Бред сивой кобылы

Виктор Рябинин

В целом весёлый авантюрно-приключенческий роман с элементами детектива и эротики. Действие разворачивается на просторах четырёх континентов в конце 19-го и начале 20-го веков. Главный герой – бесшабашный и весёлый американец, предки которого являются выходцами из России, как будет ясно из второй книги романа. Дик Блуд, попадая в безвыходные ситуации, с честью и неординарной находчивостью выпутывается из них, как в мирную, так и в военную пору. Несмотря на сходство во времени и пространстве описываемых событий с историческими реалиями, не стоит опираться на них, как на неоспоримый факт, в жарких спорах с любителями истлевающих летописей и завсегдатаями пыльных архивов. Ведь только идущий своим путём читатель, способен осилить и объять здравым умом, все немыслимые ухабы на широкой дороге, ведущей героя к только ему понятной цели.

Часть I

ИНДИЙСКИЙ КАПКАН

Глава I

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

В благословеннейшем XIX веке, ближе к его концу, Индия представляла собой небольшую, если судить по количеству джентльменов на душу туземного населения, но чрезмерно избалованную войнами и восстаниями страну. И причиной тому были то ли непомерная дикость местного населения, то ли безоглядная доверчивость белого человека. Хотя, вполне могло быть, что виной всему служили благоприятные для ведения вооружённых конфликтов климатические и погодные условия. Точно не скажу, но только прибыл я на Индостан в самый разгар очередной разборки англичан с коренным населением Бенгалии. Нана-Шах, наследик древней империи моголов и он же император Дели, возглавил очередное проявление недовольства сипаев и захватил было почти весь Декан, оставив англичанам Калькутту, Бомбей и Мадрас. Нанеся своими необдуманными действиями кровную обиду Ост-Индской Компании в целом и генерал-губернатору Индии сэру Вильяму Джону Лоуренсу в частности, туземцы, естественно, напросились на очередное повышение налогов и незамедлительные карательные экспедиции сынов Альбиона. Королева Виктория, да и весь цивилизованный мир, в очередной раз убедились в необходимости твердого правления на полуострове, без всяческого попустительства не только низшим кастам, но и притворно законопослушным раджам и браминам.

Массовые расстрелы сбили воинственную спесь с сипаев и сигхов, даже несмотря на то, что проводились весьма гуманно и без особого загрязнения окружающей белого человека природы. Правда, приходилось неэкономно расходовать целый пушечный заряд на одного аборигена, привязанного к орудию, но зато достигался потрясающий зрительный эффект. Далеко не тот, что при грубом использовании картечи по толпе оборванцев. Сэр Лоуренс любил шутить по этому поводу:

— Хорош тот сипай, который не подлежит реставрации.

Я в то время базировался в городе Пондишери, принадлежащим Франции, и вёл размеренную жизнь, свободную от угрызений совести. Слегка овладев тамульским и таурским наречиями, я совершал торговые операции с индийской коноплёй, корицей и прочим колониальным товаром в западной части Индостана, известного под названием Малабарского берега, окаймлённого длинной цепью гор, которая тянется к северу вдоль побережья до диких и суровых провинций Мейвара и Бунделькунда, проходя по границе с Афганистаном. Отдалённость этих территорий не всегда позволяла закону вмешиваться в частное предпринимательство, поэтому мои коммерческие сделки приносили определённый доход как мне, так и местным властям, особенно при обращении с драгоценными металлами и минералами. Поэтому начальник полиции французских владений генерал Риго де Марси не раз говаривал мне на очередном допросе:

— Если вы, Блуд, достигнете верхнего предела старости, то в этом не я буду повинен. Англичане подтолкнут вас в самом ближайшем времени к расчётам с жизнью. Ведь уже который год вы занимаетесь у них под носом контрабандой, скрываясь от британских законов на нашей территории. Но ведь и у нас может иссякнуть терпение.

Да я и без него чувствовал, что пора в самом скором времени перебираться поближе к театру военных действий и приносить посильную пользу моему заокеанскому отечеству. Ведь так приятно будет осознать, что отчизна радуется за тебя, быть может, видя, как ты приумножаешь своё богатство в её честь. И, естественно, очень хотелось тактически грамотно помыслить о военных трофеях где-нибудь в обозе или при штабе.

И вот, как-то раз прогуливаясь по Маброльской набережной Пондишери и покуривая коренгийскую сигару, я встретил знакомого ещё по бригантине «Счастливое избавление» маркиза Жана-Батиста де Профурье. Этот выходец из Марселя был романтиком высочайшей пробы. Являясь то ли внучатым племянником, то ли вовсе побочным сыном губернатора индийских колоний Франции адмирала Луи де Кепульи, Жан смело занимался рискованными биржевыми операциями и чужой недвижимостью, редко терпел неудачи, а когда дело доходило до суда, вовремя успевал сменить место жительства, что, собственно, и сближало нас. Да и в целом, это был двадцатилетний красавец с пышными усами вразлёт и гордым профилем высматривающего добычу пеликана. Горячность в движениях выдавала в нём человека скорого на подъём и заранее уверенного в своей правоте, хоть ты кол затёсывай на его башке.

— Салам, Дик! — по-местному сдержанно приветствовал он меня и сразу перешёл к делу: — А не посетить ли нам заведение вдовушки Амфу?

Я знал готовность Жана к постоянному действию. Заглядывать вперёд было не в его характере. Помню, когда в Индийском океане нашу бригантину начал было трепать шторм, он, не задумываясь, бросился за борт, чтобы плыть к берегам Цейлона лишь бы не оставаться пассивным наблюдателем гибели судна. Бригантина и Жан тогда уцелели, но анекдот о французской смекалке и до сей поры бродит по тавернам морских держав. Поэтому, обрадованный встречей со старым товарищем, я не смог ему отказать. Тем более, что солнце уже согнало обезьян с верхушек пальм, и давно было пора освежиться бокалом прохладительного где-нибудь в тени.

— Полностью согласен с твоим предложением, — весело откликнулся я. — У мадам Амфу всегда найдётся достойное пойло и приличная компания.

Мы свернули на улицу Чанденагара и уже через полчаса входили в двери постоялого двора гостеприимной вдовы.

Я часто бывал в этой харчевне, ибо по роду своей деятельности посещал и менее пристойные заведения, хотя всегда оставался джентльменом, как и всякий белый человек. К мадам Амфу редко заглядывали представители власти, и поэтому никто не мог помешать задушевной беседе старых товарищей. А я сразу почувствовал, что маркиз настроен по-боевому, и наш разговор будет нежелателен для посторонних ушей.

К делу мы сразу же и приступили, разместившись за отдельным столиком в углу и заказав для разминки кувшин ликёра Гарнье де Шартрез с зажаренными на вертеле браминскими утками и блюдом рисовых лепёшек.

После первых бокалов, мы взялись за вторые и третьи, а уже утолив жажду, изрядно подкрепившись и потребовав пальмового вина для поддержания дальнейшей беседы, приступили к серьёзному разговору.

— Дорогой Дик, много ли ты имеешь от своего вонючего бизнеса, не считая неприятностей? — в упор спросил меня Жан, не терпящий околесицы в разговорах.

Я по привычке ушёл от прямого ответа, но особо и не скрывал, что даже при французском прикрытии постоянные военные действия англичан пагубно сказываются на мирной торговле.

— Вот и я о том же, — обрадовано подхватил Жан. — Под грохот канонады можно заниматься разве что искусством, особенно если оно имеет древние корни.

— А при чём тут торговля? — обиделся я за коммерцию.

— Ни при чём, — продолжал радоваться моему тугоумию маркиз. — Какая к чёрту торговля, если под напором красных мундиров гибнут и бесследно исчезают значительные материальные ценности духовного наследия индийцев. От какого груза ломились трюмы кораблей, отправляемых верноподданными Королевы в метрополию после взятия Шиншарда и Лукнова? А что сейчас доставляется в Калькутту из Ауда и Бенереса?

— Наверно, не знамёна побеждённых сипаев, — вставил и я своё веское слово в поток вопросов благородного защитника древнейшей цивилизации.

— Дик, ты трезво мыслишь, — польстил мне француз. — Я тебя знаю, как порядочного и надёжного человека. Пора, мой друг, пора встать на защиту угнетённых и прибрать в надёжные, но не английские руки то, что ещё осталось в монастырях и пагодах. И если многим придётся погибнуть в борьбе за светлое будущее, то пусть они знают уже сейчас, что мы с тобой не оставим без присмотра их вековое наследие, — Жан даже вскочил из-за стола в порыве свободолюбивого вдохновения, а выпив, уже вполне разумно закончил: — Правда, любителям независимости не обязательно знать о нашей скромной помощи. А попутно, надо бы положить конец беспредельному владычеству Ост-Индской Компании над золотым запасом раджей и браминов.

— А каким образом мы положим конец владычеству? — заинтересованно спросил я, оправдывая замечание друга о трезвости своего мышления.

— Элементарно, — отозвался справедливый француз. — На днях меня известил гонец от одного Верного Человека, что очень скоро следует ожидать падения Гоурдвар-Сикри, что на границе Бутана и долин Гималаев. Эта крепость пока что удерживается мятежными сипаями под предводительством Куавер-султана, но её уже осаждает отряд гвардейских улан во главе с капитаном Крисом Делузи. А к ним на помощь из Калькутты на днях выступает полк шотландцев, руководимый полковником Эдмундом Говелаком. Гоурдвар-Сикри издревле славится своим богатством и роскошью, а поэтому, если мы поспешим за шотландцами, то на их плечах сможем ворваться в крепость и провести там надлежащую ревизию ценностей султана до их полного разграбления. Верный же Человек, находящийся сейчас в крепости, поможет нам на месте в кратчайшие сроки разобраться в ситуации.

— Предложение очень заманчиво, — начал я размышлять вслух, — но ведь ещё надо добраться хотя бы до Калькутты, а оттуда через сплошные джунгли и до самой крепости.

— Пусть это не заботит тебя, — горячо заверил Жан. — Я уже нанял самую быстроходную на восточном побережье яхту, которая делает двадцать узлов при попутном ветре и внёс залог. Завтра утром ты заплатишь недостающую часть, ведь счёт дружбы не портит, и мы с восточной стороны Индостана морем доберёмся до Калькутты как раз к началу выступления шотландцев. И если ты согласен с этим планом, то закажи арраки, и мы поднимем бокалы за успех.

План был хорош, тем более, что война или на худой конец революция всегда являются прибыльным предприятием для сообразительного человека. И не обязательно быть в гуще схватки. Главное — это не опоздать к трофею, а впоследствии всегда успеете доказать любому правдолюбцу, что твой капитал нажит страстной, ещё с раннего детства любовью к каторжному труду и непосильной для простого смертного экономии. Поэтому я заказал требуемую рисовую водку, и мы отошли от серьёзных дел, предавшись воспоминаниям на почве алкоголя.

Незаметно, как застольная песня, грянул вечер, и мерцание свечей отразилось на наших пылающих здоровьем лицах. Вдова Амфу лично следила за сервировкой нашего стола, не упуская возможности ответить увесистой шуткой на наши светские вольности. Мы много смеялись и пели, но захотелось большего — идейно поспорить с кем попало до первой крови. И случай не замедлил представиться.

