16
— Нам бы горючки, товарищ генерал! Все бы снаряды в цель пустили! — Куда только делся телеграфный стиль лейтенанта. — У всех танков полный боекомплект. И сидим тут как прикованные, ждем, когда кто-нибудь из немцев на нас выйдет. Машина не вернулась, связи нет, положение неопределенное, что делать, товарищ генерал?
— Это кто? — шепотом спросил Лопухин у стоявшего рядом навытяжку танкиста.
— Ты что, Болдина не знаешь? — тихонько ответил тот.
— Так это он?
— Нет! Архиерей!
— Хорошо, — сказал Болдин. — Вольно.
Он обернулся. Вместе с ним шло человек пятьдесят. Вещмешки, винтовки. Были раненые.
— Мы долго шли, вся техника встала, вот как у тебя… Где горючего нет, где бомбардировщики постарались. Так что принимай гостей, лейтенант. Отдохнем, заодно и подумаем, как дальше жить. Кто это с тобой?
Болдин кивнул в сторону Лопухина, который поправил ремень и шагнул вперед.
— Товарищ генерал-лейтенант…
Генерал махнул рукой, и слова застряли у Ивана в горле.
— Военкор?
— Так точно… А разве так видно?
«Господи, что я несу?» — пронеслось в голове у Лопухина.
— Видно, видно. Штатского в форме за версту видать, — ответил Болдин, утирая лоб. У генерала был очень внимательный взгляд, крупный прямой нос и суровые морщины на лбу. Даже после длинного и тяжелого пути Болдин был подтянут, китель сидел безукоризненно. Автомат на плече не болтался, а висел словно влитой. Перед таким человеком Иван чувствовал себя конченым разгильдяем. В целом генерал располагал к себе. Такому человеку хотелось верить. Просто, безо всяких оснований. От Болдина веяло надежностью. — Что видели, товарищи военкоры?
— По дороге на Слоним масса брошенной и уничтоженной техники. Много убитых. Разгромлена колонна техники и несколько машин с ранеными. Все убиты. Предположительно, десант. Один раненый сообщил, что на Слоним идти нельзя. Предположительно, город захвачен. Возможно, десантом…
Генерал страдальчески поднял брови и пробормотал:
— Десант, десант… Предположительно… Что за болезнь такая? Повсюду я только и слышу о десанте.
— Но… Откуда у нас в тылу немцы?
— А обхода с флангов вы не допускаете? — вопросом на вопрос ответил Болдин.
— Но как же?.. — Лопухин совершенно растерялся.
— Мы в кольце. И совершенно невозможно питать иллюзии на этот счет. В кольце. И нам придется из него вырываться. Понимаете?
— Так точно.
— И поскольку вы все-таки в звании политрука, то на вас я возложу обязанность донести до бойцов эту нехитрую истину. Мы в окружении. И вести себя будем соответственно нашему непростому положению. Все поняли?
— Так точно.
— Хорошо. — Болдин обратился к майору, стоявшему за его спиной: — Устроим привал, Владимир Филиппович. У танков. Какое-никакое, а прикрытие…
Бойцы расположились позади танков. Кто-то просто упал в траву. Кто-то принялся рыть окопы. Майор, тот самый, к которому обратился Болдин, их остановил.
— Не нужно. Мы тут долго не задержимся…
Генерал подозвал Лопухина.
— Вот посмотрите, товарищ военкор. — Болдин разложил карту. — Ваша часть была тут?
— Так точно! — Лопухин старался держать плечи развернутыми, лицо каменным.
— Да вы не волнуйтесь так, политрук… Мы с вами не на параде. Мы с вами в сложной тактической ситуации. А потому излишняя приверженность формальностям нам сейчас ни к чему. Только мешает. Меня зовут Иван Васильевич. Я вам разрешаю так ко мне обращаться. Вот Владимир Филиппович Верховцев, мой заместитель сейчас. А вас как по имени-отчеству?
— Иван Николаевич, — Лопухин чуть сдулся.
— Ну вот, видите, мы даже тезки. Так что давайте без излишнего официоза.
— Так точно, понял.
— Ладно… — Болдин снова показал на карту: — Ваша часть тут была?
— Да.
— То есть к северо-востоку от Слонима. А вышли вы где-то в этом районе? — Он очертил на карте круг.
— Думаю, да, — Иван сморщился. — Дело в том, что, стыдно признаться, с картой я напортачил. Колобок… Гхм… То есть младший политрук Колобков, товарищ мой, он за рулем был, а я вроде проводника… Ну и загнал нас к черту на кулички. Точно могу сказать, что колонна уничтоженная была на самом краю лесного массива. Крупного, насколько я могу судить.
— Ваше счастье, что вы на Слоним не вышли, — Болдин усмехнулся. — Ухитрились же выкрутиться. Проскочили. Значит, можно… Вот посмотрите, а мы отсюда идем. И уже давно.
