Что стоишь, качаясь…

Виктор Владимирович Мазоха, 2018

Когда до моей станции оставалось ехать минут сорок, отворилась дверь купе.– Мужики, у вас, случайно, не будет карт? – спросил незнакомец с добродушной улыбкой. Одет был по-домашнему: в тапочках на босу ногу, в трико и пиджаке. Так обычно ходят по вагону пассажиры дальнего следования.Все пожали плечами.– В «дурочка» неплохо было бы срезаться…

«Что стоишь, качаясь…»

Отрывок из повести с рабочим названием «Завещай мне удачу. Отмечен дипломом I степени Регионального литературного конкурса «Белые розы Сибири» в 2015 году; вошел в лонг-лист 7-го Международного Грушинского Интернет-Конкурса 2016-2017 гг. в номинации «Малая проза» и премии «Писатель Года 2017» по версии Русского литературного общества им. А.Чехова.

В местном продуктовом павильоне был только один покупатель Люба Егорова, высокая женщина, лет сорока. Люба жила в поселке, работала в городской социальной службе и обслуживала местных стариков, нуждающихся в уходе, и инвалидов. В руке она держала только что купленную бутылку пива, объемом полтора литра, прозванную в народе «полторашкой».

— Здравствуйте! — поздоровался Дмитрий с женщинами.

— Здравствуй, Дима! — ответили продавщица и Люба одновременно.

— Что, Любаша, решила побаловать мужа пивком? — шутливо спросил Дмитрий, обращаясь к Егоровой.

— Ага! Мой пиво не пьет. Он водку любит, — с натянутой улыбкой ответила она, взявшись за дверную ручку. — Это я бабке — «Чеченке». Просит: возьми да возьми. Надоела уже. Еще матерится. Обматерила меня, на чем белый свет стоит, что я ей пиво прошлый раз не принесла. Ой, горе мне с этими бабками! Привередливые они такие! Я говорю, нельзя тебе пить пиво, а она даже слышать не хочет. Ну, ладно, думаю, возьму. Пей ты, пей!

Люба, еще что-то говоря, открыла дверь, и ушла.

— Мне четыре йогурта, вареников с полкило с картошкой, — Дмитрий протянул продавщице смятые две сотни рублей.

Она достала из холодильника продукты и, отсчитывая сдачу, спросила:

— Как там отец?

— Не знаю, как и сказать… Состояние — стабильно нехорошее. Все больше лежит, сидит… Сейчас покормлю, подкину в печку угля на ночь…

— У тебя он хоть в тепле лежит, — вздохнула продавщица. — Ты все-таки сын, да и вместе с ним сейчас находишься. Ты и ночуешь с отцом?

— Конечно. Работу пришлось оставить…

— А вот бедная «Чеченка»… Сейчас с Любой разговаривали о ней. Муженек в тюрьму загремел, а за бабкой и присмотреть некому.

— За ней же Люба ухаживает.

— Да разве ж это уход. Разве она будет так ухаживать, как ухаживал бы близкий человек. И бабка у нее такая не одна. Придет утром да вечером, протопит дровами. «Чеченка» бедняжка весь день мокрая лежит. Морозы-то какие сейчас стоят! На днях заходила к ней в дом. Так у меня волосы чуть дыбом не встали… Ох, бедная умереть-то по-человечески не может.

Дмитрий ничего не сказал, лишь вздохнул и вышел из павильона. На улице уже совсем потемнело. Морозный воздух врезался в легкие, и он, прикрыв рот воротником, прибавил шагу. Дорогой он не мог выкинуть из головы слова продавщицы, представив, в каких условиях находится бедная старуха… «И сколько же на земле еще таких, никому не нужных стариков». Сколько на свете боли, крови и слез! Ему стало дурно.

Дмитрий остановился и присел на корточки от внезапно подступившей слабости и темноты в глазах. Несмотря на то, что мороз свирепствовал, пытаясь пробраться до самых костей, он почувствовал, как по телу побежали капельки пота. От этого стало немного легче.

— Дурак! — сказал он себе, поднимаясь с колен. — Зачем все принимаешь близко к сердцу. Мир не изменить. Как были боль и страдания на земле, так и будут. Не думай обо всех, всех — не обогреть. Делай хотя бы то, что можешь.

Продолжил путь, делая остановки. Возле дома «Чеченки» бросил взгляд на светившиеся в нем окна. Поверх коротких занавесок было видно, что кто-то ходит по комнате. Подойдя ближе, все отчетливее прорисовывался женский силуэт. «Надо зайти», — подумал Дмитрия, сворачивая к дому.