Как раз против нас, за соседним обширным столом, на широкую ногу веселилась подходящая для солидного разговора компания. Ребята подобрались там достойные и, если судить по одёжке, знанию языков и морской терминологии, уже успевшие испытать на себе все прелести жизни. Словом, это был именно тот круг лиц, в котором можно заводить беседу с рукоприкладством. Тут главное умело начать разговор, а далее уже не будет иметь значения, кто и к кому имеет претензии, так как дружеский мордобой в стеснённых условиях далеко не всегда позволяет выбрать особо приглянувшегося собеседника. Верховодил этими босяками явно выраженный бабуин рыжего окраса, но с некоторым словарным запасом под покатым лбом. Его тяжёлый взгляд уже не раз упирался в наши открытые лица, мешая выпивке и полёту мысли.

— Дик, а не прогуляться ли нам к соседнему столику? — угадал моё желание Жан. — Этот ржавый самец угнетающе действует на мою расшатанную нервную систему.

Я не возражал. Здоровьем природа меня не обидела, да и папашино воспитание пошло впрок. При низкой посадке и некоторой разнолапости, приобретённой от раннего общения с лошадьми, меня голой рукой и с первого попадания свалить было почти невозможно, чего не скажешь о марсельце. Но зато француза отличала хлесткость удара с непредсказуемой стороны и ниже пояса, а также расторопность при манёвре и достойном отходе. Так что, когда мы вдвоём нарывались на истинно мужское приключение, нас выкидывали за порог без регулярного постоянства. Особенно, если народу и без нас было предостаточно.

Мы дружно встали из-за стола, ненароком опрокинув его, и уверенной поступью двинулись к рыжему верзиле.

— Месье, — гробовым голосом произнёс маркиз, обращаясь к нашему визави, — хоть мы и не имеем чести быть знакомыми с вами, но ваша беспардонная наглость в обращении с хозяйкой данного заведения, а также оскорбление взглядом моего друга, не позволяют мне пройти мимо, без выражения соболезнования по поводу пробелов в вашем воспитании…

Жана несло, как обычно в подобной ситуации. И как правило, непонятное для неискушённого правилами хорошего тона слушателя, его вступительное слово вызывало приступ ярости и немедленное желание заткнуть этот родник красноречия силовым приёмом.

Так оно и вышло. С криком: «Я — Медноголовый Хью! И меня знает всё восточное побережье от мыса Коморина до берегов Ганга», — вожак шайки оборванцев вскочил и, пренебрегая правилами рукопашного боя, двумя кулаками сверху хватил по бедной голове славного маркиза, отчего тот, теряя на глазах благородство, рухнул под ноги обидчика. Я не мог спокойно взирать на тело распростёртого товарища и ловким ударом снизу чуть не выбил доску столешницы, в горячке слегка промазав по рыжей обезьяне. И только это спасло последнего от многочисленных переломов челюсти, а может и черепной коробки.

В ответ на мой смелый выпад, подлый Хью, ударом сапога ниже талии, отбросил меня в дальний угол харчевни. Отдираясь от стены и погружаясь в липкую тьму, я краем сознания всё же отметил, что начало диспута нами было-таки положено. Народ без принуждения покидал столы и принимался за привычную забаву, где нашего участия уже не требовалось…

* * *

Я очнулся от прикосновения мокрой тряпки к моему пылающему лбу. Затылок ломило, во рту был знакомый привкус ржавчины, а вот сил двинуть конечностями не было. Пареные мозги дымились под черепом и их хотелось проветрить на сквозняке. Мне стало жаль своего неуправляемого тела до слез.

«Хорошо бы не пить так отчаянно», — глупо стукнуло в размягчённом мозгу, а перед глазами поползли жёлтые круги, усиливая своею навязчивостью и без того смертную тоску.

— Мистер не желает глотка воды? — услышал я рядом голос сочувствия.

Неимоверным усилием остатков воли я приподнял свинцовые веки и увидел перед собой ещё молодого человека со стаканом жидкости в руке. Как безголосый инвалид я, стеная и жестикулируя пальцами, попросил сердобольного незнакомца подать мне глоток-другой арраки, а получив требуемое, проглотил это лекарство, изнемогая от отвращения и нахлынувшей тошноты. Результата долго ждать не пришлось. Скоро, я уже более-менее осмысленно созерцал помещение и его обитателей.

— Не волнуйтесь, — опережая мой вопрос, промолвил оказавший мне первую помощь мужчина, — вы у друзей. Мы с мадам Амфу перенесли вас и вашего друга ко мне в комнату, как только утихли беспорядки в зале. Хвала Всевышнему, вы с товарищем не особенно пострадали.

Действительно, я уже отчётливо видел и эту бедную келью со столиком посередине и скамьёй у стены, и край единственного топчана, на котором я покоился, и распростёртое в дальнем углу тело француза на шкуре какого-то животного. Постоялец, любезно разъяснивший мне наше положение и сидевший у меня в ногах, был почти моим ровесником, с тонкими чертами аристократического лица и со смирением во взоре ясных серых очей. Весь его облик, а особенно одеяние странствующего монаха говорили о почтительности к старшим и готовности прийти на помощь в беде. А у моего изголовья стояла сама мадам, охлаждая мой лоб мокрой тряпкой и в то же время грозя проломить его рвущимся из выреза платья бюстом.

— Мистер Блуд, — гулко запричитала она, — опять вы навязали клиентам драку. Совсем не бережёте себя, ровно, как и месье Жан.

Будучи почти всегда платежеспособным, я снискал уважение не только в этом заведении. Поэтому вдовушку знал довольно хорошо, а её пышные формы, особенно если внимательно присмотреться к ним с тыла, внушали мне не только уважение, но и простительное после третьего стакана желание немедленного осязания. Что ни говори, но такую репицу в здешних жарких краях редко встретишь и у племенной кобылицы, не то, что у закутанных в сари, как шелкопряд в кокон, местных женщин. Однако до сей поры у меня до мадам Амфу руки не доходили, хотя и чесались.

— А что с маркизом? — спросил я, отлепив взгляд от бедра вдовы и полностью приходя в сознание.

— Месье пришёл в сознание раньше вас, — ответил монах. — Просто ему трудно разговаривать по причине прикушенного языка, — и добавил, верно поняв мой жест: — Он уже принял бокал портера.

— Ох уж эти великосветские замашки, — пробормотал я. — Значит с ним и впрямь ничего не случилось, но обычно после больших потрясений он просит что-нибудь покрепче, — и у меня полностью отлегло от сердца, тем более что Жан при звуках моего голоса начал активно посверкивать глазами, проявляя нетерпение и прося добавки.

— Плесните ему! — распорядился я и, проявляя здоровое любопытство, обратился к божьему человеку: — Скажите, наш непрошенный друг, а какого дьявола вы делаете здесь и с какой радости набиваетесь к нам в сиделки? Что-то раньше я не встречал вашей рожи в наших краях.

— Мистер, — отозвался тот, — видит бог, я задержался здесь по просьбе хозяйки и помогая ей. А в Пондишери меня привела скорбная весть, полученная с родины, и желание скорейшего отплытия в Европу.

— Какое же у вас горе? — снизошёл я до любопытства и предложил всей компании выпить за здоровье.

Присутствующие дружно осушили посуду, но приблудившийся к нам европеец, как ни странно, отказался от выпивки, хотя и выглядел вполне здоровым лоботрясом. Этим он давал понять, что не ровня нам и, видимо, отстаёт в развитии.

— Извините, господа, но я не употребляю ни вина, ни табака, — сказал он, поймав мой сочувствующий взгляд. — А если вам угодно, и позволяет время, то я готов рассказать свою печальную историю и облегчить себе душу, ибо носить в себе по Индии глубокую скорбь я уже не в силах.

— Время ещё только к полуночи, и пока джентльмены набираются сил, вы, святой отец, можете поведать нам о своих печалях, не опасаясь огласки и пересудов, — живо заинтересовалась хозяйка, удобно располагаясь возле меня на топчане.

Незнакомец тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, и начал своё повествование:

— Уважаемая леди и достопочтенные джентльмены. Видя с каким участием вы относитесь ко мне, я не нахожу причин для сокрытия от вас правды. И так, вы в моём лице видите перед собой графа Перси Хервея, последнего отпрыска некогда знатнейшего рода. Генеалогическое древо нашей фамилии весьма развесисто, а своими гинекологическими корнями, так и вовсе упирается в отдалённое по времени царственное ложе королевы Уэльса Эммануэлъ Прелюбомудрой, особы импульсивной, но до того богобоязненной, что когда один из моих, незаконно ею рожденных в глухом монастыре пращуров достиг совершеннолетия, то в знак уважения к его отцу получил из царственных рук право пользования древним замком Трахтенхауз на западе Ирландии, а заодно и дворянский титул. С той благословенной поры наш род уже не знал нужды и лишений, а несмотря на то, что в нашем семействе многие рождались незаконным образом, места в замке и куска хлеба хватало всем. Мужчины год от года приумножали наше состояние на поле брани, женщины удачно выходили замуж по принуждению, но, не глядя на общее процветание, никто в роду не доживал до преклонных лет. Злой рок и дворцовые интриги постоянно преследовали нас. Так и мой батюшка, сэр Арчибальд, мир праху его, успел до времени сложить голову в битве с сарацинами где-то под Сиракузами, едва я сделал свой первый шаг по земле предков. Матушка же моя, урождённая маркиза Помелла де ля Помпадура, с оказией узнав через пару лет о постигшем её горе, моментально овдовела без видов на содержание и, беспрерывно стеная, вынуждена была ещё раз создать семейный очаг вдали от родины в прусской глубинке среди немецких землячеств. Доставшийся мне отчим, барон фон Фогельфиш с польским корнем князей Раздавиллов, человеком оказался наиблагороднейшим и без национальных предрассудков. Он пёкся обо мне как мог и потому отдал монахам Армии Спасения для получения у них подобающего образования, едва я начал говорить. С тех пор слово Божие заменило мне все соблазны светской жизни, и уповая на великомученицу святую деву Матильду, я сделался ярым католиком, а впоследствии и отцом Домеником, чем безмерно обрадовал свою сердобольную матушку. Но не долго длилось её беспредельное счастие. Вскорости господь прибрал её во время купания лунной ночью в родовом пруду германского супруга. Я сутками лежал без сознания, узнав о трагедии, и лишь необходимость общения с душеприказчиками по поводу наследства, в виде исторически бесценных бумаг и писем родительницы на родину, вернуло меня к жизни и скрасило скорбь. Продолжительный пост и молитвенные бдения укрепили меня, и тогда, перед рыдающим бароном и алтарём безгрешной Гертруды, я дал обет недержания греховных помыслов и крутого воздержания от мирской суеты. Когда же мне исполнилось шестнадцать, мой возлюбленный опекун и отчим вовсе отдал меня в руки господни, послав подальше. Так я оказался в Индии, где смиренно несу свой крест и насаждаю истинную веру в умах заблудших туземцев среди непроходимых джунглей Аноудхарапура и болот Тринквеламе, трепетно храня тайну своего высокого происхождения от ближних, дабы не вызвать кривотолков в святейших кругах. Однако не успел я до конца забыться в молитвах от невзгод своей родословной, как судьба вновь опечалила меня. Проповедуя в подземельях Эллора среди диких племён Тота-Веды, я получил тягостное известие, доставленное странствующим миссионером ордена святого Апполинария Берберийского. Мой достославный отчим, барон и землевладелец, приказал долго жить под копытами любимого мерина во время охоты в своих наследных угодьях, оставив мне надежду на состояние, которое я хотел бы потратить на новый подрясник и процветание ордена. Поэтому я и поспешил в Пондишери с надеждой добраться до Европы без гроша в кармане. О, заступница Жанетта и всеблагой Фердинанд, как беззащитны мы под ударами судьбы!