— Там, под танком, капитан прятался. Контуженный. Он сказал, что на Слоним идти не надо. И вообще… — Иван вспомнил странные разговоры умирающего капитана.
— Что вообще? — Болдин посмотрел в глаза Лопухину. — Договаривайте.
— Да бредил, наверное, капитан, контузия, и крови потерял достаточно. Говорил, что одного из немцев он в упор бил. И вроде как тот не умер. И еще повторял, мол, звери, звери. Но это, наверное, по жестокости. Они же раненых добивали. Так только звери могли бы…
— Вот уж нет. Зверей вы, Иван Николаевич, зря не ругайте. Зверь почем зря кровь лить не станет. Так, значит, ваш капитан бредил?
— Ну, мне так показалось. Иначе чем же еще объяснить?
— А больше вы ничего странного не видели по дороге?
— Видели… — Иван глянул на карту. — Я думаю, что…
— Немцы!!! — закричал кто-то.
— Позже договорим, Иван Николаевич, — Болдин подхватился, одним движением свернул карту и дернул автомат. — К оружию, бойцы!
Красноармейцы залегли. Кто-то занял выкопанные танкистами окопы, кто-то вжался в траву. Повсюду, словно прочищая горло, защелкали затворы. Миг, и высотка ощетинилась, ощерилась оружием.
Внизу из-за леса медленно выползала колонна. Впереди, бодро стрекоча, подпрыгивали мотоциклы с пулеметами, а позади, тяжело ворочаясь, выдвигалась техника потяжелее. Танки.
— А еще дальше бронемашины с пехотой… — прошептал лежащий слева красноармеец. На нем была обтрепанная, будто бы обгоревшая гимнастерка. Иван заметил зеленые петлицы. Пограничник, неведомо как прибившийся к группе Болдина.
— Дима, — Лопухин, глядя на резвых мотоциклистов, на танки, почувствовал, как внутри, в кишках, все переворачивается. — Колобок… Прихватило меня… Ой, елки…
— Под себя! — прошептал Колобков. — Под себя!
Он изо всех сил цеплялся за рукоять автомата вспотевшими ладонями и чувствовал приблизительно то же самое.
— Не дрейфь, — оскалился пограничник. — Все под себя делают, когда порохом запахнет. Давай, с пустыми кишками и драться сподручнее…
Но Лопухин сцепил зубы, напрягся, стараясь всеми силами не допустить позора, и пропустил начало. Все три танка ахнули оглушительно. Земля вздрогнула. И почти сразу же снизу глухо отозвались три взрыва.
Тотчас выстрелил пограничник. Мигом перезарядил. Снова выстрелил. И еще! Остро запахло пороховой гарью. Ивана скрутило так, что он сжался в комок, на зубах заскрипел песок. И тут загрохотал весь холм. Стреляли уже все.
На немецкую колонну обрушилась волна свинца. Горело два танка. Третий неуклюже ворочался между заглохшим грузовиком и подбитым собратом.
— Стреляй! Стреляй, сукин сын! — заорал Болдин, его голос начисто перекрыл грохот винтовочных выстрелов. — Стреляй, не жди!
И снова три выстрела слились воедино. А на дорогу уже выползали новые и новые гусеничные чудовища. Фигурки немецких солдат метались среди уничтоженной техники, кто-то пытался спрятаться в небольшом лесу, кто-то нырнул в канаву. Но большинство падало и падало под огнем.
Лопухин увидел, как поднялся майор Верховцев, кинулся к одному из танков. Что-то крикнул в люк и снова прыгнул в траву. Махина БТ вздрогнула, зарычала мотором. Сдала назад и двинула куда-то по пригорку влево, ломая мелкие кусты. Танк отошел метров на двадцать, остановился. Выстрелил. Снова продвинулся. Выстрелил.
— Обходят! — крикнул пограничник и кинулся вслед за танком.
Иван попытался встать, но над головой пронзительно свистнуло. Лопухин вжался в землю, а потом, не в силах больше терпеть, выставил вперед свой «наган» и, не целясь, выпустил все патроны туда, где метался в агонии враг.
Над тем, что он обделался, никто впоследствии не смеялся. Так бывает с большей частью солдат, впервые попавших на передовую. Над этим нельзя смеяться. Грешно.
Когда у танкистов кончились боеприпасы, они покинули машины.
— Все. Амба! Отходим! — гаркнул Болдин. — Отходим к чертовой матери!
Когда они были уже у леса, позади загремели взрывы. Подошедшие на помощь немецкие танки расстреливали неподвижные советские машины. На холме осталось десять человек и три непобежденных БТ-7.
А под горой дымилось двенадцать остовов, бывших некогда грозной вражеской техникой.
