Тень монаха

Вероника Яновна Покровская (2025)

Надежда, бывший следователь, переживает тяжёлый период. Смерть любимого мужа, болезнь и кончина дочери. Случайно услышав о пророческом даре незрячего старца Максима, жившего в XIX веке, она с головой погружается в расследование его пути и решает написать о нём книгу. Этот интерес кардинально меняет судьбу самой Надежды. Ей предстоит распутать клубок отношений в собственной семье, сделать трудный выбор, перенести новые испытания, чтобы наконец прикоснуться к свету безусловной любви. Сумеет ли Надя найти своё счастье и ответить на вопрос, что такое вечность?

Глава 3

Этап идёт

«Ты не первый незрячий в нашей обители», — вслух дочитала Надя, выдохнула с чувством выполненного творческого труда. С удовольствием потянулась, встала из-за стола.

Когда она распечатала всё, что нашла в интернете про жизнь схимонаха Максима, казалось — ни за что не справиться с материалом. Её попытка вникнуть в устои монашества, изучить быт иноков, в сути которого — постоянная внутренняя духовная жизнь, постепенно привели к осознанию необходимости встреч с представителями духовенства. Кажется, они живут рядом с обывателями и в то же время далеки от реальности.

Надя, оставшись довольной проделанной работой, вдумчиво посмотрела на монитор, тревожно улыбнулась самой себе.

В задумчивости направилась в комнату, где мирно спали члены её семьи. На часах светилось: ноль, ноль, двоеточие, ноль, ноль. Уличным фонарём освещалось окно, и в него заглядывал пылающий рыжими оттенками август. Ранняя осень давала о себе знать. Как-то во время прогулки в парке с Олегом и дочерью Надя заметила, что дуб плодоносил на месяц раньше, весь обсыпался желудями, так приближалась осень. Да и июнь выдался таким тёплым, как никогда. Природа куда-то спешила, и вместе с ней скоропалительные решения принимала Надя.

Дочь спала, слегка вздрагивая. Надя смотрела на неё внимательно, и каждый раз её сердце замирало, а лицо холодело, она всё больше опасалась за здоровье Даши и физическое, и психологическое.

Надя повернулась в сторону кровати, где лежал Олег. Муж, как обычно, задавал храпака, да ещё такого крепкого. Надя села рядом и долго вглядываясь в его лицо, словно смотрела сквозь пальцы, мысленно ушла в день их свадьбы. Ей чудилось, что храп мужа приносил суету и знакомые голоса той пятницы, девятнадцатого июля.

С раннего утра над городом формировались кучево-дождевые облака. Они оба в белых брючных костюмах, только вышли из ЗАГСа и направились к машине. Надя потеряла ощущение действительности — под раскаты грома и вздрагивающие редкие молнии, она со цветами в руках, отвлечённо смотрела на кричавшую в остервенении молодую девушку. Девушка стояла напротив, через дорогу. Её слова слились с небесным грохотом в единое возмущение, поэтому различить Надя их не могла. Олег растерялся, его конопатое лицо полыхало яркими пятнами. Он безмолвно посмотрел на невесту — их взгляды встретились. Надя смогла выразить своё возмущение лишь отрешённостью, ведь она видела эту девушку впервые, хотя догадалась: это могла быть Эля.

Римма Сергеевна, мать жениха, торопливо подбежала к Эле, и в это время в небе последний раз громыхнуло и покатилось прочь. При виде этакой щекотливой сцены свидетель, высокий, худощавый Илья Муромский — коллега Олега, открыв дверцу, чуть ли ни силком затолкал Надю в машину. Хлынул дождь. Пока подъезжали к ресторану, показалась яркая радуга, предвещавшая многообещающий исход. Живая природа разговаривала на своём языке, показывая событийную линию.

Больше месяца прошло после их скромной свадьбы, которую отметили в небольшом ресторане в кругу самых близких.

Родители Нади по состоянию здоровья остались дома в деревне. Лишь дядя Надин, Степан Фёдорович и его жена сидели на самом почётном месте в качестве важных гостей. Римма Сергеевна так и не пришла к застолью, поэтому Сергей Романович — отец Олега, сидел рядом с любимой дочерью Яной. От неприятной ситуации гостей отвлёк Давид. Он в качестве тамады с колоритным армянским акцентом и острыми шутками веселил и веселился сам.