С этими словами бывший граф, не имея сил сдерживать слезу, упал лицом мне в ноги и забился в рыданиях, как просчитавшаяся в безопасных сроках девица. Мадам Амфу тоже плакала, утираясь кружевами нижнего белья, и только мы с Жаном, приняв по бокалу за упокой, хранили присутствие духа и желание выпить ещё, что незамедлительно и сделали, пока вдовушка успокаивала себя и богослова.

— Печальная и поучительная история, — подытожил я. — Что толку убиваться по загнувшимся родственникам? Ты-то пока жив, — я уже почти покровительствовал новому знакомому, — а поэтому должен о себе позаботиться сам. Я же предлагаю остаток ночи посветить отдыху, а уж утром, что-нибудь да решим на свежую голову.

— Очень дельное предложение, — поддержала меня хозяйка и тут же определила места ночлега: — Вы, святой отец, вместе с маркизом заночуете в этой комнате, а вам, Дик, я постелю в другой. Так что следуйте за мной, — и она ласково взглянула на меня исподлобья.

С этими словами мадам направилась к двери, а я без задней мысли последовал за ней. В окно смотрела полная русалочья луна, а в джунглях слышалось завывание ночных хищников. Жизнь шла своим чередом.

Глава 2

ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ

— Два часа ночи! Люди высшей и низшей касты, спите мирным сном, нового нет ничего, — разнёсся над городом с вершины минарета монотонный голос ночного сторожа падиала, сопровождаемый ударом гонга.

Голос хозяйки был более приветлив:

— Дик, вы располагайтесь на кровати, а я эту ночь скоротаю у служанок.

— Мадам, не стоит стеснять себя, я прекрасно устроюсь по-походному на ковре, — великодушно отозвался я.

Комната вдовы Амфу оказалась уютной и по-женски обжитой, а кашемировый ковёр действительно устраивал меня, так как избавлял от утомительного процесса раздевания. И я, не слушая возражений, раскинулся на полу возле кровати, как у себя дома, готовясь достойно всхрапнуть перед бурным днём.

Вдовушка, встретив такое решительное сопротивление своему гостеприимству, тоже начала готовиться ко сну. Она вне поля моей видимости разделась и завалилась на кровать, вздыхая и творя молитву.

— Вам удобно? — очень скоро разбудила она меня участливым вопросом.

— Как на паперти, — буркнул я спросонья, проклиная неуместную заботу.

— Мистер Блуд, можете прилечь на кровать с краю, места хватит, — вновь вывел меня из забытья голос женщины.

— Джентльмены не спят с малознакомыми дамами, — назидательно ответил я, уже не на шутку раздражаясь.

Чёртова кукла не давала мне уснуть, явно намекая подсунуть вместо полноценного отдыха развлечение сомнительного свойства. А у меня и без того ломило затылок, а всё тело требовало бережного обращения и воздержания. Видимо, всё ещё сказывалось потрясение от знакомства с Медноголовым Хью.

— Дик, вам не холодно?

Это было уже слишком даже для опытной вдовы, так как теплее могло быть лишь на погребальном костре.

Круглый глаз луны мирно заглядывал в комнату, дикая природа за окном полноценно отдыхала в ночной прохладе, а я, как последний ягуар, готовился к нападению. Требовалось, жертвуя собой, проучить назойливую вдовицу, но не прибегая к наставлениям камасутры, а обычным и доходчивым до печёнок способом. Я наскоро разделся, аккуратной кучкой свалив одежду в углу, и влез на обширное ложе хозяйки. И едва успел обжить новое место, как вдова навалилась на меня, обхватив руками за плечи и накрыв меня своею грудью от пупа и до подбородка, а чтобы ненароком не выскользнул, ещё и придавила мои ноги бёдрами. Я понял, что попал под знающего своё дело удава и напрасно переоценил свои силы.

Женщина была голой и податливой, как яйцо всмятку, а все её телеса излучали жар невостребованного материнства. Она мяла и тискала меня, словно комнатного котёнка, что-то мурлыча и почти облизывая мой лик. Порой она приподнималась на локтях, всматривалась в меня, как бы желая поймать ответный влюбленный взгляд моих оловянных очей, и тогда грозного берегового калибра ядра её грудей сурово нависали над моей беззащитной головой, посягая на её целостность. Не спорю, женщина имеет право обзаводиться любым посильным для неё бюстом в зависимости от природного назначения. Скажем, одна носит груди для красы и соблазна, другой же они нужны для вскармливания потомства, но всё должно быть в пределах допустимого стандарта, чтобы не пугать народ при нечаянной встрече. На моём жизненном пути встречались разные телесные откровения, от высокоурожайных накоплений до сиротских запасов, но такое отклонение в развитии, как у мадам, я встречал впервые, по крайней мере в столь осязаемой близости. Не скупится мать-природа на материал для своих дочерей! Однако, как замечают опытные исследователи, если уж и переложит за пазуху кому-либо, то обязательно чего-то да не доложит в голову, хотя это порой и не важно.

А вдова меж тем, не встречая сопротивления, полностью овладела мной, как частной собственностью, расточая медвежьи ласки по моему травмированному телу. Я уже начинал чувствовать себя легко и отрешённо, как некогда в трюме, заваленный кокосовым орехом. Но всё же любовь к жизни победила, и я слегка выполз из-под неукротимой мадам, а передохнув, даже позволил себе ухватиться руками за дыбящуюся корму женщины, как за спасательный буй. Почувствовав под ладонями прохладную и упругую, словно полный бурдюк с молодым вином, заднюю оконечность вдовицы, и не найдя там ни конца, ни края, вновь приятно поразился щедрости всё той же природы и стал на ощупь изучать это явление. Что ни говори, одежда умело скрывает истинные достоинства человека. Порой думаешь, что приобретаешь стоящую вещь, а там и в одну горсть ухватить нечего. А на этих вдовьих ягодных местах было где разгуляться. У меня даже рук не хватило, чтобы с тыла дотянуться до причинного места мадам. Хороший попался задище, любой конник позавидует, и если пользоваться с умом, то до смерти не сотрёшь даже при непомерной усидчивости.

Я так увлёкся ручной полировкой двуглавого чудища хозяйки, что не заметил, как во мне пробудилось мужское начало, и мой верный солдат стал на часах у её мавзолея. Правда, не в полный рост, а запутавшись в буйных зарослях у входа, только приготовился предстать угрожающим целостности дамы коловоротом.

«Вот так и начинается любовь» — тепло подумал я и стал помогать своему нетерпеливому бойцу, дёргаясь под жаркими телесами мадам, как уж под кучей красных муравьев. И в это время вдове Амфу, как и всякой порядочной женщине, оправдывающей свою плотскую инициативу, захотелось поговорить.

— О, Дик, — выдохнула она мне в ухо, — я давно люблю тебя. И никто, кроме покойного мужа, не смел касаться меня.

Воспоминание об усопшем было лишним. Я даже несколько увял телом, предположив, как мог погибнуть её бедный супруг.

— Моё сокровище, — продолжала лепетать вдова, — приходи ко мне почаще. Ты ведь тоже любишь меня?

— А то как же! — обнаглел я, ибо мой странник, наконец-то пробившись сквозь мшистый покров, уже уткнулся в начало разбитой частым пользованием вдовьей колеи, радостно взбухшей росной влагой от предвкушения удачной близости общения с мужским жизнетворным началом. Однако, даже при всём желании и уважении к объекту контакта, я не мог качественно выполнить свои обязанности созидателя — мешало сильное женское давление сверху и ущемлённая мужская гордость. Поэтому я довольно ощутимо прошёлся по пышным прелестям хозяйки, как бы охотясь на москитов. Мадам поняла мои намёки и выпустила меня из-под себя на волю.

Пока я собирался с силами, вдыхая полной грудью и восстанавливая кровообращение, нежная кобылица, не советуясь со мной, взгромоздилась на ложе в позе «летящего белого тигра», опершись на колени и локти. Вероятно, именно в таком положении её пробирало до основ естества, хотя, вполне может быть, это была обычная женская прихоть, а не многолетняя привычка. Так или иначе, но на тигра, тем более летящего, она походила мало, а скорее на слона у водопоя, что вообще-то не влияло на суть разрешения стоящей передо мной задачи.

Я коленопреклонно расположился за предметом приложения своих сил и, стараясь не травмировать свою телесную гордость ошибкой в выборе пути проникновения во внутренние покои дамы, с третьего захода уронил свою мужскую честь в обширнейшие недра вдовствующей соблазнительницы. Техникой дальнейших естествоиспытательных телодвижений я владел в совершенстве, отточив ещё в родных прериях, поэтому, крепко обхватив белопенные полушария хозяйки, с монотонностью маятника принялся за привычную работу.

Довольно скоро я почувствовал в своём организме прилив внутренних сил, тёплая судорожная волна заструилась по телу, поднимаясь вверх. Все члены мелко задрожали, предчувствуя близкое утоление телесных мук, и меня слегка вытошнило прямо на собственного бедного старателя, так не вовремя вывалившегося из забоя. Я и до сих пор считаю, что это досадное недоразумение было следствием сотрясения моих слабых мозгов о стену во время потасовки или чрезмерным игривым усердием со стороны мадам Амфу, но никак не слабостью моего здоровья. Сама хозяйка, чудом успевшая выскочить из моих скромных объятий, уже стояла посреди комнаты с осуждением во взгляде, но без гневных и оскорбительных словесных выпадов в мой адрес, что вполне можно было ожидать от женщины в её таком интересном положении. Это растрогало меня, но, вытирая страдальца простыней и тихо радуясь, что облегчился не до конца, я всё же поклялся надолго запомнить ласки мадам Амфу и её не к месту половое влечение. Совместными усилиями устранив последствия наших плотских утех, мы снова улеглись на кровать, на сей раз обнявшись чисто по-братски, без различия полов и взаимных притязаний. Перед тем как уснуть, вдова сказала мне:

— Пусть это останется между нами. Я всё равно буду тебя любить.

Да, воистину широко женское сердце!

* * *

Поздним утром мы собрались за завтраком. Мадам Амфу без обиды за ночной конфуз предложила нам графин ликёра Изерских монахов и местное блюдо керри из отварного риса с мякотью кокосового ореха, приправленное кориандром и индийским шафраном. Несмотря на вчерашнее недомогание, мы с Жаном не потеряли аппетита, а после ликёра и вовсе вошли в привычное состояние бурной деятельности.

— Не будем терять времени на воспоминания, — расправляясь с бананом, произнёс марселец. — Пора поспешить на пристань. Яхта должно быть уже готова к отходу.

— Полностью согласен с тобой, — поддержал я приятеля. — А по пути вытрясем недостающую сумму у моих компаньонов, и незамедлительно отправимся в путь.

— Джентльмены! — напомнил о себе, молчавший всё утро, Перси Хервей. — Простите за навязчивость, но прежде чем расстаться со мной, не могли бы вы помочь советом человеку, далёкому от мирской суеты, и направить его на истинный путь в Европу? Горячей молитвенной здравицей отплачу я вам за содействие. Да ниспошлёт удачу вашим начинаниям святой Бонифаций!

