Жизнь и приключения вынужденного переселенца. Книга первая. Байки о бабайке

Виктор Михайлович Кабанов

Сегодня мало кто придаёт значение одной из страниц новейшей истории – исход русскоязычного населения из союзных республик после развала СССР. Это сотни тысяч семей, миллионы судеб. Повествование начинается с детства главного героя. Это позволит понять стереотипы мышления, мировосприятие и традиции русских, родившихся в национальных республиках. В книге много житейского юмора, комичных сцен, приключений.

УЛИЦА ТИТОВА

А на улице Гек и его компания продолжали жить прежней жизнью. Самыми популярными играми были прятки, пятнашки, футбол и «войнушки».

Если играли в войну, то «наши» и «фрицы» были известны заранее.

Главным «фрицем» обычно был кто-то из младших. На него одевали откуда-то добытую, старую железнодорожную фуражку, сажей рисовали усики под Гитлера, затем давали время организовать оборону.

«Фрицы» занимали какую-нибудь траншею или котлован. Благо новостроек рядом было много.

Обороняющиеся «фрицы» использовали все подручные средства, чтобы не допустить «наших» в эти «окопы».

Кроме деревянных автоматов и ружей, «огневым средством» были комья сырой глины.

Главная задача нападавших — это под градом «глиняных снарядов» ворваться в «окопы» противника, в рукопашной схватке захватить в «плен» «фрицев» и их «фюрера», выпытать где спрятан их «штандарт» (белая со свастикой тряпка на древке) и «главный склад».

В главном складе хранились горсть конфет, спички, пара сигарет, семечки или еще какая-нибудь мелочь, которую «воюющие стороны» собирали вместе.

«Наши» под одобрительные крики зрителей, среди которых нередко были и взрослые, с криками «Вперед! За Родину! Бей «фрицев!» врывались в окопы противника.

Начиналась рукопашная схватка, в процессе которой исход битвы зависел уже от того, кто сильнее.

Как правило, побеждали разъяренные прямыми попаданиями в туловище, голову, не редко и в лицо, «наши».

Особо оценивались попадания в голову.

Плененных «фрицев» за такую меткость отпускали, а «наших» награждали орденами, медалями (конечно самодельными из картона) и присвоением очередных воинских званий.

Оставшихся пленных вели на допрос.

Следуя исторической правде «фрицы» раскрывали все свои секреты. Уставшие, перемазанные глиной с ног до головы «победители» и «побежденные» расходились по домам. Количество участников таких баталий достигало порой 30 человек, особенно если сражались улица на улицу.

Наверное, участие в играх, в которых, так или иначе, присутствовал патриотизм, зачатки армейской дисциплины, делали их патриотами своей страны, воспитывали чувство безусловной необходимости службы в армии.

Вопрос служить или нет, вообще не обсуждался. Служить! И никаких других вариантов!

Конечно основная масса хотела быть десантниками, разведчиками, на худой конец летчиками или пограничниками.

О службе во флоте ребятня не могла даже мечтать.

Где жили они, а где море? И все же мечтали. Не все, конечно, единицы.

Одним из них был Гек. Кто, как ни он — романтическая натура, любитель путешествий и приключений, не мог не мечтать о море, которого никогда не видел, но живо представлял по книгам и фильмам.

* * *

Поскольку «фрицы» иногда восставали и отказывались проигрывать, приходилось играть в казаков-разбойников.

Кто и когда научил их этой игре, уже никто и не помнил. Играли самозабвенно, допоздна, пока родители не разгонят по домам.

Полем для многих игр была улица, которая раньше называлась Кооперативная, а с года 64-го — Титова, перпендикулярная ей Интернациональная, раньше — Армянская (там действительно жили в основном армяне) и конечно плоские саманные крыши близлежащих домов, чердаки и сады, исследованные ими до мелочей.

В свое время улица, на которой жил Гек, была центральной транспортной артерией связывающей район вокзала со старым городом и называлась Черной дорогой.

Черной ее называли за дурную славу. Говорили, что раньше нередкими были случаи грабежей и разбоя на этой дороге, выводившей путников к известному самаркандскому базару, существующему на этом месте уже более двух с половиной тысяч лет.

По булыжной мостовой с грохотом катились арбы с поклажей, запряженные ослами и лошадьми. Редко проезжали пассажирские автобусы и грузовики.

В другую сторону улица, наполненная запахом свежеиспеченного хлеба, пролегала мимо пекарни, где работала бабушка Гека, мимо привокзального базара, пересекала улицу Октябрьскую, и упиралась в уже известный Железнодорожный парк.

В пятидесяти метрах от дома, где жил Гек, была керосиновая лавка, в которой старый армянин Гурген торговал керосином, фитилями к керосинкам и лампам, спичками и мылом. В неизменной, выцветшей от времени форменной фуражке-сталинке, рабочем халате, поверх которого, надет кожаный фартук, юфтевых сапогах ручного производства, галифе образца Второй Мировой, он ретиво охранял территорию, прилегающую к лавке, от приближения Гека и его друзей.

