Вечное пламя

Виктор Бурцев (2009)

Первые, самые страшные недели Великой Отечественной войны. Немцы стремительно движутся на восток, отрезая от основных сил отдельные соединения Красной Армии и оставляя в тылу деморализованных солдат противника. Здесь, в партизанских белорусских лесах, оставшихся за линией фронта, происходят загадочные и страшные события, противоречащие историческому материализму. Похоже, фашистская Германия испытывает на оккупированных территориях новое чудовищное оружие, поднимающее мертвых и наделяющее их невероятной силой и кровожадностью… Правду предстоит выяснить попавшему в окружение и присоединившемуся к партизанскому отряду военному корреспонденту Ивану Лопухину, обладателю загадочного талисмана, который достался ему от старого колдуна в болотах Финляндии.

8

В себя Лопухин пришел от того, что ему на лицо лилась холодная вода. Она неприятно затекала в уши и нос. Иван закашлялся, в груди остро отозвалось болью.

В темноте кто-то говорил по-фински. Тягучие фразы на непонятном, совершенно чужом языке. Наконец темнота начала таять, сделалась прозрачной…

Первое, что увидел Лопухин, — это женские руки. Узкая, белая ладонь скользнула по его лицу. Снова холодная вода полилась по лбу, по шее…

Красивые руки. С тонкой, удивительно нежной кожей. К таким рукам хочется прижаться лицом, уронить в них лоб, тяжелый после трудного дня, и чувствовать, как уходит усталость, как мысли становятся легкими, невесомыми…

Потом Иван увидел лицо.

Высокие скулы, глаза светлые, голубые, как небо, и очень бледная кожа. Из-под платка выбивается на высокий лоб прядка соломенных волос.

«Катька? Так она ж блаженная!» — всплыли в памяти чужие слова.

Лопухин смотрел в ее глаза, как смотрят в небо. Высокое, далекое голубое небо, чистое, как в первый день творения. Казалось, что это продолжалось вечность. И уже не ясно было, то ли он смотрит в небо, то ли это небо вглядывается в него этими удивительными глазами…

Иван попытался поднять руку, но в груди снова кольнуло.

— Лежи… Не шевелись… — Ее голос звучал странно. Каждое слово она будто подбирала в каком-то словаре и старательно проговаривала по транскрипции.

В поле зрения появился Маркко.

— Как чувствуешь себя?

— Ничего, — прошептал Иван. — Что случилось?

Маркко пожал плечами. Вид у него был изнуренный, бледный.

— Если считать, что чудес не бывает, то случилось то, что бывает один раз на миллион. А если по-другому, то чудо.

— Не понял, — Лопухин поднял руку, потрогал грудь, где болело.

Девушка осторожно отвела его пальцы. Ее ладошка была на удивление горячей и сухой. От этого прикосновения по телу разливалась звенящая легкость, хотелось прижаться к ее рукам и заснуть.

— Тебя деревом завалило, — сказал председатель.

— И что?

— Не понимаешь? Для лесоруба упавшее дерево — верная смерть. Мало того что весом все кости раздробит, так еще и сучьями проткнет. Страшная смерть.

— Но я же жив?

— Жив, — Маркко кивнул. — Это и есть один на миллион. Чудо.

— А болит… — Иван снова попытался коснуться груди.

— Еще бы. И долго болеть будет. Сук точно в сердце шел. Да вот… Повезло.

— Как это? — Лопухин похолодел, представив себе, как огромное бревно вбивает ему обломанную ветку в грудь.

Председатель поднял на цепочке что-то металлическое, смятое.

— Я цепочку сам приладил. Она у тебя в кармане ловко оказалась. К месту.

Лопухин сощурился, приглядываясь.

— Это ж дед мне подарил. Йусси…

— Он самый, — Маркко присел рядом с Иваном на кровать, протянул подарок. — Футлярчик расколотило. А рунный камень внутри цел. Он весь удар на себя и принял. Наши как увидели — не поверили. Сук в щепу. А тебя самого в мох вдавило. Тоже везение. Почва мягкая попалась, болотистая. На том месте сейчас хоть статую отливай, форма такая в земле. У нас это называется — второй раз родился.

Лопухин не нашелся что ответить, а Маркко вложил в его руку амулет.

— Носи при себе. — Он встал и направился к выходу. — Полежи еще, в себя приди. Кости целы, а все остальное ерунда. Катти последит. Если что надо, спроси у нее.