Я взглянул на Жана, тот понимающе кивнул и сказал:

— Думаю, надо помочь единоверцу небольшой ссудой.

— Почему бы не помочь даже и советом? — отозвался я. — Жаль только, что из Пондишери, насколько я знаю, в нужном направлении судов в ближайшее время не предвидится.

— О, спаситель, ты вновь уготовил мне испытание! — горестно воскликнул проповедник, заламывая руки и устремляя взгляд в потолок. — Но со смирением приму я новый удар судьбы и не возропщу на провидение! — и он принялся читать по памяти молитвы, осеняя себя и нас крестными знамениями.

А у меня тем временем в голове созрела удачная мысль о том, что столь богобоязненный человек может принести пользу нашему предприятию как член Армии Спасения. Эти бедолаги постоянно якшаются с местным населением и имеют доступ туда, где белому господину делать нечего. Поэтому наш отец, шатаясь между враждующими у стен крепости, сможет снабжать нас информацией как с той, так и с другой стороны.

— Граф и отец, — обратился я к нему, прерывая затянувшийся молебен, — не стоит до времени так скорбеть. Мы прихватим тебя с собой в Калькутту, а оттуда, великим шёлковым путём с попутным караваном, ты посуху легко доберёшься до родового замка через Китай, Сибирь и Османскую империю.

Жан, услышав моё столь смелое предложение, призадумался, видимо, о моём психическом здоровье. Однако я знал, что говорил, так как о караванных тропах был много и достоверно наслышан, да и сам сплавлял контрабанду не по столбовым дорогам. А что касается Китая и Сибири, то пересечь эти незначительные азиатские государства, скажем, на слонах, думаю, труда не составляло.

— Мистер Дик, — обрадованный моим горячим участием, вскричал пастырь, — с благодарностью принимаю ваше предложение. Вероятно, сам господь глаголет вашими устами. Я уже предвкушаю радость от встречи с моей милой родиной!

Он бы ещё долго превозносил меня, радуясь счастливому устройству своих дел, не останови его Жан, заметив:

— Пора, господа, и честь знать, тем более что графин пуст. Делу время, а час потехи миновал ещё вчера.

Наскоро выпив на посошок, мы простились с вдовой, которая успела тихо всплакнуть на моём плече, и устремились в город. По пути я удачно решил наши денежные проблемы, так что по прибытии на пристань, мы без проволочек завершили все расчёты с судовладельцем. Не прошло и часа после завтрака, как яхта «Скиталец джунглей» с тремя пассажирами на борту уже резво рассекала волну на пути в Калькутту.

Глава 3

ВЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

До Калькутты мы добирались без особых происшествий и с относительным комфортом, если не считать постоянно облёванной, вследствие приступов морской болезни у графа, верхней палубы, да нашего начального нервного напряжения, когда уже в открытом море в капитане яхты мы узнали Медноголового Хью. Правда, наши опасения вскоре развеял сам мореход, предложив дружбу и свои запасы рома на всё время пути. Медноголовый оказался славным малым и хоть не умел достойно поддержать беседу, зато слушателем был отменным. Чтобы команда не мозолила нам глаза, большую часть времени мы с Жаном проводили в каюте за бутылкой рома и тайном обсуждении дальнейших планов.

— Только золото, — порой горячился француз.

— Только драгоценные камни, — настаивал я.

— Берите и то, и другое, — советовал Хью, время от времени забегавший к нам на огонёк, чтобы поддержать компанию и что-либо посоветовать в материельном плане.

Отец Доменик, далёкий от материальной заинтересованности или творил молитву, или бегал по палубе в поисках чистого места.

Так мы и двигались к цели, стойко перенося лишения морского перехода и коротая время за подсчётом будущих барышей.

* * *

В Калькутте, распростившись с гостеприимным экипажем «Скитальца джунглей», мы поспешили на встречу с проводником от Верного Человека из Гоурдвар-Сикри. Так как место и время встречи Жану было сообщено гонцом ещё в Пондишери, то наш маленький отряд незамедлительно выдвинулся к обусловленному пункту и занял выжидательную позицию, не предпринимая никаких преждевременных действий, кроме опроса местных жителей о богатстве Куавер-султана и состоянии его гарема. Попутно мы также выяснили, что полковник Говелак со своими шотландцами ещё не прибыл в Калькутту, и это избавило нас от необходимости пороть горячку. Отец Доменик также не терял времени даром и успел обратить в свою веру парочку индусов, которые теперь часто разучивали молитвы невдалеке от нас, с каждым днём всё более привязываясь к нашей компании.

Звали их Рама-Сита и Эбанат Датто. Это были истинные дети дикой природы с незапятнанной совестью, неспособные к подлости и предательству. Они очень любили присутствовать при наших разговорах, видимо завораживаясь плавностью речи белого человека. Меня, уверенно признавая за руководителя, они почтительно называли Сердаром, то есть командиром, а Жана, не менее почтительно, Сагибом, что значило как господин. В целом, они нам не мешали, общаясь в основном со своим учителем-гуру отцом Домеником.

На рассвете третьего дня нас наконец-то отыскал проводник от Верного Человека. С ним был ездовой слон с погонщиком-корнаком. Жан обменялся с проводником секретным словом, после чего нам было передано устное распоряжение затворника Гоурдвар-Сикри о немедленном выступлении. И мы, чувству я себя на военном положении, с готовностью подчинились приказу, лишь на пару дней задержавшись в недорогом притоне чудесного города.

Ран Мохаем Рай, наш проводник и посланник Верного Человека, был из махратского племени воинов, самой чистой индусской расы на Декане, и являл собой образец терпеливой преданности и надёжности. Постоянно одетый в дхоти и с чалмой на гордой голове, он сразу же втёрся к нам в доверие, и мы приняли его как младшего брата. Когда же в конце концов наш отряд решил выступить, этот воин, обладавший недюжинной силой, легко закинул нас с Жаном в кошель-хаудах на спине слона, и мы двинулись в путь.

Джунгли представляют собой неразработанные массивы тропического леса, покрывающего в изобилии Землю Лотоса вдоль и поперёк по причине природной бесхозяйственности и лишенной деловой смекалки коренного населения Индии. Этим великая страна и обязана отсутствием добротных путей сообщения. Тамаринды, манговые и тюльпановые деревья, а также прочее растительное изобилие джунглей так густо переплетены лианами и разными ползучими пресмыкающимися, что без слона и знания тайных троп, в эти чащобы нечего соваться. Гвоздичные дерева, корица, огневики и другое разноцветье не только утомляют взор, но так густо пропитывают своим ароматом всё окружающее вас пространство, что дышать практически нечем, особенно с похмелья.

Что до животного мира, то со спины слона любоваться им несколько затруднительно, хотя вездесущие мартышки и здесь не упустят случая надоесть путешественнику своим голозадым видом и всевозможными ужимками. Остальная часть фауны, в основном, смотрит на человека, как на легкодоступный продукт питания, чем и затрудняет любование природой. Мы же ели, как правило, фазанов, поставляемых к столу махратом, лишь изредка балуясь вепрем, зажаренным на вертеле.

На одном из привалов, которые мы делали в знойное время дня, расположившись в тени фикусов, я долго не мог задремать, увлёкшись игрой ума и неясными думами. И вдруг мне почудилось какое-то движение в недалёких зарослях молодых пальм. Это насторожило меня, и я окликнул проводника:

— Ран Мохаем Рай, — спросил я как можно более спокойным тоном, не переходя на крик, — с тобой прибыл только корнак со слоном, или нас сопровождает и пешее охранение?

— Сердар, — откликнулся старый воин, — никто кроме меня не знает пути нашего следования.

— Но тогда чьи же это головы мелькают в зарослях? — продолжал допытываться я, указывая на привлёкшие моё внимание пальмы.

Но не успел я и сам как следует задуматься над этим вопросом, как наш проводник гигантскими прыжками, словно спасающаяся от тигра антилопа, уже достиг зарослей и скрылся среди деревьев.

— Жан, — тут же растолкал я приятеля, — наш воин дал дёру, как бы чего не вышло прискорбного.

— Дик, — недовольно проворчал француз, — ты не мог бы отложить решение своих проблем до общего подъёма? Ведь у каждого свои взгляды на досуг.

— Это общие проблемы, — начал горячиться я. — Какого чёрта удирать в кусты, не посоветовавшись с господином, даже если приспичило? Хорошо, если дикарь вернётся один. А если их целая шайка, и они захотят ознакомиться с целью нашей экспедиции? Ведь мне неизвестно, в каких отношениях находятся этот махрат и твой Верный Человек.

Никакой реакции. Тогда я перешёл на официальный тон:

— Маркиз, а вообще-то сколько степеней индийской пытки вы знаете?

— Три, а что ты этим хочешь сказать? — Жан вскочил с насиженного места, став лицом цвета очень редкоземельного металла.

— То, что сказал, — веско ответил я, а сам задумался над этим вопросом, хотя ответ на него и не был принципиален, ибо европеец уже после второй степени признавался во всех смертных грехах.

Но на счастье, долго раздумывать не пришлось. На нашу поляну из зарослей уже выходил проводник, ведя за собой, связанных по рукам лианами и неприлично голых, если не считать набедренных повязок, двух индусов. Пленники покорно плелись с опущенными головами, справедливо предчувствуя наш праведный гнев и скорую расправу.

Каково же было моё удивление, когда в шпионах я узнал наших недавних новообращённых христиан. Поэтому я тут же велел махрату развязать их.

— Зачем вы выслеживаете нас, вместо того, чтобы, не теряя попусту время, возделывать рисовые поля своих предков для получения высоких урожаев и своевременной выплаты налогов? — на одном из местных диалектов, витиевато как простой туземец, спросил я пойманных.

Они поняли меня, и старший, Рама-Сита, любезно ответил:

— Сердар, ты велик, как мир, и справедлив, как Шива! Мы полюбили вас и хотели бы служить вам до открытия ворот на небе для принятия наших душ. И пусть нас лишат погребальных церемоний, если даже в помыслах посмеем вам прекословить!

Эти чистые сердца умилили меня, и я решил оставить их в отряде, тем паче, что нам с Жаном пора было обзаводиться слугами.

— Сердар, — вдруг вмешался проводник, — я должен предупредить тебя, что эти люди не внушают доверия. Они тайно следовали за нами, поэтому от них можно ждать всего, кроме преданности. Убей их!

Такая дерзость со стороны махрата возмутила меня, и я поспешил поставить его на место:

— Ран Мохаем, эти люди останутся с нами в качестве слуг. И я запрещаю впредь обсуждать действия командира. Я сказал всё!

— Да не изгонятся заблудшие овцы из стада праведников, — неожиданно поддержал меня отец Доменик, оторвавшись на мгновение от молитв. — А за время нашего пути я смогу ещё более упрочить этих человеков в вере, поведав о судьбе Иуды.

— Конечно, нам очень скоро потребуются слуги. Не нанимать же носильщиков за деньги. А познакомить с верёвкой мы их всегда успеем, — положительно откликнулся и Жан.

В итоге вопрос с туземцами был мирно разрешён, и мы вновь пустились в путь на слоне, позволив нашим слугам передвигаться следом в пешем строю.

Не спеша и делясь путевыми впечатлениями, мы, наконец, добрались до осаждённой крепости Гоурдвар-Сикри, но по совету Ран Мохаем Рая, которого для удобства перекрестили в просто Хаема, не стали вступать в сношение с англичанами, хоть мне и не терпелось порасспросить их о родине предков и видов на золото султана. Хаем же, отпустив корнака со слоном, укрыл нас в развалинах какой-то пагоды в стороне от крепости и, сказав, что ночью придёт с человеком его пославшим, исчез в зарослях.

— Жан, — маясь бездельем в ожидании ночи, окликнул я марсельца, — откуда взялся этот джентльмен из крепости, которого мы так покорно ждём? Да и джентльмен ли он? А то доверим своё золото, чёрт знает кому!

— Дик, он не джентльмен, — слегка подумав, ответил приятель, — но господин с большими организаторскими способностями. Познакомился я с ним ещё в Париже, когда приумножал состояние своих родичей с помощью рулетки. Мой новый знакомый как раз в ту пору занимался созданием какой-то партии всеобщего освобождения от труда и его результатов. На этом теоретическом постулате мы, собственно говоря, и сошлись, ибо не трудом единым жив человек, а подспудной тягой к стороннему наблюдению этого процесса.

— Совершенно справедливая мысль, — перебил я француза. — Мне с юных лет приходилось над этим задумываться в местах вынужденного уединения.

— Ютился этот деятель тогда в подполье, снимая квартирку где-то в центре, — продолжал Жан, не обращая внимания на всплеск моей мысли. — А по происхождению, как утверждали его недоброжелатели, был он сродни азиатам, но с иудейским прошлым, хотя синагогой не пользовался. Одним словом — русский казак.

— Короче, туземец, — обобщил я собирательный образ Верного Человека.

— Да, — согласился марселец, — повадками очень похож. Любит непонятно поговорить и обвести вокруг пальца недалёкого ближнего. Усидчиво учился многому, но полученные знания не сеет по миру, а насаждает где придётся свои взгляды равноправного мракобесия.

— Совсем как я. Пастух пастухом, а тоже лезу на театр военных действий, — пришлось подивиться мне нашей схожести.

— Вроде того, Дик. С одной лишь разницей. Он не ограничивался, как некоторые, воскресной школой, поэтому и идёт своим путём, нацеливаясь на благосостояние без риска для собственного здоровья.

— Так не бывает, иначе и я нашёл бы этот кремнистый путь!

— Как бы не так! Ещё год назад в Дели мой знакомый утверждал, что если бунтующие массы увлечь идеей всеобщего равенства, то они напрочь забывают о такой мелочи, как звон монет. И если в это время находиться недалеко от толпы, восставшей против доморощенных тиранов, как, скажем, в Европе или против иноземных притеснителей, как здесь в Индии, можно неплохо возвыситься материально, независимо от конечных результатов бунта. «Главное, уловить ситуацию и вовремя сунуться с нужной для горячих голов идеей, — говаривал мне этот прожжённый мыслитель, — а там процесс пойдёт сам собой, позволяя умному человеку погреть руки у камелька народного гнева».

— Умнейшая голова, да ещё и не в петле! — восхитился я и поинтересовался неразумно: — А как, сейчас с процессом?

— Идёт, как видишь. Индия бурлит паровым котлом, иначе наш теоретик не торчал бы на полуострове. Он ещё в Дели возлюбил неприкасаемых, но вот что задумал в Гоудвар-Сикри, не знаю. Однако, думаю, не зря пригласил нас.

— Если он окончательно не повредился рассудком, то мы будем на его стороне, — подытожил я разговор, ещё до очной ставки возлюбив Верного Человека, как истинный христианин Писание, и добавил заклинательно: — Да не надсадись его разум, петляя по хитроумным теориям мироздания!

* * *

Джунгли окучила ночная прохлада, Где-то слева от развалин прокричала птица гелло, предвещая беду, и суровый махрат ввёл в наше временное пристанище незнакомца, закутанного в саван, но при чалме.

— Рикшаза, рикшаза, — в ужасе заголосили наши слуги, укрываясь по углам.

— Призрак, — перевёл я крики туземцев, несколько отступая вглубь развалин с оказавшимся случайно в руке булыжником.

— Салам, бабу! — вдруг выкрикнул пришелец и, сорвав головной убор, простёр вперёд руку, видимо приветствуя нас.

Под чалмой было пустынно, как на душе с похмелья, хотя некоторая растительность вокруг темени и под подбородком ещё могли вызвать зависть у повредившегося рассудком ламы. Ночной гость был самого пронырливого роста, лицом смугловат, то ли от активности солнца, то ли от активности неразборчивых предков, зато блеск серых навыкате глаз, явно свидетельствовал о породистости в пределах допустимого. Даже в его первых словах слышалась властность, а в последующих — и французский лоск грассирования. Словом, это был не просто тёртый временем мужик, а немедленная овечья смерть, как говорят у меня на родине. За глаза ему можно было давать лет сорок без амнистии, хотя в чалме он выглядел опрятнее.

Я, не отрываясь, смотрел на Верного Человека, впадая в трепет от мысли — с кем связался и за что мне всё это? Ведь иной успевает прожить счастливую жизнь, а ему так и не посчастливится встретить на своём пути высоколобый самородок или, на худой конец, вляпаться в историю хотя бы своей страны.

— Давайте знакомиться, — сразу к делу перешёл наш мыслитель. — Меня зовите просто Великий, хотя туземцы в задушевных беседах к этому ещё добавляют индийское Дада, что значит — старший брат, — и он пошёл по кругу с протянутой рукой.

— Дик Блуд, зверобой и траппер с берегов Онтарио, — первым представился я, с неясной целью прикидываясь охотником.

— Можно было и поближе подцепить, дружочек, — непонятно сказал Великий Дада, отдёргивая руки и складывая их в индийском приветствии. — А в целом всё ясно, таёжный пролетарий и моя опора. Очень рад.

— Жан-Батист де Профурье, французский маркиз, как вы помните, — по-приятельски назвался марселец, не нарушая церемонии встречи.

— Помню, помню, батенька, — повеселел Великий, но руки тоже не подал. — Ещё не перековался? Дай срок, и укоротим вашего брата на голову. Очень рад.

— Отец Доменик, — просто сказал наш святоша, опустив очи долу.

— Бога нет, — рубанул Дада и развил мысль: — Мы церкви-то снесём, а попов к стенке поставим. Очень рад.

— А это наши помощники. В пути прибились, — сказал я, указывая на слуг, высунувшихся из своих углов.

— О, друзья мои, — с особой теплотой обратился Великий Дада к ним на таурском наречии и пожал руки, — путь к свободе у ваших ног! И мы свергнем могучей рукою гнёт и водрузим что надо! Очень и очень рад, — и, повернувшись к нам, добавил на французском: — Глаз с этих идиотов не спускать, шаг в сторону — побег, при расстреле соблюдать очерёдность во избежание промаха.

Перезнакомившись со всеми, Дада организовал из нас с Жаном ядро своей партии, после чего разразился пламенной речью о положении дел на различных континентах, а закончив её лозунгом: «Долой войну до победного конца!» — мирно отошёл ко сну, привалясь к стене и на примере показывая бытовую неприхотливость.

Мы последовали его примеру, но я ещё долго думал о святой простоте нашего Верного Человека и его умению сразу раскусить собеседника. «Учиться, учиться и ещё раз учиться, хотя бы чему-нибудь», — уже засыпая, твердо решил я.

Ранним утром уже все были на ногах. Хаем наскоро приготовил завтрак из жареной оленины, риса и чая с тростниковым сиропом. А Великий Дада спозаранку повёл активный образ жизни, живо интересуясь нашим прошлым до седьмого колена, семейным положением, но особое внимание уделял отцу Доменику.

— Бог дал, он же и взял, — шутил он, передвигая миску с олениной от него к себе. — Да не оскудеет рука дающего, — и он до слёз смеялся, заражая нас весельем.

Священник разумно воспринимал дружеские пакости, не считая их гонениями на своё сословие, понимающе улыбался глазами и просил нас поспешить с отправкой его на родину. На что Дада, легко вникнув в суть проблемы, обещал посильное содействие в высылке инакомыслящего за пределы Бенгалии, но лишь по окончании военных действий и установления желанной туземным народом диктатуры.

— С радостью выдворил бы вас немедленно, — объяснял он отцу Доменику, — но не могу по причине человеколюбия. Придётся вам пока что потрудиться на наше общее дело.

Проповедник трудиться на сомнительное, с его точки зрения, дело желания не проявлял, но в силу безвыходности положения всё же согласился выполнять мелкие поручения, не противоречащие канонам церкви.

После обильного завтрака, Дада посоветовал преподобному заняться просвещением наших слуг, не спуская с них глаз, а нас с Жаном созвал на очередное заседание в тени пальм и фикусов.

Сообщив во вступительном слове о расстановке кастовых сил в Бенгалии, Дада объявил, что пробудет с нами какое-то время, налаживая работу нашей организации и собирая членские взносы. А о плане задуманной операции и нашем в ней участии теоретик обещал сообщить в другой раз на экстренном совещании. Пока же нам с французом предписывалось внедриться в отряды англичан под видом волонтёров и вести разведку с целью выяснения сроков штурма крепости и направления главного удара, хотя иного пути, как прямо на ворота, просто не могло и быть. Однако мы с Жаном не роптали, вполне удовлетворившись первой частью задания.

Таким образом, мы все оказались при деле, забеременевшие ответственностью за порученное дело, как последние институтки.

* * *

Буквально на следующий день мы с маркизом направили все свои усилия, чтобы встать под знамёна англичан в качестве сознательных и на всё готовых добровольцев.

— Джентльмены, — сказал нам командир гвардейских улан капитан Крис Делузи, удостоив аудиенции, — моё правительство и лично королева Виктория высоко ценят проявление доброй воли и единомыслия в вопросах нашей внешней политики со стороны иностранных подданных. Мы с вами, можно сказать, в общей европейской колыбели, поэтому ваше стремление послужить правому делу колонизации варваров мне весьма симпатично и понятно. Метрополии не хватает надёжных рук, чтобы постоянно держать в узде коренной сброд колоний, а посему мы вынуждены порой прибегать к незначительному насилию над некоторой агрессивной его частью, загоняя железным посохом вооружённой власти тёмных аборигенов на путь процветания. Я надеюсь, вы не страдаете обострённым чувством щепетильности и болезнью, так называемых, чистых рук?

— Нет, сэр, — за нас обоих твердо ответил я, — отправить на тот свет десяток-другой повстанцев ради общего порядка и спокойствия мы не постесняемся, а если будет ждать достойная награда, то нас и родная мамаша не остановит. Так что можете полностью положиться на нас.

— Достойный ответ белого человека, — одобрил моё заявление капитан. — С этого дня я ставлю вас на полное котловое и денежное довольствие в моём отряде. По окончании же нашей миссии, вам, мистер Блуд, как выходцу, согласно родословной, из Англии, будет пожалован орден Великого Офицерского Зонтика с подвязкой и титул субдара Декана, что равно маршалу Великобритании. Вас же, месье де Профурье, наградит правительство дружественной Франции орденом Почётного Легиона по нашему ходатайству. Надеюсь, вы довольны, господа?

— Да, наш капитан, — единодушно ответили мы.

