«Тигр» охотится ночью

Виктория Дьякова, 2012

1960-е. Уже не первый год полыхает в Индокитае гражданская война – коммунистического Севера с капиталистическим Югом. Конечно, не обошлось без вмешательства двух могущественных империй – СССР и США. Разведывательнодиверсионная группа «Тигры» 101-й воздушнодесантной дивизии США получает почти невыполнимое задание: найти в непроходимых джунглях на границе Вьетнама и Лаоса тщательно замаскированный нефтепровод, по которому снабжаются топливом партизанские соединения на юге, воюющие против американцев. Этот поход в «зеленый ад» едва не закончился провалом, и лишь немногим «тиграм» удалось вернуться…

2

То утро в Париже было холодным и серым. Наталья не решилась явиться в Версаль без предупреждения, хотя и отчетливо помнила адрес, который назвала ей фрау Ким во время их короткой встречи в 1945 году на Балатоне. Поэтому для начала нашла нужный номер в телефонном справочнике и позвонила по нему. Не повезло: домоправительница Женевьева ответила, что мадам де Монморанси уже уехала в клинику.

— Что передать мадам? Как ваше имя? — допытывалась Женевьева в трубку.

— Благодарю, ничего передавать не нужно. — Наталья не отважилась спросить телефон клиники, резонно понадеявшись все на тот же справочник.

— Хорошо. До свидания. — Из телефонной трубки понеслись короткие гудки.

В гостиничном номере, выходившем окнами на Эйфелеву башню, Наталья снова зашелестела страницами, одновременно вращая телефонный диск. Найдя с третьей попытки то, что ей было нужно, она, набросив пальто, выскочила из номера и поспешила к метро.

Два коротких перегона под землей до площади Этуаль, и вот она — улица маршала Ланна! Мечта, доселе казавшаяся несбыточной, приблизилась вдруг настолько, что буквально захватило дух. То, о чем мечталось во время войны и долгие годы после нее, то, ради чего была оставлена Родина, неожиданно начало обретать осязаемые очертания. Всего десять минут ходьбы от метро, и вот Наталья уже стоит перед ажурной оградой клиники. Сейчас она снова увидит фрау Ким! Фрау Ким хотела, чтобы Наталья называла ее «мамой». Фрау Ким называла Наталью «дочкой». Фрау Ким была для Натальи едва ли не единственным в мире близким и родным человеком. Она выжила там, в Берлине, и от предвкушения скорой встречи с фрау Ким сердце захлебывалось от радости.

Наталья шагнула в вестибюль клиники, едва дежурная медсестра успела распахнуть перед ней широкие стеклянные двери. Быстро прошла к регистрационной стойке. Юная мадемуазель в белоснежной шапочке с эмблемой клиники, кокетливо приколотой к пышным каштановым волосам чуть наискось, посмотрела на раннюю посетительницу с плохо скрытым изумлением: та показалась ей бедно и старомодно одетой, бледной и чересчур взволнованной.

— Доброе утро. Чем могу служить, мадам? — тем не менее вежливо осведомилась она у несколько странной, на ее взгляд, визитерши.

— Я хотела бы видеть мадам де Монморанси, — облизнув пересохшие от волнения губы, негромко, но твердо произнесла Наталья.

Тщательно выщипанные, точно выписанные искусным мастером коричневые брови медицинской сестры медленно всползли на лоб, в ясных голубых глазах отразилось недоумение.

— Мадам де Монморанси? — недоверчиво переспросила она. — Но это, увы, невозможно! — В груди у Натальи похолодело: неужели ошиблась? А медсестра между тем продолжила: — Мадам де Монморанси больше не принимает пациентов. — («Она приняла меня за больную», — мысленно улыбнулась Наталья, испытав радостное облегчение.) — Но в нашей клинике есть много других врачей-специалистов! Вы можете записаться к любому, и вас обязательно примут. А мадам де Монморанси занимается теперь научной и общественной деятельностью и лично оперирует только в самых крайних случаях…

«Еще немного, и она спросит меня, на что я жалуюсь», — мелькнула у Натальи мысль, и она прервала монолог медсестры:

— Я здорова, и с мадам де Монморанси мне необходимо встретиться по личному вопросу. Я звонила ей домой, но мне сказали, что она уже выехала в клинику. Как мне пройти к ней? Или вы сами доложите о моем визите?..

— Я бы с удовольствием проводила вас к мадам де Монморанси, — медсестра смущенно поправила шапочку, — но она еще не приехала. И хотя всегда появляется ровно в десять, сегодня почему-то задерживается. Возможно, внеплановые визиты по пути на работу. Подождите здесь, — девушка указала Наталье на кожаный белый диван у окна, — думаю, мадам скоро приедет. Если бы ей предстояло задержаться где-то надолго, она непременно предупредила бы.