— Катти… — одними губами прошептал Иван и, встретив чуть встревоженный взгляд голубых глаз, улыбнулся.

Она положила ему ладонь на лоб. От этого боль в груди чудесным образом отодвинулась, стала тише, незаметней. Иван улыбнулся, да так и заснул.

Проснулся он вечером.

В углу на небольшом столике горела маленькая лампа с зеленым бахромчатым абажуром. Света она давала немного, но достаточно, чтобы осмотреться. Рядом с кроватью стоял стул, на котором сидела, подперев голову ладонью, Катти. Кажется, она спала.

Осторожно, чтобы не разбудить девушку, Лопухин откинул одеяло и сел. Грудь уже не болела так остро. Иван поискал брюки, но не нашел. Вставать же в одних трусах было как-то неудобно. Лопухин растерянно озирался, не зная, что делать.

Катти вздрогнула и проснулась.

— Я не хотел вас будить, — почему-то прошептал Иван. — Мне надо… Ну, выйти…

Девушка попыталась его уложить, осторожно коснувшись плеча. Но Лопухин отвел ее ладони.

— Мне надо выйти, — снова повторил он, чувствуя, что начинает краснеть. — Где моя одежда?

Она на мгновение задумалась. Затем кивнула, встала и вышла.

— А?.. — начал было Иван, но затем увидел, что вся его одежда аккуратно висит на спинке стула. — Понял…

Одеваясь, Лопухин чувствовал, как ноет от любого движения отбитая грудь и болят мышцы, словно он без разогрева толкнул тяжеленную штангу.

— Ничего, — шептал Иван, постанывая. — Ничего…

Так он чувствовал себя, когда впервые пришел на свою первую тренировку по боксу. Тренер, скептически посмотрев на щуплого «клиента», поставил его в пару с плотным здоровяком, который устроил новенькому примерно-показательное выступление, раз за разом вышибая из Ивана дух. Однако Лопухин, каждый раз поднимаясь с пола, неизменно вставал в боксерскую стойку, как он ее тогда себе представлял.

— Упрямый, — вздохнул тренер. — Приходи через неделю, если не передумаешь.

Иван не передумал. Но к вечеру слег в кровать. Болело все.

Так что теперь Лопухин мог с уверенностью сказать, что бывало и хуже. Первые острые боли прошли, дырок в теле не было, а остальное не страшно.

Он вышел из комнаты. В избе было темно. Никого из хозяев Иван не увидел, а потому осторожно, вдруг спят, выскользнул на улицу. Светлое небо, парочка самых ярких звезд едва-едва виднеется на небосклоне. Тихо и спокойно.

Перед тем как двинуть в сторону сколоченного из неструганых досок нужника, Иван постоял на пороге, разглядывая небо.

— Завтра обязательно надо будет к озерам сходить. Обязательно… — бормотал он, возвращаясь. — В лес больше не полезу…

В доме горел свет.

Лопухин приоткрыл дверь. Вошел.

За столом сидел Маркко. Нехитрая закусь, бутылка водки и два стакана говорили сами за себя. Председатель кивнул на стул напротив.

Лопухин присел, чувствуя некое смятение. Словно тут должно было произойти что-то особенное. Важное.

Маркко ни слова не говоря, разлил водку по стаканам. Выпили не чокаясь. Словно на поминках.

Водка ухнула в желудок, сжигая все на своем пути. Сразу захотелось есть, остро, по-звериному.

Иван схватил кусок черного домашнего хлеба, вдохнул полными легкими его душистый, глубокий запах и некоторое время сидел так, погрузившись в благоухание и ощущая, как расходится по телу расслабляющая волна.

Маркко пододвинул к нему тарелку с домашними, сочными колбасами.

— Закусывай. — И тут же налил по еще одному стакану. — Давай…

Снова не чокаясь. Однако теперь водка легла уже по-другому, мягко разлилась, словно первый стакан был подготовительным, и только сейчас алкоголь проявил все свои свойства.

«Верно говорят, между первой и второй перерывчик небольшой, — подумал Лопухин, переводя дыхание. — Не зря!»

— Тебе завтра уезжать, — глухо сказал Маркко, потом неожиданно спохватился: — Извини, что я на «ты» перешел…

— Ничего… — начал было Иван, но Маркко не обратил внимания.

–…просто так уж вышло, что ты как бы… Как бы… — Председатель замолчал, будто бы запутавшись в словах.

— А почему завтра уезжать? Я думал еще…

— Завтра уезжать, — махнул рукой Маркко. — Сам все поймешь утром.