Давид поднял бокал:

— Дорогие родители, дорогие жених и невеста, дорогие гости! Позвольте рассказать армянскую притчу: «Высоко-высоко в горах, где лунный свет нежно обнимает вершины гор, рос прекрасный цветок. От красоты его захватывало дух, а запах заставлял трепетать сердце любого. Так давайте же поднимем бокал за наш цветок — прекрасную невесту, чары которой свели с ума миллионы мужчин».

Давид указал в сторону невесты, и все гости дружно направили взгляды на неё. Надя от неожиданности немного засмущалась, Яна начала ёрзать на стуле.

Давид продолжил текст: «Но в этот день она досталась одному счастливцу, который навсегда украл сердце и душу этой красавицы. Выпьем до дна за невесту и жениха…»

Перед внутренним взором Нади вновь встал безмолвный взгляд Олега. На короткое время к вопросу об Эле они не возвращались. Надя, поглощённая историей старца, ждала, когда Олег сам начнёт разговор об этой молодой девушке. Ведь Олег был младше Нади на восемь лет, а Эле — девятнадцать. Уже хорошо, что не малолетка. Надя прекрасно понимала: не мог же Олег, пышущий здоровьем, спортивного сложения мужчина принять настоящий целибат.

Внезапно ощутила тоску по Славе Корнилову, по блеску его глаз, по запаху тела, по выхоленному щегольскому образу, которого всегда сопровождали неравнодушные взгляды женщин. Она его любила, а он позволял.

Теперь жизнь учит познавать оборотную сторону медали: Олег любит Надю, а она позволяет.

Познакомились они при очень странных обстоятельствах: Олег стоял возле двери её квартиры и смотрел на неё не отрываясь, словно опьянённый, пока она не спросила: кто же он такой. Тогда он ещё был студентом последнего курса юрфака, а она женой Славы Корнилова.

Со временем Надя выяснила: Олег подозревал что-то неладное в поведении сестры и решил проследить за Яной. И чуйка Олега не подвела.

Ему странно было узнать: как Надя вообще вышла замуж за наркомана, как она могла бросить карьеру, как она могла безусловно принимать поведение мужа по отношению к Яне?!

И так они стали друзьями, а объединило их общее горе. Постепенно к сердцу Олега подобрались новые чувства, которыми он поделился с Надей. Олег начал замечать другие краски жизни, обращать внимание на звуки природы, хотя раньше ко всему был равнодушен.

Надя по-кошачьи мягко скользнула под одеяло и сразу ушла в сон в унисон старательному храпу мужа.

Олег, как обычно, проснулся рано. Он не позволял себе валятся в постели, как Корнилов. Сделал зарядку в кабинете, и Надя не стала готовить ему завтрак, обхаживать молодого мужа, как когда-то заботилась о Корнилове. Олег на это и не претендовал.

Допив кофе, он уже хотел встать из-за стола, как его внимание привлекло эсэмэс от Яны:

«Так дальше нельзя надо что-то с этим делать ты мать хоть пожалей».

Олег смотрел на сообщение и старался представить, во что всё это выльется. Перед Надей он терялся, а перед Элей чувствовал себя связанным, ведь он совсем не такой, каким представляют его другие. Да, собственно, и работа в органах его изменила. Сейчас он с особенной ранимостью ощутил свою уязвимость перед этими близкими женщинами: женой, матерью, сестрой и бывшей…

Растерянность заменила идейка. Олег тут же набрал ответ:

«Приходи в ту квартиру, поговорим, позвоню».

Как-то сразу полегчало, и даже взошедшее августовское солнце лучами осветило кухню, свет отблеском пробежал по гладким поверхностям мебели.

Но ключи от той квартиры находились в кабинете и вроде бы где-то в книжном шкафу. Недавно Надя искала какую-то книгу, тогда выпавшие из коробочки золотое кольцо и ключи со звоном упали на пол, кольцо покатилось прямо к ногам Олега. Он поднял его, сообразил: оно, видимо, обручальное — Корнилова. Надя с яростью выхватила кольцо из его рук. Им обоим показалось, что между ними вспыхнул свет. Олег молча отшатнулся, но запомнил, куда Надя положила ключи.