— Благодарю.

Расстегнув пальто, Наталья отошла от регистрационной стойки и присела на краешек дивана. Заметив, что медсестра рассматривает ее из-за стекла с явным любопытством, грустно подумала: «Ну да, чего ж не попялиться на сирую и убогую? Я ведь, чай, не по парижской моде одета: все тряпки в Питере на Невском куплены. В чем из дома ушла, когда машина НКВД подкатила, в том сюда и приехала…»

По серому мраморному полу гулко распространился стук каблучков. Это к стойке прошествовала еще одна медсестра — в идеально отглаженной белоснежной униформе и с папкой документов в холеных руках. Проходя мимо Натальи, она бросила на нее надменно-любопытный взгляд, а потом вполголоса заговорила о чем-то с «регистраторшей».

До Натальи донеслись приглушенные обрывки фраз:

–…ждет мадам де Монморанси… странная она какая-то…

–…так сюда и обращаются в основном странные… а то и вовсе сумасшедшие…

Снова застучали каблучки: сменив принесенные документы на те, что вручила ей юная мадемаузель за стойкой, вторая медсестра бодро поднялась по лестнице на второй этаж. Наступила относительная тишина: наверху слышались невнятные голоса, но вниз никто больше не спускался.

Часы в холле клиники пробили половину одиннадцатого утра. Едва бой стих, с улицы послышался шум тормозящей машины, и Наталья посмотрела в окно: на территорию клиники въехал красный «пежо». Медсестра за стойкой тотчас вытянулась в струнку, но даже и без этой ее реакции Наталья догадалась: прибыла фрау Ким. Или — мадам де Монморанси, как ее теперь называют.

Подъехав прямо к крыльцу, автомобиль остановился. Из боковой комнаты вестибюля клиники тотчас выскочил служащий и, стремглав спустившись по ступеням вниз, предупредительно распахнул нужную дверцу. Наталья, поднявшись с дивана, подошла к стеклянным входным дверям. Сердце замерло…

Из машины вышла женщина в черном норковом манто. Темно-каштановые волосы собраны в узел на затылке. Добро улыбнувшись, она поздоровалась со служащим.

Наталья прижала руки к стеклу, словно хотела уцепиться за него, чтобы не упасть, не потерять сознание. Ибо волна разномастных чувств — радости, отчаяния от всего уже пережитого и, как ни странно, невольного страха перед будущим — захлестнула ее с головой. По щекам покатились непослушные слезы. Наталья попыталась улыбнуться, но губы тоже не слушались — лишь нервно подергивались.

Меж тем Маренн в сопровождении служащего уже поднялась по ступеням, и Наталья сделала шаг назад, отступив в призрачную тень дверного простенка. Она растерянно прижала руки к груди, не зная, какое слово ей произнести первым.

Служащий распахнул дверь, и Маренн вошла внутрь клиники.

— Доброе утро, Клодин, — приветливо поздоровалась она с дежурной медсестрой. — Как обстоят у нас дела?

…На мгновение Наталья перенеслась в холодную промозглую ночь, когда во время сражения на Балатоне вбежала в крестьянскую избу, где находились немецкий штандартенфюрер и его солдаты, и услышала возглас фрау Ким: «Это моя дочка, не трогайте ее!».

Надо же, голос фрау Ким ничуть не изменился. Наталья часто слышала его даже во сне. Только вот не надеялась услышать еще хотя бы раз в жизни…

— Всё в порядке, мадам, доброе утро, — ответила медсестра. — Только…

— Что? — Маренн задержалась у стойки.

— Вот эта… дама, — медсестра повела подбородком в сторону Натальи, — говорит, что ждет вас по личному вопросу.

— По личному?! — Маренн обернулась.

На Наталью взглянули зеленоватые глаза женщины с обожженной фотографии, которую июльской ночью сорок третьего года она забрала у мертвого немецкого танкиста, ее сына. За минувшие почти десять лет эти глаза нисколько не изменились. Наталья вздрогнула и закрыла ладонями лицо. Она знала, что Маренн тоже узнает ее. Не может не узнать. Но она продолжала недвижно стоять на фоне широкого окна, за которым шел мелкий мокрый снег, не отнимая ладоней от лица. Боялась поднять голову и снова взглянуть в эти родные до боли глаза. Боялась не выдержать и расплакаться, хотя слезы и помимо ее воли уже катились градом. Просто Наталья не замечала их.

— Натали… ты?! — негромко спросила Маренн дрогнувшим голосом.

— Здравствуйте, мадам… фрау… — Наталья запнулась, не зная, как правильно назвать стоявшую перед ней женщину. — