утром, только рассвело Наташа, вела козу пастись на луг, там она рисовала или читала обветшалую книгу, найденную в доме кузнеца. Кузнец работал до вечера в кузнице с перерывом на обед, спать ложился рано и часто уезжал в город на ярмарки продавать кованые изделия и оружие. Когда его не было дома, Наташа не могла заснуть, иногда её пробирала тревога, и каждый раз по возвращению она кидалась ему на шею с поцелуями в щёки. Но однажды она поцеловала его, так как может целовать лишь зрелая женщина.

Было очень холодно, шёл снег. В этот год, февраль был трескуч морозами. На миг я представила, как сейчас зябко в пансионе, вспомнила девочек. Вспомнила, как грела руки Кудряшки своим дыханием, какими посиневшими выглядели в тот момент её ногти, когда её вывели из подвального помещения, изолятора для ослушавшихся. В нём была, лишь деревянная скамья и малюсенькое окошко, иногда дневное наказание скрашивалось присутствием крысы. Мы долго не возвращались к теме моего прошлого, но этот вечер был таким тихим и снежным, что в каждом пробудилось чувство ностальгии. Крупные хлопья нежно ложились на резной подоконник маленького окошка, носки из козьего пуха приятно согревали ноги.

— Как ты оказалась в пансионе? — спросил Кузнец, не отрывая взгляд от чашки с чаем.

— После смерти отца, мачеха избавилась от меня. Она ссылалась на моё странное поведение, говорила, что не может справиться со мной. Несколько раз показывала меня врачу. Он сказал, я больна. После смерти отца я перестала рисовать, постепенно я перестала говорить. Что я могла сказать тем, кто меня не слышал, а только хотел избавиться?

— У неё были дети?

— Да, двое.

— Это действительно тяжело для женщины…

— Ты жалеешь её?

Он промолчал. Мне стало немного обидно, хотя он не знал, что у этой женщины было огромное состояние, причём принадлежавшее по закону мне. Об этом больше не стоило говорить и мы переключились на поедание бубликов с чаем, но я всё ещё продолжала думать о том, какая огромная жестокость таится в этих интеллигентных людях. Я не представляла, что люди могут так ненавидеть, пока не стала ненавидеть сама. Я ненавидела людей, не всех, но ненавидела, а потом была пустота и ожидание. Я росла, пустота становилась всё темнее, всё ярче становилось ожидание. Я больна, я действительно больна, я искалечена злобой и отчаянием. У меня иногда идёт кровь из носа и болит голова, иногда мне кажется, я умираю. И каждый раз, когда я соглашаюсь со смертью, она покидает меня оставляя беспомощной, как — будто знает, что жизнь для меня большее наказание.

Они были правы, я больна, это всё в чём они были правы!

В те дни, когда Степан уезжал в город, я мерила шагами гостиную и всякий раз проходя мимо занавески, поглядывала на неё. Меня донимала внутренняя тоска, мне казалось время неумолимо идёт, а я стою на месте. Я вспоминала и анализировала события прошлых лет, иногда я тонула в вариантах собственных фантазий.

В семнадцать лет я сбежала из пансиона. Здесь я уже два года, за это время я немного успокоилась и восстановилась, козье молоко, и свежие овощи меня укрепили. Но я, по — прежнему не видела смысла своего дальнейшего существования здесь. Я представляла свой замок, а иногда я видела во сне море. Я даже чувствовала его запах и соль на губах, порывистый ветер развивал мои волосы и удары волн мелкими брызгами освежали мою кожу. Я вижу, он неравнодушен ко мне, но любит он меня как дочь или как мужчина я не могу понять. Мне бы хотелось, что бы он проявлял ко мне свои чувства, но он продолжает держаться, не подпуская меня к себе близко, это меня задевает. Неужели он считает меня ребёнком, или я не достаточно привлекательна для него? Говорить о чувствах, слишком сложно для меня, скорее я боюсь ответа. Если он отвергнет меня, мне придётся уйти, а я не хочу, не хочу потерять его. Он стал мне как близкий и родной, но в тоже время я испытываю к нему влечение. Двоякость чувств была мучительной, внутренне я искала способ и ждала момент, чтобы решить раз и навсегда. Естественно остаться здесь с кузнецом было надежнее и реальнее, но не настолько желаннее для моей тёмной души.

— Малышка, — сказал он внезапно изменившимся тоном, причем его лицо потеряло всю свою мягкость, стало жестким и серьёзным от сдвинутых к переносице темных бровей. — Наташа! — позвав, остановившись передо мной. — Ты совсем побледнела от бессонных ночей, о чем ты только думаешь в эту темную пору, что не дает тебе покоя? Твоя жизнь здесь тебя удручает своей скромностью и скукой?

— О, нет, не удручает. Хотя я часто думаю о том, как скоротечно время, а я не имею возможности обучаться чему либо, а ведь у меня есть способности.

— Пожалуй, я смог бы тебе помочь… — он почесал щетинистый подбородок.

— Правда?

— Пожми мне руку в доказательство. Какие холодные пальцы! Я определенно обеспокоен твоим здоровьем, как можно иметь такие холодные руки в такой теплой хате? Я поставлю самовар. Я кое-что выручил за товар, ты можешь пойти в монастырскую школу для прислуги. Учат там недолго и рекомендации дают хорошие. Я благодарна тебе, никто не любил меня так как ты, правда, кроме отца, но это было очень давно. Я даже не помню его лица. Кажется, у него была борода, как у тебя и глаза такие, немного грустные.

— Как твои?

— Наверно.