Когда Олег крадучись направился в кабинет к книжному шкафу, вдруг почувствовал какую-то неприязнь, словно опять кто-то невидимый смотрел на него сверлящим взглядом. Озноб пробежал по телу. Олег тут же себя успокоил: это просто нервы, работа суматошная, а ещё Эля не даёт житья. Главное, ключи оказались на месте.

На работе Олег напросился отвезти в морг коробку с расчлененным трупом, хотя это не относилось к его прямым обязанностям, но зато уже к обеду освободился и довольный, раскрасневшийся вышел из машины, где во дворе на скамейке его уже ждала Яна. Она поднялась при виде машины брата, поёжилась, от растерянности натянула капюшон куртки.

— Я чёт волнуюсь, — робко улыбнулась. — С этой квартирой столько связано…

Олег поздоровался и направился в подъезд. Следом за ним и сестра.

— Я хочу сама открыть дверь…

Олег молча протянул ключи, пропустил её вперёд.

Яна робко ступила в коридор, заглянула в комнату, прошла, не разуваясь. Она напряглась, тревожно всё разглядывала.

Рассматривая сестру, Олег подметил, что она заметно волнуется. Дождался, когда Яна нырнёт в спальню, расстегнул куртку и рухнул на диван в проходной комнате.

— Когда-то я здесь жила с Давидом! Он снимал эту квартиру, — восторженно воскликнула Яна и подошла к брату. — С тех пор ничего не изменилось, будто время застыло. — Вздохнула. — Потом встречалась со Славяном, он её подарил суррогатной матери Надькиной дочери, — пролепетала, слегка краснея, ясно понимая, что это воспоминание неуместно. — А теперь, брат, тайно от наших с тобой… — Здесь она засмеялась.

Швырнув куртку на диван, села напротив, в кресло. Олег не хотел говорить об Эле, по крайнем мере, начинать эту щекотливую тему, поэтому молча слушал сестру. А Яна почему-то начала рассказывать, как её этапировали в колонию. Здесь она уточнила: не в колонию, а в бывший мужской монастырь, который стал колонией. Тогда она написала письмо отцу…

Олег не забыл о переживаниях отца и рассказанные подробности того периода.

Осень 2011 года

Из подъезда вышел невысокого роста сосед Иван, протянув руку, обратился сочувственно:

— Здорово, Сергей, я что хотел — тебя предупредить: не проходи мимо, там, на подоконнике лежит письмо от твоей дочери. Видимо, кто-то вынул из почтового ящика. Может, что важное пишет. Ладно, не выбросили.

Сергей Романович поблагодарил внимательного соседа.

— Письмо от мамы! — воскликнул Яша, взирая на соседа.

— Яша, давай, как мужики поздороваемся за руки.

Шестилетний Яша не стал возражать и гордо шлепнул пятерней об открытую пухлую ладонь добряка — ровесника его дедушки.

— Деда, а где письмо от мамы?! — дёргая его за руку, суетливо воскликнул Яша, когда они поднимались по лестничной площадке.

Сергей Романович повернул голову в сторону подоконника.

— Письмо, вот оно… — С нетерпением взял конверт в руки, с ощущением тревоги распечатал его и медленно вынул письмо.

— Деда, читай быстрее! Мама моя скоро приедет из Москвы?

Сергей Романович вскользь пробежал по страницам письма, тут же почувствовал, как всё волнение отразилось на его побледневшем лице. От страха у него задрожали руки.

— Деда, говори, мама скоро приедет из Москвы?

— Яша, сынок, мама твоя написала, чтобы я тебе шоколадку купил, — пытаясь скрыть переживания, объяснил Сергей Романович.

— Да? — опешил Яша. — Тогда давай быстрее пойдем и купим шоколадку.

— Пойдем, — подбадривал дедушка не столько внука, сколько себя.

Сергей Романович медленно спустился вслед за Яшей и в замешательстве предложил внуку прогуляться в магазин. Что же опять наделала Яна? Что теперь будет? Рукой поправил сжимавшийся в горле ком и мысленно назвал дочь неугомонной.

Несмотря на все волнения, Сергей Романович подметил, что жёлто-оранжевый сентябрь с отблесками сгорающей зелени листвы властно вступил в свои права. Мимо тротуара с нарастающим гулом пролетали машины. Яша шёл вприпрыжку, не обращая внимания на деда, и нарочито шуршал курткой, прищурив глаза, играл с последними лучами солнечного заката.