— И ещё одно, джентльмены! — заканчивая приём, произнёс командир отряда. — Восстание сипаев в Гоурдвар-Сикри спровоцировано так называемым международным борцом за всеобщее равенство, лицом без прописки к какой-либо определённой территории и регулярно выдворяемым из развитых государств. Этот человек присвоил себе браминскую учёную степень пандита и просветителя, и туземцы так и называют его — Пандит-гуру. Снюхавшись с Куавер-султаном, он убедил его начать восстание за независимость Бенгалии, практически становясь идейным вдохновителем бунта. Его конечные цели нам не вполне ясны, однако в настоящее время агитаторы этого авантюриста сеют смуту среди наших солдат, призывая к немедленному прекращению осады крепости. Поэтому за голову Пандита-гуру наше правительство готово выплатить сто тысяч фунтов гонорара и провозгласить национальным героем человека, схватившего негодяя или способствующего поимке этого монстра.

Я сразу догадался, что речь идёт о нашем новоявленном товарище, и чуть было не соблазнился наградной суммой, но вмешался Жан:

— Мой капитан, если этот проходимец встретится на нашем пути, то будьте уверены, что его череп украсит антропологическую коллекцию Британского музея.

— Будем надеяться, что первыми осмотрим этот экспонат, — прощаясь, пошутил капитан.

Уже выходя из палатки командира, француз растолковал мне, что передать Великого в надёжные руки британского правосудия мы всегда успеем, а в настоящее время нам выгоднее не суетиться, а наблюдать за дальнейшим ходом событий.

Вот так мы и поступили на службу к Её Величеству. Жан в качестве квартирмейстера, а я, принимая во внимание моё знание лошадей, был определён в обоз подручным ветеринара с правом оказания последней помощи человеку.

Окрылённые удачами по службе, мы поспешили к развалинам, решив до времени не радовать Великого суммой выкупа за его черепную коробку.

* * *

Вся компания была в сборе. Отец Доменик разучивал псалмы с нашими слугами, расторопный Хаем стряпал обед, а Дада что-то царапал на пальмовых листах в личном шалашике специально выстроенном для него махратом. За это время мы привыкли к своему гостю и уже общались с ним без былого трепета.

— Всё листы переводите в творческом порыве? — поинтересовался у него Жан.

— Как видите, — бодро отвечал мыслитель. — Сочиняю тезисы и прочие руководства к действию. А каковы ваши успехи?

Мы чётко доложили, чем очень порадовали мыслителя. Он, потирая руки, изрёк:

— Правильной дорогой идёте, собратья. Мы станем-таки могильщиками капитала и застрельщиками его придержателей, сплясав в семь сорок джигу на их гробах.

Танцевать на погосте мне не хотелось и я напрямую спросил Великого о дальнейших планах.

— Цели ясны, как пролитая слеза ребёнка, — последовало в ответ. — Их, собственно говоря, две. И хоть они на первый взгляд исключают друг друга, но ведут к одному результату.

Тут мне показалось, что от обилия образования Великий Дада стал уже непонятен сам себе, но перечить не стал, чтобы не обострять его недуг.

— Первая, — меж тем начал углубляться в рассуждения мыслитель, прогуливаясь около нас и дирижируя руками, — это путём пропаганды заставить противников возлюбить друг друга, а когда солдаты и сипаи побратаются, то с их помощью свергнуть тиранию султана и командной верхушки английской армии. И тогда мы берём власть и её имущество в свои руки, назначаем выборных исполнителей своей воли на местах, объявляем Гоурдвар-Сикри суверенным государством и ведём торговлю и освободительные войны со всеми кому не лень.

Власть меня мало заинтересовала, но возможность обладания чьим-то имуществом вызвало новый приступ доверия к Учителю. И я тихо порадовался, что вовремя уступил Жану, не сдав в горячку голову Пандита трибуналу.

— Может, завтра и начнём братание, а в последующем и осестрение? — нетерпеливо осведомился француз, явно намекая на султанский гарем.

— Торопите события, дружок, — снисходительно глянул на него наш предводитель. — Разжигание взаимной дружбы — это вам не конституцию написать. Здесь нужна долгая и кропотливая работа по промыванию мозгов. И этот план был бы осуществлён без вашего участия, не вмешайся в ход событий полковник Говелак со своими шотландцами. С его приходом мои наработки ставятся под угрозу срыва в связи с возможностью штурма крепости ещё до полного разоружения враждующих сторон.

— Выходит, стрельбы не избежать, чего не скажешь о наших денежках, — угрюмо заметил марселец.

Великий Дада, метко обозвав Жана штатской сволочью, невозмутимо продолжил:

— В связи с изменившейся обстановкой между сцепившимися народами, на передний рубеж выдвигается вторая цель. Необходимо немедля начать разъяснительную работу среди бунтовщиков о необходимости сдачи крепости без боя и проигрыше в войне правительства султана, чтобы затем обескровленного царька с молчаливой помощью англичан свергнуть с прогнившего трона. Таким образом мы всё-таки становимся достаточно свободными, чтобы откупиться частью имущества от колонизаторов и с их разрешения провозгласить Гоурдвар-Сикри опять же суверенным государством и начать торговлю и освободительный войны с кем придётся.

Такая изворотливость ума под нагим черепом заставила бы изумиться любого активного иезуита, а что до меня, то я и думать забыл о возможной сделке с капитаном Делузи.

— Да-а, — протянул я, — не зря вас гонят взашей со всех обжитых территорий!

— Попрошу без личных выпадов! — рявкнул Дада. — Я не закончил. Итак, для осуществления вышеизложенного вы мне и понадобились. Сейчас султан под моим влиянием трезво оценивает, обстановку и занимается сокрытием сокровищ в тайниках крепости. Как советник и секретарь я имею план этих укрытий, так что после осуществления моих планов и вне зависимости от дальнейшей судьбы тирана, мы сможем изъять все ценности самостоятельно, если будем действовать как одна загребущая рука, чтобы раздать их поровну малоимущему населению.

— Только этого нам и не хватало, — грубо перебил я теоретика. — Кто-то напрягает мозги над планами, другие, считай, же полезли под пули, и всё это ради каких-то неприкасаемых, которым и без денег жить привычно. Да лучше сплясать шотландскую джигу на рее за контрабанду, чем в здравом уме заниматься благотворительностью!

— Какое скудоумие! — огорчённо всплеснул руками наш Вождь. — Как далеки вы от истинного понимания подоплёки событий! Словно труд от капитала. Мы раздадим наше общее богатство тогда, когда массы дорастут сознанием до его необходимости, а этот процесс протянется не одно поколение неимущих.

— Тогда другое дело, — сразу успокоился я. — Тогда поделить всегда успеем, и главное, по справедливости, не жалея слов.

— Делаете успехи, — похвалил меня гений передела. — А кстати, вы вовремя завербовали попа и приручили этих мартышек-мали, то бишь слуг. Божий прихвостень сможет свободно разгуливать между враждующими, собирая информацию как наш связной, а мали всегда потребуются в качестве носильщиков.

— И у нас головы работают не только в обеденное время, — вставил Жан.

— А теперь о главном, — продолжил Великий, пропуская реплику мимо ушей. — Так как с приходом шотландцев ситуация выходит из-под контроля, забудьте то, о чём толковал ранее, — и он с превосходством орла над домашней птицей оглядел нас. — Наша задача на данный период — нести исправно службу подальше от посторонних глаз, не упуская возможности выяснения времени штурма и сообщения мне об этом через божьего посланника. А с развитием боевых действий, ворваться вслед за штурмующими отрядами в крепость, где я вас и встречу как освободителей. О султане и прочих приближённых к сокровищам царедворцах прошу не беспокоится, — туманно, но человеколюбиво закончил он.

— Пусть англичане заботятся, — согласился я. — Нам и с сокровищами хлопот хватит надолго.

— Справедливо изволили заметить, — прищурился на меня вождь и пошутил: — Нам будет на что помянуть угнетённых, когда они получат вечную свободу. Но к делу! В ближайшее время я возвращаюсь в крепость для дальнейшей созидательной работы, а вы продолжаете нести службу на вверенных постах, — и он засеменил к шалашику, бормоча под нос о необходимости наложения на что-то резолюций.

— Очень всё заумно придумано, — уже наедине с Жаном вымолвил я. — Кроме того, что твой Верный Человек имеет доступ к сокровищам султана, я, считай, ничего не понял в его планах. Мысли у него больно скользкие. Не заметим, как девственность потеряем, оставшись с сомнительным приплодом, но без средств к существованию.

Француз же схватывал всё буквально на лету. Я, например, идти и жевать одновременно не могу, где-нибудь оступаюсь, а этот месье может ещё и разговаривать.

— Дорвёмся до золота, — подмигнул он мне, — а там можно будет и порадовать капитана Делузи. Лишний фунт кармана не оттянет.

— «Козлов накажу я». Господь сказал и сделал, — послышался за нашими спинами голос отца Доменика.

— Не каркай, Перси, — обернулся я. — Ведь и сам причастен к нашему стаду.

— Я по принуждению, поэтому грех не велик. Вы же со вниманием внемлете словам безбожника. Это о нём сказано в Писании: «Гибель вымышляет язык твой, как изощрённая бритва, он у тебя коварный».

— Граф, — остановил поток мудрых мыслей француз, — в нашем присутствии вам желательно оставаться Перси Хервеем, почти нашим сверстником, но ни черта не понимающем в практической жизни, а многомудрому отцу Доменику, ровеснику библейских времён, уподобляйтесь при общении с туземцами. Кстати, отправьте-ка их в джунгли за веселящим соком дерева мохуа. Отметим за вечерней трапезой прожитый в тревогах день.

* * *

Той же ночью, почуяв неладное, Великий Дада покинул нас, удалившись тайной тропой в крепость под защитой верного махрата.

Интуиция не подвела вождя. На следующий день, задолго до обеда, под стены Гоурдвар-Сикри подошёл долгожданный англичанами полк шотландцев с полковником Говелаком во главе. Это событие нам всем прибавило забот. Маркиз без устали занимался расквартированием вновь прибывших, организовав обменный жилой фонд на паях со мной. А я ревизировал конную тягу и давал советы захворавшим воинам, которые, несмотря на это, изредка выживали, создавая тем самым мне рекламу и авторитет. Отец Доменик, свободно просачиваясь в крепость как божий слуга, держал Великого в курсе всех событий. А по тому, как весь последующий день солдаты драили ружья и переодевались в чистое, можно было сделать вывод о приближении времени штурма.

Тогда-то я напрямую и спросил капитана Делузи, врачуя копыто его кобылы:

— Мистер, а не пора ли нам сделать кровопускание повстанцам?

— Завтра, дорогой Блуд, завтра на рассвете, — ответил военачальник, как-то по особому тепло глянув на меня.

Однако разговорчивость Криса мне не понравилась. Я разволновался и весь день провёл в бегах по позициям, выбирая удобное укрытие для завтрашнего боя, а подвернувшегося под руку отца Доменика немедленно отправил к вождю с донесением о самолично проведённой разведке.

В очередной раз обегая вокруг крепости, я заметил выходящего из палатки полковника Говелака и капитана Делузи. И каково же было моё удивление, когда рядом с ним я увидел своего старого знакомого. Крис доверительно беседовал не с кем иным, как с капитаном «Скитальца джунглей»!