Лопухин решил не спорить. Тем более что даже председатель ему не указ, когда и куда ехать. Не милиционер, поди.

— Жалко, что так вышло… — пробормотал Маркко.

— Ты про что?

— Про деда.

— Йусси?

— Да. — Маркко заулыбался как-то странно, по-детски. — Когда все начиналось только, он не против был. Колхозы. Чтобы работа была. Единственно, не любил, что лес валят. Потому и к лесопилке плохо относился.

— А бензопилы потому взял? — Сказать «украл» не повернулся язык.

— Не брал он, — Маркко пьяно усмехнулся. — Не брал. Он вообще никогда чужого не брал.

— А как же?..

Председатель снова усмехнулся и налил еще водки.

— Я тебе лучше расскажу одну легенду. В наших лесах куда ни ткни, а в какую-нибудь историю попадешь. Только никогда не знаешь в какую. Вдруг страшная… — Он выпил. Закусил каким-то легкомысленным листочком. — Жил да был в наших краях один колдун. Самый настоящий. С ветром разговаривал да с брусникой на болоте дружил. Все люди вокруг к нему советоваться ходили. Если заболел кто или там вопрос какой-нибудь сложный. Так этот колдун всегда помогал. Никому от него отказа не было. Разве только какие злые люди к нему приходили, но таких мало совсем на белом свете живет, чтобы ни капли добра в сердце не имели. И был у колдуна сын.

— Это как-то нетипично, — прокомментировал Иван. В голове шумело от водки.

Маркко улыбнулся.

— Я ж говорю, сказки местные, они очень странные бывают. Так что у колдуна нашего был сын. И вышло так, что сын этот полюбил одну девушку с дальнего-дальнего хутора. Красивую. Очень красивую девушку. И женился на ней. Хотя отец и был против.

— Почему?

— Потому что колдун. Сказал, что не будет счастья, не будет. А только разорение. Не потому что девушка плохая, просто… Так вот вышло. Про судьбу говорил… Но вот ведь как получилось, что все советов колдуна слушали, а сын не послушал. И ушел из дома. Поругался и ушел. Крепко поругался. Женился. И детей родил. И жил долго и счастливо! А колдун умер! — Последние слова Маркко буквально выкрикнул. — Вот такая сказка, со счастливым концом.

— Что же, — Иван, видимо от выпитого, никак не мог сообразить, к чему вел председатель. — Получается, колдун неправ был?

— В том-то и дело, что прав, — ответил Маркко, снова наливая стаканы. — Ты пей-пей и ешь. Теперь не скоро получится так хорошо покушать. Не скоро…

— Погоди… — Лопухин опрокинул стакан. Зажмурился. Охнул. — А как же прав он был, если все хорошо у сына сложилось? Что-то напутал ты. Или колдун ошибся, или у сына не все так хорошо…

— А эту историю кто как рассказывает. У нас от одного конца деревни до другого пройдешь, везде по-разному. Кто-то говорит, что жена сына, та самая красивая-красивая девушка, умерла при родах. И дети с ней. А кто-то, что дети живы, да мать их в лесу сгинула. А еще слышал, что у нее двойня была и умерла она, когда второго ребенка рожала. Вот так-то. А значит, правду колдун сказал. И пришло в тот край разорение и беда.

— Почему ж разорение?

— Потому… Война приключилась. Как колдун помер, так и приключилась. Все по его…

— Ну, войны, они от колдунов не зависят.

— И я так думаю! — Маркко грохнул кулаком по столу. — Не зависят от колдунов войны! И беды! И судьба людская! Все в руках… людских.

Он посмотрел на свои ладони. Потом на Ивана.

— А мне так, знаешь, нравится первая история. Что жили они счастливо! И все тут! — Он улыбнулся, жалко, с болью. — Хотя, наверное, правы все. Это уж как поглядеть. Жили, может, они хорошо да радостно. Пока смерть не пришла. А вслед за ней и война… А колдун ушел в другой мир. Как это у них, у волшебников, заведено. — Председатель выпил еще водки и пробормотал: — Счастливо, да не долго… — Он встряхнулся. — Ты вот что, — вдруг его тон сделался деловым. — Завтра особенно за Катти не беспокойся. У нее родня живет. Хоть и далеко, но все-таки… Впрочем, завтра тебе не до того будет. — Он поболтал бутылкой. — Давай еще. Допьем.

— Голова болеть не будет?

— У меня? — Маркко засмеялся. — У меня точно не будет.