Старый керосинщик понимал, что такой пожароопасный объект, как его лавка и эти пацаны, — вещи несовместимые. Его лицо становилось добрее, и седые, насквозь прокуренные усы, добродушно обвисали только в одном случае — когда детвора появлялась на пороге его владений с бидоном для керосина.

* * *

Слово «ветеран»… Тогда его употребляли очень редко и в основном, когда это касалось участников гражданской войны, Великой Октябрьской революции.

Да, да. Не надо удивляться они еще были живы, посещали школы, рассказывали о своих походах, встречах с легендарными личностями, такими как Фрунзе, Тухачевский, Блюхер. Помню в году 69-м, на один из уроков, в канун 7 Ноября к нам в класс пришел белый как лунь дедушка, который принимал участие в штурме Зимнего дворца и лично разговаривал с Лениным.

Так, что рядом с этими людьми солдаты Второй мировой выглядели, наверное, юнцами.

Героев и инвалидов войны было еще достаточно много. Почти у всех друзей Гектора или отец, или дед, или кто-то из родственников воевал.

Солдаты Второй мировой были еще далеко не пенсионеры, работали и жили как все. Пили, гуляли, курили махорку, а иногда и дрались, да еще как!

Частенько можно было встретить спившегося инвалида без рук, или без ног, или слепого, побирающегося у базара — самого людного места. Милиция их гоняла, а сердобольное население всегда вставало на защиту.

Пацаны относились к ним с благоговением, поскольку подвыпивший солдат мог рассказать много интересного про ту войну, войну, в которую они так часто играли. В общем, чувствовалось, что эта Победа была не так уж и давно.

Особым днём, наверное, как и сейчас, был именно этот день — День Победы.

Ясный, погожий весенний денёк начинался всегда как-то тихо и осторожно. Ранним утром, в солнечной дымке начинающегося дня появлялись одиночные прохожие уже наряженные и уже куда-то спешащие.

Постепенно эти людские капли стекались в тонкие струйки, затем в ручейки и вот огромные, плотные, нескончаемые колоны людей наводняют город.

Ветераны идут своей колонной. Кто-то внутри колонны резко ведет отсчёт: «Раз, два, левой. Р-аз и р-аз, раз, два, три…”. Идут молча без суеты, стараясь печатать шаг. Слышно как позвякивают награды.

Начинаешь понимать, какая это была сила. Сила духа, сила воли — мощь нашего народа, нашего государства. Гордость за них, за нас — их прямых потомков распирает грудь и сейчас.

Блеск орденов и медалей, запах сирени, тюльпаны, цветы, море цветов и кумача, грохот духовых оркестров, нарядные, улыбающиеся люди.

И вот с грохотом и шумом праздник, взорвавшись, потек по каждой площади, по каждой улице, по каждому переулку. Праздник, великий праздник!

Он чувствовался нутром, на подсознательном уровне. Кто и когда вложил в нас такое трепетное отношение к этому дню? Наверное, это было уже в генах.

* * *

В другую сторону по улице — лавка старьёвщика и винная лавка, где завсегдатаем был дед Гека. На углу пересечения с Армянской улицей — известковая будка, в которой торговали известью, кистями и прочей скобяной мелочью.

Через дорогу, насквозь пропахшая горячими лепешками, пловом и шашлыком, чайхана с огромным хаузом, местами затянутом ряской. В него как в зеркало смотрелись древние плакучие ивы. Поговаривали, что этой чайхане лет триста.

Чайхана! Чтобы понять значение этого слова, нужно родиться и жить на Востоке. Рано-рано утром, когда первые лучи солнца еще не разогнали ночной мрак, цепляющийся за закоулки, кроны деревьев и подворотни, позевывающий чайханщик начинает свой трудовой день.

На улицу выносится огромный самовар. Его растапливают одновременно с тандыром и очагом, на котором стоит большой казан.

К началу рабочего дня нужно успеть напечь лепешек и вскипятить самовар.

Его помощник, не спеша, начинает устилать топчаны паласами. Поверх паласов расстилаются курпачи, раскладываются подушки — ястык. Низкие столики накрываются клеенкой. Вот уже и лепешки готовы, и самовар закипает.

Первые клиенты — это старики, живущие рядом. Они встают раньше всех и, чтобы не беспокоить домашних, с утра пораньше собираются в чайхане.

В это время можно увидеть всех, кто идет на работу.

Кто-то забежит по дороге за парой лепешек, кто-то в утренней тишине выпить пиалу, другую чаю, перекинуться парой слов, послушать вчерашние новости, если в запасе есть минут десять — пятнадцать.