Дойдя до перекрестка, дед с внуком повернули к пятиэтажке, к магазину «Магнит». Яша спешно открыл двери.

— Деда, что ты медленно идешь? Быстрее давай, шоколадку купим. А можно ещё киндер-сюрприз?

— На тебе тысячу рублей. Здесь хватит и на киндер-сюрприз, и на большую шоколадку. А я, сынок, тебя у входа подожду.

Он проводил внука к отделу и торопливо вернулся к двери. Встал в сторонке. Вытащил письмо из кармана куртки, с решительным видом развернул лист. В этот миг отец чувствовал прямую связь с родной дочерью. Знакомый почерк. Собрав душевное волнение в кулак, начал читать:

«Здравствуй, дорогой папочка!

Целуй моего сыночка Яшеньку. Передавай привет маме и Олегу. Пусть они на меня не держат зла.

Папка, ты сильно не переживай. Конечно, спасибо Олегу за его хлопоты. За то, что он смог меня оставить отбывать срок в хозке. Но меня скоро этапируют в колонию, в какую, не знаю пока. Поэтому я месяц буду в центральной тюрьме. Сказали, в транзитной камере. Так что можешь прийти на свиданку. Только не вздумай Яшу приводить, пусть он думает, что я работаю в Москве.

Пап, ты сильно не огорчайся, я очень прошу, береги себя и моего сыночка.

Олег, конечно, пробьет по своим каналам и узнает, за что этапируют.

Это была просто шутка. Подумаешь, я сшила оранжевую жилетку для кота, на спине вышила буквы: «Б К», ну, бесконвойка. Нарядила Барсика в него, а в тот день как назло комиссия. Барсик, придурок, появился не вовремя и представляешь, встал возле начальника тюрьмы. Все члены комиссии чуть со смеху не попадали».

Читая эти строки, Сергей Романович невольно улыбнулся и мало-помалу начал успокаиваться. От души отлегло. Действительно, шутка-то с юмором… даже мысленно возмутился. По его мнению, это несправедливое наказание — за такое отправлять в колонию. По крайней мере, он попытался найти оправдание дочери. Затем глубоко вздохнул — что ж, как ни крути тюрьма, она и есть тюрьма…

Он читал письмо, не отрываясь. Яна неоднократно просила прощения и сожалела о том, что стала наркоманкой. Правда, пообещала больше не колоться. После этих строк глаза отца немного увлажнились. Несмотря ни на что, Сергей Романович любил свою дочь.

После неприятностей, вызванных опрометчивой шуткой с рыжим котом, Яна собиралась на этап. Она и ещё одиннадцать заключенных уже находились в центральной тюрьме в транзитной камере.

После вечерней проверки через некоторое время отворилась металлическая дверь. Сегодня ночь большого этапа. Тревожные чувства цепко охватили женщин. Когда дежурная постовая с неким раздражающим превосходством зачитывала список фамилий, лица заключенных словно окаменели.

Услышав свою фамилию в оглашенном списке, Яна напряглась. Интересно, Леру Андрееву этапируют сегодня? Ведь Лера находилась выше этажом, в другой транзитной камере, и Яне это было известно. Она не нашла в себе достаточно мужества, чтобы спросить у дежурной о Лера Андреевой. Да и навряд ли Яна получила бы ответ. Не положено.

На сборы дали всего час. Тут уже не передать, какая в камере поднялась суматоха. Все оглашенные на этап похватали сумки, пакеты, немедленно начали их перебирать. Поспешно просматривали записки, убирали то, что относилось к запретам. Ведь на «шмоне» всё заберут, лучше их уничтожить здесь.

В этот этап не попали только двое. Момент щекотливый. Обе эти женщины молча переглянулись. Одна из них мужественно принялась готовить чифирь, другая начала разбирать поступившую местную корреспонденцию. Растроганная, взволнованным голосом она обратилась к сокамерницам:

— Девки, я сейчас вам раздам записки, а вы напишите прощальные, укажите хату. На послании обязательно отметьте — «Этап» — быстрее дойдет. Обязательно сообщите, куда этапируют. Может, ещё успеете получить ответы.

У Яны в дорожной сумке был полный порядок, поэтому она с любопытством смотрела на всех. Услышав про этап, почему-то побледнела. Сокамерница, которая не попала в список, обратила на это внимание.