Входная дверь была открыта, он толкнул ее от себя, на веранде — темно, хоть глаз выколи. Долго не мог нащупать дверную ручку, на пути попадались только стены. Наконец, увидел в проеме свет, вздохнул с облегчением.

В нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на полу, на толстом матрасе, она никак не среагировала на его приход, лишь что-то прошептала, очевидно, о чем-то прося Любу. Люба повернула голову, она растапливала печь, и тут же продолжила свое занятие.

В квартире было не намного теплее, чем на улице. Дмитрий набрал в легкие воздуха и выдохнул: изо рта пошли клубочки пара.

— Не жарко здесь, — сказал он.

— А что ты, Митя, хочешь, — Люба, растопив печь, встала, держась за спину. — Дровами одними разве натопишь?

— А что нет угля?

— Нет. «Чеченец» должен был вывезти, но его посадили… Вместе с бабкиной пенсией улизнул.

Старик не имел никакого отношения к кавказской национальности. Кличку получил за неуемное желание причислять себя к участникам боевых действий в Чечне. Несмотря на его возраст и неоднократные судимости, многие ему верили. Так и старуха стала «Чеченкой».

— В соцзащите попросить надо, чтобы обеспечили углем.

— Ой, кому что надо? Дочери родной не надо, а ты хочешь, чтобы чужие люди беспокоились. Ей даже инвалидность не дают. Она пластом лежит, а инвалидность не дают. Дурдом.

— Люба! — послышался тихий голос бабки.

— Сейчас!

— Пива просит, — пояснила Люба. — Даю ей чуть-чуть. У бабки одна радость осталась.

Дмитрий обвел взглядом кухню. Грязные стены и потолок, давно немытый пол. А главное — мертвецкий холод.

— А почему она лежит на полу, да еще голая? По низу тянет страшно.

— Падает. Я же не могу с ней сидеть день и ночь…

— А у нее дети есть?

— Дочь в Новосибирске живет. Почему не заберет к себе мать, не знаю.

— У тебя есть номер дочери? — спросил он, и, получив утвердительный ответ, тут же ввел его к себе в сотовый телефон. — Приду домой, позвоню.

Шарик, отцовский пес, выбежал навстречу, замахал хвостом.

— Больше не лаешь на меня, — Дмитрий потрепал собаку по загривку. Радостно взвизгнув, Шарик, встав на задние лапы, прижал его ногу передними лапами. — Теперь мы с тобой должны ладить. О тебе, кроме меня, заботиться некому.

Словно поняв, о чем идет речь, пес тихо заскулил.

— Ладно, пошли я тебе что-нибудь вынесу поесть.

Он очистил кастрюлю и сковородку от остатков еды, затем налил в собачью чашку немного молока и ссыпал туда остатки еды. Шарик жадно стал хватать куски хлеба, картошки.

Дома он стал кормить отца.

— Йогурт попробуй. Вкусный?

— Вкусный, — ответил отец.

— То-то же! Будешь есть, поправишься быстрее. Уже почти весна на дворе. Правда, морозы еще жмут отчаянно. Летом будем выбираться на улицу. Веселей будет.

Словно маленький ребенок, отец слушал внимательно и кивал в знак согласия.

— Тебе, батя, повезло, — продолжал Дмитрий, поднося ложку к отцовскому рту. — Вон соседка — одна, в голоде и холоде. А я с тобой. А знаешь, почему? Потому что это мой долг. И еще потому, наверное, что ты меня никогда не бил…

Отец захотел в туалет.

— Давай, батя, справляй свои надобности, а я пойду в другую комнату позвоню, — сказал Дмитрий.

Он достал сотовый телефон, нашел записанный номер дочери «Чеченки», нажал кнопку вызова. Послышались длинные гудки. «Значит, связь есть», — подумал Дмитрий. На втором гудке вызов был принят.

— Алло, кто звонит? — откликнулся женский голос на другом конце.

— Здравствуйте, это Наташа? Дмитрий вас беспокоит, сосед вашей матери.

— Что-то случилось с мамой? — голос зазвучал встревожено.

— Случилось. Вы разве не знаете, что ваша мать тяжело больна? У нее инсульт.

— Знаю, — спокойно протянула дочь. — Вы меня напугали, я подумала, что она умерла. Ух, ты, господи. Слава богу, жива еще. Вы мне хотели сказать только об этом — что она больна? Так я знаю. За ней же ухаживает соцработник… Люба, кажется, звать…

Женщина говорила быстро, как будто куда-то торопилась. Дмитрий дал ей выговориться.