Пока старики и прохожие обмениваются традиционными приветствиями, чайханщик начинает делать заготовки к плову или шурпе.

Традиционные приветствия! Не может быть на Востоке сухого «здрасте», оброненного сквозь зубы или брошенного через плечо на ходу.

Это, как и все здесь — церемония.

Младший обязан поздороваться первым. Приложив левую руку ладонью к груди и слегка поклонившись, произносит фразу, которую можно перевести приблизительно так: «Здравствуйте, уважаемый. Как ваше здоровье? Всё ли хорошо у вас в доме? Как дети, как жена? Как хозяйство? Как скотина? Дай бог вам здоровья и долгих лет жизни». И он не повернётся к старику спиной, пока тот не закончит свой ответ.

Старики кроме стандартных фраз обязательно спросят о чем-нибудь личном. К примеру: «Когда ждешь пополнения в семье? Как учится твой сын? Как дела у дочери в институте? Как у тебя на работе?» — или еще что-то.

Поприветствовав людей, спешащих на работу, попив чайку, старики расходятся.

В чайхане начинается рабочий день. Готовится обед, наводится порядок. Ближе к обеду начинают подтягиваться клиенты.

Не принято в Узбекистане, чтобы человек каждый день ходил обедать в другую чайхану. Чайханщик же отлично знал вкусы всех своих завсегдатаев. Кому поострее, кому пожиже, кому погорячее. Такой подход в первую очередь устраивал посетителей.

Вечером, когда работа по обслуживанию клиентов заканчивалась, чайхана становилась чем-то вроде клуба для мужчин этой махалли.

Здесь, у воды отдыхали от изнуряющего дневного зноя, делились новостями, играли в карты, нарды, пили чай обсуждали цены на базаре, решали вопросы когда и кому проводить свадьбу, как и когда строить дом или делать ремонт, да и мало ли что ещё требовало общего обсуждения и совета.

О свадьбах следует заметить, что никогда в махалле не могло быть две свадьбы в один день. И понятно, ведь пойти к одному соседу и не пойти к другому — это верх неуважения!

Днем в чайхане всегда были посетители. Они восседали на глиняных топчанах, прижатых к самой воде. По проходам сновали расторопный чайханщик и его помощник.

Поскольку спиртным в чайхане не торговали, а приносить и распивать было запрещено, то чайханщик приторговывал своей водкой и вином (последнее бралось в лавке напротив), услужливо разнося напитки в заварочных чайниках в целях конспирации. Все шло чинно и благородно!

Однако к вечеру кто-нибудь из посетителей, так или иначе, напивался. Начинались выяснения отношений, которые заканчивались при первом же замечании стариков, занимавших отдельный топчан. Слово старшего — закон!

Нередкими были и случаи, когда ослушников вылавливали из хауза и с позором изгоняли. Как-то все обходилось без милиции. Традиции и нравы обусловливали порядок.

* * *

В национальном плане улица, где жил Гек, представляла Ноев ковчег.

Здесь жили таджики, иранцы, армяне, русские, крымские и казанские татары, украинцы, белорусы, бухарские евреи.

Дети особо и не разбирались, кто есть кто. В их повседневном общении хватало языка, который несведущему человеку показался бы тарабарским. Это была мешанина из почти всех языков, свойственная только жителям благословенного города Самарканда. В дальнейшем этот говор стал чисто самаркандским сленгом, который и сегодня узнаваем в любой точке мира.

Население улицы обитало в саманных домах, построенных из глины, смешанной с соломой, или из сырцового кирпича. Крыши тоже ежегодно заливались глиной, смешанной с соломой.

И только гораздо позже кое-где стали появляться шиферные кровли — удовольствие это было не всем по карману, поэтому жили, как и, пожалуй, лет сто назад.

Плоские глиняные крыши были излюбленным местом для детских игр, что категорически запрещалось. В мае эти глиняные островки покрывались ковром из полевых маков.

Хорошо под вечер после изнуряющего дневного зноя собраться небольшой ватагой на одной из крыш, чтобы послушать россказни друг друга, а потом и заночевать здесь же в ночной прохладе под ласковые дуновения ветерка.

Крыши, как правило, располагались в двух—трех метрах друг от друга. Поэтому не составляло особого труда, где перепрыгивая с одной крыши на другую, где короткими перебежками по земле выбраться за город в двух — трех километрах от дома, или совершить налет на сады, в которых в разное время поспевали разные фрукты.

О сроках их созревания знали не только хозяева, но и живущая по соседству детвора.

С крыш было удобно обирать деревья, да и в случае опасности, это был удобный путь к отходу. Взрослые за налётчиками по крышам не гонялись — можно было провалиться.

В общем, несмотря на возраст, детвора не забывала и про меры безопасности. Не столько сами фрукты, сколько чувство риска, опасности, возможной погони гнали их в эти опасные путешествия.