— Янка, да не переживай ты так, все будет хорошо. Не ты первая, не ты последняя в Столыпине поедешь.

— Я сейчас думаю о Лере Андреевой, хочу, чтобы мы были вместе.

— Отправь записку, успеешь получить ответ. Видишь, сегодня какой большой этап. Всех в Оренбургскую область везут. А меня скорее всего на следующей неделе в Самару отправят.

— Откуда ты знаешь, что в Самару?

— Туда мамочек везут.

— Что значит мамочек?

— Я беременная, но узнала об этом только в тюрьме, у гинеколога, — спокойно объяснила сокамерница.

— Да-а… — сочувственно пробросила Яна.

— Терпенья тебе, подруга. А за что сидишь?

— Кража. В супермаркете одеяло стащила. Поймали, по камере вычислили. Дело завели. Вот так вот.

Яна лишь грустно улыбнулась. Она была преисполнена тревоги и смутных предчувствий от предстоящего этапа. Поэтому ей вовсе не хотелось вести себя заносчиво. Далее, не колеблясь ни минуты, она решила последовать совету. Написала записку и отправила её со всеми вместе с очередной дорогой.

Час сборов прошёл незаметно. Волнение в камере не улеглось. Зато Яне стало легче, когда пришла весть о том, что Лера Андреева этапируется вместе с ней.

По коридору, в сопровождении охраны, женщин повели в цокольный этаж, в привратку. Тревожные чувства наложили печать на их смутные лица. Несмотря на это, никто не унывал. Бросали реплики какие-то друг другу, шутки. Даже повеяло некоей вульгарной романтикой.

Яна в спортивном костюме поправила бейсболку задом наперед, повесила на плечо дорожную сумку. Она охотно шла следом за Лерой Андреевой. На бледном лице Леры, выражавшем недоумение, промелькнула усмешка.

— Яна, ты уж там в колонии не вздумай шить жилетки для котов.

В ответ Яна лишь ухмыльнулась, вспомнив историю с Барсиком. Затем, похлопав Леру по плечу, сказала:

— А ты, Валерия Петровна, там много не умничай. Достала ты всех, охраняющих нас. Учишь всех уму-разуму. Видишь, решили и от тебя избавиться. Ну и что оттого, что у тебя два высших образования. Зато мы вместе едем… — И глубоко вздохнув, добавила: — Неизвестно куда.

— Правда, неизвестно, — многозначительно произнесла Лера, подчеркивая трогательную загадочность, и покачала головой в задумчивости.

Лера Андреева была постарше Яны Шумилиной на пару лет и пониже ростом на полголовы. Длинные, густые волосы пшеничного цвета аккуратно причесаны и собраны в хвост, джинсовый костюм плотно облегал взбитую фигуру. Она всегда держалась непринужденно, как преуспевающая бизнес-леди. Её фирма занималась пескоструйной очисткой труб. Не смогла выполнить договорные обязательства, помешал дефолт, начавшийся в две тысячи восьмом году, завели дело, посадили. За её деловыми манерами угадывалась некая тревога, которую неосознанно улавливали окружающие.

— Ты так сказала это, что у меня дрожь по коже, что-то предчувствуешь? — трагическим тоном спросила Яна.

— Успокойся, все будет нормально, — буркнула Лера.

Хотя сон, не выходивший из головы, верно, он был вещим, не давал покоя, но этим она ни с кем не делилась, лишь её поведение тревожило окружающих. Леру все уважали, она деньги умеет делать. Крупные и выразительные черты лица, чуть раскосые глаза выдавали в ней след удмуртского происхождения.

Посреди камеры, в которую всех благополучно привели, стояла коробка с провиантом в дорогу.

— Вот вам сухпайки, можете брать сколько пожелаете, — командным голосом произнесла сопровождающая и закрыла камеру.

Галеты, чай одноразовый, сахар, каша быстрого приготовления аккуратно лежали в маленьких белых коробочках из картона. Тут все женщины гуськом направились к провианту. Некоторые брали по два-три пайка.

Бросив сумку на скамейку, прикрепленную по всему периметру камеры, Яна из интереса тоже рванула за пайком.

— Лера, тебе брать? — спросила громко, скорчив лёгкую гримасу отвращения.

— Я что, голодная, что ли? У меня в сумке еды надолго хватит.