Ничто так не сближает, как морские путешествия, поэтому я, обрадованный сверх меры, сразу же хотел броситься в объятия к Медноголовому, но вовремя остановился. Мне показалась подозрительной дружба морского волка с сухопутной крысой, а всего более то, что Хью сам не нанёс мне визит вежливости, ибо слава лекаря, бежавшая впереди меня сломя голову, без сомнения указала бы ему верный путь.

Ночью мы с Жаном провели небольшое совещание без протокола, но не найдя разумного объяснения случайной встрече наших знакомых, решили наутро держаться друг за друга, быть во всеоружии и подальше от горячих шотландцев.

Глава 4

ПАДЕНИЕ ТВЕРДЫНИ

Взятие осаждённой крепости штурмом является большим воинским искусством, особенно если учесть то обстоятельство, что её защитники, как правило, сами вымирают от голода и тоски, если им не мешать. Однако всякий опытный полководец знает, что таким пассивным путём славы не стяжаешь, как и не содрогнёшь любопытствующий мир отсутствием крови на полях сражений. Да и гарнизон любой крепости, оставь его спокойно отходить в мир иной, будет крайне недоволен таким поведением осаждающих. Гарнизону тоже необходимо покрыть себя славой, а не пылью веков.

Ранним утром в день штурма я доходчиво и с оружием в руках напомнил нашим слугам о необходимости защиты в бою белых сагибов ценой собственной туземной жизни. Чтобы уроки пошли впрок, я их расстрелял без суда и следствия холостыми зарядами. В ответ на это Рама-Сита осыпал меня благодарностями на незнакомом мне языке, а Эбанат Датто долго бился в почтительной истерике, закаляя нервную систему. И мы все были довольны проведёнными практическими занятиями.

Таилась наша клика в секрете за обозами до позднего вечера, но штурма так и не последовало. Видимо военный механизм дал сбой, а мы маху со всего плеча. Вернувшийся же из крепости отец Доменик передал нам такое слово привета от вождя, что даже из уст верующего оно прозвучало несколько резковато.

В наступившее за этим пасмурным для души утром, я пробудился от звуков канонады и яростных криков лужёных глоток. Спросонья решив, что атакуют наш лагерь, я разумно отступил на заранее подготовленные позиции в джунглях и залёг среди корневищ тиковых деревьев, готовясь дорого отдать жизнь, если она кому-то потребуется. Оружия я в спешке не прихватил, а поэтому решил обороняться доступным словом и смелым манёвром.

— Сердар, — вдруг услышал я над своею головой чей-то голос — начался штурм крепости, а ты собирался посмотреть на это своими глазами.

Поднявшись, как ни в чём не бывало, я поискал туманным взглядом говорящего и увидел рядом с собой Рама-Ситу.

— Сам вижу, — независимо осветил я слуге и пошёл собирать друзей.

Когда все оказались на месте, я объявил военное положение и принял грамотное решение о постепенном выдвижении на театр военных действий, чтобы попасть в крепость в самый разгар победы. Пробиваться к цели решили поодиночке, так как группа не занятых войной людей на поле брани могла привлечь нездоровое внимание враждующих сторон. Слуги, естественно, оставались при своих господах, а святого отца должен был хранить сам Господь.

Свой командный пункт я обосновал в стороне от главного удара, но оставив центральные ворота крепости в пределах видимости, лелея мечту о добровольной сдаче сипаями их твердыни доблестным английским войскам.

Однако, когда я уже прочно угнездился в своей ставке, то никакой добровольности в развернувшимся передо мной кошмаре не увидел, тем более, что пушки к этому времени своё уже отработали. Поэтому кое-где в стенах крепости уже зияли пробоины с живописными останками защитников возле них. Озверевшие шотландцы под завывание волынок карабкались по лестницам на стены в поисках смерти, размахивая холодным оружием, а не менее озверевшие защитники силились спихнуть их с шатких опор ещё живыми прямо на головы напиравших снизу англичан, временами поливая штурмующих чем-то горячим, если судить по струящемуся с земли пару. И редко кто из свалившихся продолжал поступательное движение. Но штурмующих было так много, что выбывшие из строя никак не влияли на ход кампании.

Индусам, как ни странно, тоже было не до веселья. Каждый новый ружейный залп усердно прореживал их ряды, а оступившийся в горячке защитник, падая со стены и не успевая надёжно приземлиться, бывал тут же поднят, но на штыки. Кровь лилась рекой, хотя на красных мундирах воинов метрополии была не так и заметна, но оставляла впечатление бренности.

А тем временем на стенах крепости всё шло своим чередом, и конца этому занятию не предвиделось. Вокруг меня свистели пули и завывали ядра, но я смело лежал под прицельным огнём надёжно прикрытый Рама-Ситой. Несколько раз в моё поле зрения, но в стороне от пекла, попадал отчаянный француз. Он смело перемещался по полю битвы в нейтральной полосе, словно по набережной Ольетты родного Марселя. Отца же Доменика на поле брани мне наблюдать так и не пришлось. Правда, вспоминая штурм, Перси живописал нам о своей духовной помощи отходящим у стен, но это, скорее, была боголюбезная бравада, нежели приступы совести. Кто полезет под пулю, чтобы прикрыть уже ничего не видящие глаза?

Бой не утихал. Но по тому, как шотландцы всё проворнее и гуще взбирались на стены, можно было судить, что перевес на их стороне. И действительно, довольно скоро под напором штурмующих рухнули ворота крепости, и всё военное действо переместилось, внутрь цитадели. И ничего интересного, кроме мелких стычек недобитых друг другом противников, с внешней стороны крепости уже не происходило. Поэтому я, несколько выждав, чтобы остыть от боя, окольными путями направился к поверженной твердыне султанизма, намериваясь разыскать там нашего предводителя, а заодно и прицениться к трофеям.

В крепости бурлила мирная жизнь. Регулярные английские войска занимались повседневными делами. Чистили обмундирование и дворец султана. Радость победы ещё не омрачил поминальный список убиенных, поэтому доблестные солдаты, как и подобает победителям, уверенно и умело осваивали захваченную территорию, вплоть до оставшихся не у дел женщин.

Убитые, разбросанные по всей крепости, ещё не подверглись сортировке, а потому лежали кучно и без ритуальных излишеств. Раненые шотландцы ютились вдоль стен, помогая в беде один другому.

Посредине крепостной площади под штыками англичан грелись на солнцепёке пленные индусы. Испытав горечь поражения и на этот раз, они, тем не менее, держались один за другого гордо и независимо, коротая время в ожидании расстрела за монотонным распеванием мантр. Находящие среди них раненые за жизнь уже не боролись, надеясь попасть на суд Индры ещё до расстрельного пушечного залпа. Вообще-то пленных было немного, так что очереди к оружейным жерлам не предвиделось.

Я не спеша бродил по крепости, стараясь отыскать своих друзей и беспрерывно оказывая особо нуждающимся первую помощь добрым советом. За мной тенью следовал Рама-Сита, вопреки всяким ожиданиям, живой и ещё более привязавшийся ко мне за время боёв.

Обследовав открытые пространства цитадели, я принялся за дворец султана, но в его многочисленных залах и подсобных помещениях уже нечего было взять даже на память. И меня приятно поразила расторопная хозяйственность освободителей.

В одном из закоулков я лицом к лицу столкнулся с капитаном Делузи.

— Дорогой Крис, благодаренье богу, вас не убило? — удивлённо вскричал я.

— Как видите, мистер Блуд, — спокойно ответил он и в свою очередь поинтересовался: — Вы кого-то ищите?

— Раненых, капитан, — нашёлся я, — раненых героев, чтобы оказать посильную помощь.

— А мне показалось, что кого-то другого. Кстати, вы не забыли об обещанной награде за голову Пандита-гуру? Мне думается, что вы весьма практичный человек и своего не упустите. Вам случайно не известно, где он может находиться?

— Нет, мой капитан, — чистосердечно признался я. — А вы полагаете, что этот подлый человек всё ещё в крепости?

— Не только в крепости, но, как недавно признался верный телохранитель султана Канчонмала, искренне жаль, что бедняга не успел толком разговориться, этот вездесущий Пандит сумел похитить основные ценности султана, принадлежащие нам по праву, и в настоящее время где-то скрывается в лабиринтах здешних подземелий.

Это известие меня взбодрило, и я решил вытянуть из недалёкого капитана как можно больше полезных сведений:

— А почему бы не прижать самого султана? Я бы и сам принял горячее участие в беседе с ним. Он-то должен знать устройство своих владений.

— Как ни печально, мой верный Блуд, но его нашли уже холодным. Приняв смерть от укуса кобры, он унёс в могилу все свои тайны, — скорбно ответил капитан.

Для меня картина полностью прояснилась. Наш Великий Дада успел-таки укрыться где-то в подземельях, прихватив с собою все сокровища. Безвременная же кончина султана, несомненно, дело рук, преданного старшему брату, Ран Мохаем Рая. Думаю, что и остальные свидетели сокрытия клада не избежали такой же участи. А так как вдвоём нашим казначеям не под силу справиться с привалившим богатством, то, несомненно, они будут ждать удобного случая, чтобы выйти с нами на связь. Итак, всё складывалось более-менее удачно.

Меж тем, уже прощаясь, капитан сказал:

— Если вы ищете своего друга-квартирмейстера, то я его повстречал в левом крыле дворца. А если охотитесь в одиночку за Пандитом, то, найдя этого вора, не сочтите за труд доставить пройдоху полковнику Говелаку, и ваше имя навсегда впишете в историю освободительных походов Великобритании. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

— Спасибо за доверие, мой капитан, — поблагодарил я, хотя и почувствовал в слова некую скрытую угрозу, а может быть и дружеское предупреждение.

Однако размышлять о пустяках времени не было, и я поспешил в указанном направлении, желая поскорей обнять друга.

Француз был цел и невредим и даже успел обзавестись некоторыми дворцовыми сувенирами. А находившийся рядом отец Доменик, видя меня без признаков инвалидности, так растрогался, что начал говорить нормальным языком без цитат из Святого Писания.

Мои боевые товарищи уже присмотрели покои для отдыха, и пока расторопные слуги рыскали в поисках провианта, мы начали щедро делиться воспоминаниями о схватке, смело критикуя неумную расстановку сил сражавшихся и сходясь во мнении о бездарности командиров и начальников обеих сторон.

Туземцы вернулись не только с рисовыми лепёшками, но и с бутылкой шартреза, что позволило нам с Жаном ещё более раскованно продолжить обсуждение общих задач армии Её Величества в Индии. От близкой нам военной тематики мы перешли к решению собственных проблем, но наговорив друг другу гадостей, ничего не решили. Когда же словесная баталия перешла в физическое противостояние, вмешался наш миролюбивый пастырь.

— Дети мои, не впадайте в скудоумие, — сказал он, становясь между нами. — Смиренно ждите вестей от своего совратителя, и он сам найдёт вас.

Пожалуй, это было единственно верное решение. Если не сам Великий, то его подельник обязательно найдёт нас.

— Тогда пройдусь по кулуарам, — уже спокойно произнёс Жан. — Вечерний моцион содействует укреплению нервной системы.

— Всенепременно, — поддакнул я. — Да и не могли же англичане растащить по углам весь гарем.