— Наташа, я сегодня заходил к ней вместе с Любой, она лежит голая на полу. Понимаете, это трудно передать словами. На улице не май месяц. Ей нужен настоящий уход. Тепло. А у нее даже угля нет…

— Ах, мама! Сама виновата в своей судьбе. Сколько нервов потратила, чтобы она развязалась со своим уголовником. Так, нет же. Внукам ни копейки не послала, зато своему уголовнику регулярно передачи возила. Вот и довозилась — опять посадили его. Вот, пусть, он и помогает теперь ей. А я не могу. Я работаю. У меня нет дома условий.

— Вы не горячитесь, возможно, вам удастся выбрать время и приехать; сами посмотрите, может, что-то решите…

— Что вы от меня хотите? Чтобы я приехала и забрала ее?

— Да разве ж это важно, что я хочу? Вам решать.

— У вас все?

— Да, в общем-то, все. До свидания!

Дмитрий отключил телефон и вернулся к отцу.

— Батя, приготовься, — сказал он, надевая резиновые перчатки, — будем, приводить тебя в порядок.

Он попытался повернуть отца на бок.

— Тише, — скривился старик от боли.

— Больно?

— А то нет…

— Терпи, а иначе мне не добраться до твоей задницы. Ох, ты и навалил! Но это хорошо, хоть клизму ставить не придется. Да?

— Конечно.

Дмитрий взял отца за спину, отчего тот скривился от боли, и стал осторожно двигать на себя.

— Больно… — простонал отец.

— Потерпи, батя… Надо… — Дмитрий с силой, но, стараясь как можно мягче, повернул вначале ногу, затем туловище. В таком положении, недвижимое тело утратило равновесие и стало клониться. Чтобы отец не свалился лицом на кровать, Дмитрий стал придерживать его одной рукой. После чего ухватился свободной рукой за пеленку. Но вытащить с первого раза не удалось. Пеленка, словно приклеенная «Моментом», никак не хотела отставать от тела. Повторил попытку, но опять ничего не получилось.

— Твою мать, — выругался Дмитрий. — Не сдирать же ее вместе с кожей.

Удерживать отца в таком положении он больше не мог.

— Придется тебя повернуть на живот, — сказал Дмитрий.

— Да ложи ты хочь на живот, хочь верх тормашками, только больше не мучай меня!

Когда освободились две руки, он смог осторожно убрать с тела прилипшую клеенку.

— Фу, батя… — вздохнул Дмитрий. — С одним делом, кажись, мы справились.

После чего, чтобы отец не задохнулся, быстро взял со стула чистую клеенку и попытался положить ее на место прежней. Но понял, что вряд ли ему это удастся сделать.

Легче было посадить отца в кресло. Он вначале посадил его на кровать, а затем не с меньшим усилием буквально перетащил в кресло.

— Вот теперь можно тебе посидеть, — сказал он, переводя дыхание. — Небольшое разнообразие, но хоть так… Да, батя?

— Да, сынок…

— Ничего, доживем до лета, купим инвалидную коляску — веселей будет. Да, батя?

Отец промолчал. Дмитрий лег на диван, время от времени, поглядывая на отца, который о чем-то разговаривал сам с собой. Вдруг он услышал тихое всхлипывание.

— Ты что, батя? — спросил он.

— Ничего, сынок… — слезы текли по бледным щекам.

У Дмитрия застрял комок в горле.

— Не переживай, батя, — он попытался хоть как-то утешить отца.

— Да не поправлюсь я уже…

— Поправишься! Мы тебя еще женим.

— Нет, сынок, — он вздохнул. — Никто мне теперь не нужен. И я никому не нужен. Ты отдай меня в «дом престарелых». Мне тоскливо… Не могу я… И тебе легче будет.

— Не выдумывай! Давай, лучше споем песню. Вдвоем. Во все горло. Как ты на это смотришь?

— Да-вай, — согласился, всхлипывая, отец. — Ка-кую?

Дмитрий задумался. Он знал много русских народных песен, все они одна за другой всплывали в его памяти. Какой из них отдать предпочтение?

Пока он думал, отец запел:

— Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, — донесся до него хриплый голос. — Головой поникла, до самого тыну…

— Но нельзя рябине к дубу перебраться — знать судьба такая… — подхватил Дмитрий в унисон.

— Знать судьба така — кая… отец снова заплакал.

— Знать судьба такая… — пели они и плакали.

Слезинки быстро скатывались по щеке в рот Дмитрию, он чувствовал их соленый вкус, отчего становилось еще горше на душе…

На следующий день, утром, Дмитрий, раздвигая занавески, выглянул в окно. Ярко светило солнце. Приближающаяся весна брала свое. Возле дома «Чеченки» остановилась такси. Из нее вышла женщина лет сорока, она быстрым шагом направилась в дом старухи…