Яна из приличия все-таки взяла два пайка и села рядом с Лерой. Закурила.

— Ты не куришь?

— Нет, никогда не курила и не собираюсь, — ответила резко.

— Лера, ты нервничаешь?!

— Перед дорогой волнуюсь.

Яна с любопытством уставилась на сердитую Леру.

— Ну, Лера, что с тобой? Может, ты чувствуешь что-то?

— Яна, попомни мои слова. У нас сроки примерно одинаковые. Через годика так полтора мы по УДО уйдем. Сейчас ввели социальные лифты. По федералке было послабление, сроки многим сократили.

— Ага, амнистию обещали, — нетерпеливо проговорила Яна.

— Обещали, да не дали, но сроки все равно многим скостили. И то легче, — вздохнув, спокойно констатировала Лера.

Услышав про амнистию, одна из заключенных женщин воскликнула:

— Девки, а амнистия бывает. Это правда. Я пять лет назад ушла из зала суда по амнистии. Причем, всё сразу снимают. Никакой тебе судимости. Сейчас я снова первоход.

— Я думала, про амнистию все брехня… — с недоверием и грубоватым тоном бросила реплику тучная тётка, сидевшая с краю.

Когда все формальные процедуры завершились: медицинский осмотр, досмотр вещей и просчёт заключенных, всех наконец вывели во двор тюрьмы к автозакам.

— Женщины, заходим по одной, не толкаемся, заполняем задний отсек, вещи складываем под скамейки, — менторским тоном командовал сопровождающий.

— Когда задний отсек заполнится, тогда будете в передний отсек садиться. Понятно, да?

Стояла сентябрьская ночь. Под куполом звёздного неба было так приятно, что по телам всех женщин пробежало неподдельное волнение. Они смотрели друг на друга с глубоким состраданием.

В глубине автобуса было темно. Этапируемые усаживались поочерёдно. Когда Яна оказалась внутри отсека автозака, её охватил озноб. Вскоре все обостренные чувства перешли в некое смирение. Пробежав оценивающим взглядом по лицам, Яна поняла — никому не безразлично происходящее здесь. Волнение переросло в колкие, едкие реплики.

Автозак прибыл на железнодорожный вокзал, на участок, где прицепляли вагоны. Когда его двери открылись, изумлению женщин не было предела. Кровь в жилах стыла до онемения.

С одной стороны округа была оцеплена охраной с деревянными лицами, с автоматами в руках. Осуждённые мужчины в наручниках сидели на корточках и были соединены друг с другом единой цепью. Но при этом они должны умудриться каким-то образом тащить свои сумки.

С другой стороны виден кусок освещённого перрона. В воздухе очаровательный запах теплой осени и совсем рядом запах свободы.

Яне вмиг показалось, что она играет роль в художественном фильме про войну с фашистами.

— Крепись, — утвердительно произнесла Лера при виде сконфуженного лица Яны.

Реальность отдавалась многократными ударами в их сердцах. Подлинная тревога и напряжение, охватившие всех женщин, вдруг начали переходить в другое эфемерное состояние — в напускное, этакое безразличное равнодушие. Причудами человеческого поведения, видимо, руководят ангелы с небес, которые не позволяют самоуничтожения в курьезные и сложные моменты жизни. Нечто бессознательное только и может помочь в такой миг.

Между тем руководитель конвоя обратился к женщинам:

— Такая просьба: будете вести себя дисциплинированно, наручники надевать на вас не будем. Хорошо, девчата?!

В ответ женщины невольно успокоились. В знак согласия дружно покивали головами.

Таким образом, конвой сопроводил заключенных к вагонзаку, который попросту кличут столыпинским вагоном, очевидно, в честь российского реформатора в области сельского хозяйства Петра Столыпина, подметила всезнающая Лера. Купейный вагон: со стороны, где сидят заключенные, глухая стена без окон и пресловутые решетчатые двери камер-купе.

Когда за последним заключенным затворилась дверь, конвоир прошёл по вагону с объявлением:

— Так, когда тронемся, будет кипяток, приготовьте свои одноразовые стаканы.

— А туалет? — спросила громко одна особа.

— Успокойтесь, и туалет будет. Выводить будем по одной, мадамы, понятно сказал? — растягивая слова небрежным тоном, ответил конвоир.

— А нас? — выкрикнул паренёк.