Глава 5

ЗНОЙНЫЕ ТРОФЕИ

В общем-то, дворец похож на ранчо, только просторнее, так что найти какой-нибудь предмет, понадобившийся истинному мужчине, ни тут, ни там с ходу невозможно. Мы до полуночи бродили по пустынным залам, но кроме неубранных кое-где защитников крепости, так ничего подходящего и не встретили. Хотя чувствовалось, что до победы англичан, жизнь во дворце била ключом. Небольшие комнаты, обставленные с восточной изысканностью и весьма подходившие для деловых свиданий наедине, огромные залы с фонтанами, где свет наших факелов не достигал противоположных стен, мраморные купальни с живой растительностью по краям и прочие излишки роскоши напрямую свидетельствовали об этом. Правда, сейчас всё это было основательно порушено и загажено освободителями, но хотелось верить, что Англия не пожалеет средств раджей и браминов для восстановления своей новой резиденции, а может быть и памятника боевой славы.

Безрезультатно обшарив всю наземную часть дворца, мы по широкой лестнице спустились в его нижние этажи, менее пострадавшие от военного любопытства. Здесь, по-видимому, находилась зона отдыха гостей и обитателей дворца, но точно сказать не могу, так как слабо разбираюсь в восточных тонкостях архитектуры.

Галереи и коридоры этой части дворца располагались таким мудрёным образом, что потерять нам свой собственный след большого труда не составило. Мы беспрестанно поворачивали то вправо, то влево, периодически упираясь в тупики и возвращаясь назад, но всегда выходили на незнакомое место.

— Жан, — в который раз говорил я, — кажется, мы уже заглядывали в этот чулан.

— Нет, Дик, — почти всегда отвечал приунывший маркиз, — таких резных дверей мы ещё не встречали, а у меня отличная зрительная память.

— Лучше бы ты страдал близорукостью. Я бы тогда знал, что не на кого надеяться, — увядал я в тоске. — Лучше признайся, что мы заблудились.

— Не стоит паниковать, Дик. Бывали случаи, когда путешественники месяцами скитались по неведомым дебрям, обходясь без воды и пищи, черпая силы за счёт твёрдости духа и, порой, одного лишь спутника, но породистого.

И хотя я верил в благородство маркиза, душа моя томилась предчувствием беды, да и его самого надолго бы не хватило, как ни экономь. Так мы и брели наобум, потеряв счёт времени и изредка беседуя, но пока без признаков голода.

Скоро отделка стен сменилась простой землёй, проходы стали уже, а за ворот поползла сырость.

— Жан, не пора ли повернуть назад? — вновь начинал я свою песню. — Отец Доменик, поди, обеспокоился нашим отсутствием.

— Дик, — успокаивал меня француз, — мы столько раз поворачивали назад под твоим руководством, что теперь не определить, где перед. Не лучше ли двигаться в одном направлении. Авось, куда-нибудь да выйдем. Доверимся землекопам султана.

Взамен я ничего предложить не мог, поэтому мы продолжали поступательное движение по загустевшей грязи в сужающемся туннеле.

За очередным поворотом мы наткнулись на прилично сохранившиеся кости, прикованные цепью к столбу ещё в те времена, когда они сопутствовали человеку. Череп приветливо скалился, приветствуя нас в своей обители, и позволяя без стеснения разглядывать себя и наше предполагаемое будущее. Жан тихо заплакал, да и по моей щеке струёй скатилась не одна слеза, а тут ещё погасли факелы. Но нам и без света было ясно, что здесь нас вряд ли сыщет даже могильный червяк.

Наши тела уже по инерции продолжали куда-то двигаться своим последним путём, оскользая и падая, безболезненно биясь о выступы стен. Маркиз запел старую народную песню на незнакомом языке, я подхватил, вспоминая просторы родных прерий. Волосы уже давно стояли дыбой, голова самовольно дёргалась, и кто-то из нас клацал зубами, как рыцарь забралом. Ни о каком самоедстве не помышлялось.

Вспомнив все забытые молитвы, я стал слагать и свои собственные, заполошно оглашая ими мрак скорбного пути. Мой отходящий друг, наоборот, начал веселиться, разражаясь первобытным смехом бабуина. Время остановилось вовсе.

Упав в очередной раз и уже не силясь подняться, я вдруг услышал шелест над своею удалой головой, а приподняв её руками, рассмотрел перед собой фигуру в белом, отдалённо напоминающую человека с факелом в руке. Сразу уверовав в Шиву, я совершил индусский пронам, то есть распростёрся ниц у ног видения, сразу приготовившись к вознесению, так как срок погребения для меня миновал давно. Благочестивые индусы умирают на берегах Ганга, я же был готов где угодно, лишь бы не в подземелье, о чём слёзно и попросил этого низшего духа Дива.

— Поднимайтесь и ступайте за мной, — вдруг заговорил по-английски дух. — Напрасно вы спустились в лабиринты подземелий и зашли в туннель для приговорённых к мучительной смерти. Здесь нет ничего интересного для вас.

От звуков человеческой речи я воспрял духом, взор мой прояснился, и я увидел перед собой закутанного в белую материю до уровня глаз индуса. Меня даже не заинтересовало неожиданное появление спасителя, так хотелось побыстрее выбраться на волю. Поэтому, ставя Жана на ноги, я лишь сказал туземцу:

— Ступай вперёд, а глупые советы побереги для себе подобных. Хватит и того, что ты помешал археологическим исследованиям белых господ.

По мере того, как проходы становились шире, а воздух суше, настроение моё улучшалось. А уж когда мы оказались перед знакомой широкой лестницей, ведущей наверх, то я и вовсе пришёл в себя.

— Кто тебя послал следить за нами, и почему ты не убит? — строго спросил я индуса.

Но тот вместо ответа сунул мне в руки факел и, отступив в сторону, скрылся во тьме одного из коридоров. Его наглость нас обескуражила, и мы долго стояли в немом удивлении, а когда бросились за аборигеном в погоню, его и след простыл. Ещё долго носились мы по пустынным залам, рискуя вновь оказаться в незавидном положении, пока не оказались в уже знакомом зале с бассейном.

— Жан, а не бросить ли нам тщетные поиски негодяя? — спросил я. — Тайное всегда становится явным, и мы когда-нибудь узнаем, кому ещё нужны, кроме самих себя. Лучше воспользуемся случаем и смоем грязь с наших чресл в этом водоёме, а то стало тяжело носить на себе это липкое бремя.

Жан не возражал, и через минуту мы уже плескались в тёплой воде, сбросив свои одежды. После купания прополоскали наше бельё и, развесив его для просушки возле окон, вольно развалились на уцелевшем диване.

Коротая время в неприбранном виде, мы в основном молчали, так как вести непринуждённую беседу голышом среди джентльменов не принято с самого детства. Они в подобных случаях довольствуются внутренним диалогом с собственным «я».

По прошествии некоторого времени до меня донеслись тихие звуки, похожие на безутешный плач ребёнка. Где-то явно скулили, по-человечески с надрывом и, похоже, не в одиночку. Я жестами обратил внимание Жана на эту странную ситуацию, и мы оба обратились в слух.

Скоро сомнения развеялись. Где-то поблизости плакали тонко и жалобно, как над безвременно усопшим. Соблюдая осторожность, мы поспешили на звук и упёрлись в закрытый портьерой оконный проём, мимо которого не раз проходили. Было ясно, что скулили за окном. Однако каково же было наше удивление, когда, откинув мешающие нам тряпки, мы ничего кроме глухой стены не обнаружили.

— Жан, — воскликнул я, — мне уже осточертели эти восточные загадки. Пойдём в свою конуру, а то вновь нарвёмся на неприятности.

Но любопытный француз не внял доброму совету. Он, как дятел в поисках корма, начал простукивать глухую стену и, как инвалид по зрению с детства, пытался ощупать её руками.

— Да хватит тебе стирать пыль с чужих стен, — вновь не выдержал я. — У нас ещё осталась капля шартреза, не будем терять попусту время…

Но как раз в это время Жан и достучался. Он, видимо, на что-то нажал, потому как часть стены сдвинулась, образовав узкий дверной проём, в который неугомонный марселец сразу же и устремился.

— Дик, — мгновением позже донёсся до меня его призывный голос, — скорее сюда!

Я, не раздумывая, бросился на выручку друга и в одну секунду оказался плечом к плечу с ним, смело глядя вперёд и готовый к схватке. Но то, что я увидел, потрясло меня с головы до пят и покрыло мурашками нервного озноба.

Пред моим изумлённым взором предстал будуар индийской дамы, обставленный со вкусом подобранной мебелью, и слабо освещённый восковыми свечами. В глубине помещения возвышалась широкая кровать под балдахином, а на ней возлежали в слезах две гурии лет до двадцати, что соответствовало по местным меркам ранней женской старости. Ложе было украшено гирляндами цветов малоти и шефали, источавшими тонкий и пряный аромат, ударяющий в голову необуздываемым желанием немедленного общения с дамами.

Девушки были укутаны в шёлковые кроваво-красные сари, как на свадебной церемонии. Их длинные волосы по местной моде были перевиты разноцветными шнурами, а ладони рук и ступней окрашены розовым цветом. Золотые браслеты на руках и ногах говорили о богатстве, а небольшие сандаловые тилаки, укреплённые в виде круглых пятнышек на лбу, свидетельствовали о знатности рода их носительниц. По всей вероятности, это были жалкие остатки овдовевшего гарема султана, а, возможно, просто наложницы, ожидающие своего приёмного часа. В этих восточный семейных отношениях я разбирался плохо. Одно знал, что, овдовев, женщина как бы становилась уже второго сорта и более доступной как близким, так и дальним родственникам, если не следовала за супругом на костёр. Из-за диких нравов туземцев, я редко радовал местный слабый пол лаской белого человека, разве что в самых прогрессивных весёлых портовых городах. А на рожи индусок я почти не обращал внимания, насмотревшись на коренное американское население. Все они были на одно лицо, как, например, китайцы. Да и фигурами здешние вертихвостки рознятся незначительно, сплошной тростник в позе лотоса. Словом, своим обличием эти вдовы меня не удивили, но женщина есть женщина, не посторонний для мужчины предмет, поэтому можно было бы их и утешить. Тем более, нас было двое. Однако соболезновать сразу и до возможных обмороков я поостерёгся, позволив им привыкнуть к нашему внезапному появлению. К чему спешка при лобовой атаке на деморализованного противника.

Вольно расставив ноги и раскачиваясь с независимым видом с пятки на носок, я ободряюще смотрел на затворниц, временами кланяясь и складывая ладони в традиционном приветствии. Весь мой облик при этом свидетельствовал, что я пришёл с миром. Рядом высился бессловесным столбом Жан, и тоже с миром.

Женщины перестали скулить, как бы впав в радостное оцепенение. Однако через минуту заверещали ещё более отчаянно, с закатыванием глаз и оборонительными движениями своих хилых ручонок, словно их одолевали тропические мухи. Такая активность слабосильного пола пришлась мне не по душе.

— Жан, не успокоить ли нам этих дам доступным мужчине способом? — поворачиваясь и закрывая дверь, спросил я маркиза и был неприятно поражён его неопрятным внешним видом.

Мало того, что он был вульгарно гол, как опустившийся неприкасаемый при зачистке отхожих мест, и схож с кобелём на собачьей свадьбе, так в дополнение к этому его всегда пышные усы висели жуткими лохмотьями, нагоняя естественный страх даже на меня.

Конец ознакомительного фрагмента.