— Ну не в штаны же будете, и вас выведем, — произнес с сарказмом.

Постукивая колесами, поезд мчался в сторону Самары. В прицепном столыпинском вагоне ехал спецконтингент. Ехали не по доброй воле. Им просто меньше повезло в этой жизни — карма такая.

Постепенно расслабились, и всё же напряженная атмосфера в вагоне сохранялась. Женщины находились в первом и третьем купе. В остальных отсеках располагались мужчины.

Чтобы смягчить обстановку и придать легкость пути, Яна из третьего купе, обращаясь в первое, воскликнула:

— Маша, спой, а!

Маша молчала. Не дождавшись ответа от неё, Яна обратилась к конвоиру:

— Гражданин начальник, мы щас споём, не возражаете?

— Да пойте, мне-то что?

— Ну, в натуре, девчонки, спойте, а, разрешили, — уже нетерпеливо выкрикивал из соседнего купе мужской голос.

— Яна, может, не будем шуметь? — запротестовала Лера, дергая подругу поневоле за руку.

— Мы с ней в одной хате были. Ты знаешь, как она поет, вся тюрьма плакала, — восторженно произнесла Яна.

— Маш, начальство разрешает, пой, — поддерживали её соседки по купе.

Соседки Маши по купе заметили, как на круглом лице черноглазой Маши появилось вдумчивое выражение, и все представили трагическая картину из её жизни.

— У нее 105 статья, тяжелая, убийство. Брата зарезала ножом. Дочь у неё была, приемная. Брат на голову больной. Пьяный полез насиловать, уже не впервой. Так она рассказывала, — заговорщически объясняла Яна всем в купе. — Если раньше она всячески изощрялась, отвлекала его, а в последний раз не пожелала терпеть, не смогла… — Яна вздохнула. — Сама же вызвала скорую и ментов, но уже было поздно. Услышала последние слова брата: «Маша, ты меня всё-таки убила…» А Машка представляете, что ему ответила: «Я тебя убила с любовью…»

Вдруг Маша запела. Она начала так проникновенно петь, словно бросая откровенный вызов своей измученной душе.

Я не ною о судьбе,

Лучшее храня в себе…

Голос её разрывал сердца слушающих на части. Тяжесть содеянного откликалась в душах. Пропетые ею слова песни:

…привыкая к боли ран…

Пронзили острее, чем тот нож, который смертельно вонзился в сердце её брата.

Закат разлился по залу. Слушая Яну, Олег воображал, как сестру везли в столыпинском вагоне в женскую колонию, бывший Спасо-Преображенский мужской монастырь. Без всякой жалости он смотрел на Яну, внутри сознания неожиданно пошли фразы из первой страницы повести «Схимник», над которой начала работать его жена. И вдруг с изумлением сравнил с ней Матвея, будущего монаха, добровольно шедшего в иноки в тот же самый монастырь, куда везли женщин отбывать срок. А Матвей действительно шёл в монастырь, только в девятнадцатом веке, а женщин везли в двадцать первом, причём в тот же чертог. По-другому Олег не мог назвать это заведение. Разница лишь в том, что Матвей шёл по потребности души, по вере, по своей воле, а женщин везли не по доброй воле. Кому-то послушание, а кому-то наказание… Олег ужаснулся от этого сравнения. Он ловил преступников, предъявлял сроки, а сестра нарушала закон. Сестра, сидевшая напротив, перестала для него существовать.

Ведь они росли в одной семье и родились от одних родителей, а как по разным путям — противоположным — повела их жизнь. Олег рос совсем не похожим на заводную сестру, раздражённую, никому не дающую покоя. Наоборот, он был склонен к уединению, никого не доставал. Может, есть какая-то программа и у каждого своя роль? Или всё-таки законы мироздания так глубоко скрыты, что наше сознание не может до них достучаться, и каждый несёт свой крест, который ему по плечу? Из размышлений Олег понял главное, что всё строится на любви и ради любви люди идут на жертвы. Если бы любовь была гармоничной, не эгоистичной, никто бы не совершал ради неё преступления: мужья не убивали бы жён, а жёны мужей…

Всё это было странно для понимания, хотя он дал свободу своему сознанию. На чём же зиждется судьба каждого человека? Олег снова мысленно вернулся к Матвею, который, как ему объясняла Надя, своей жизнью совершил настоящий подвиг.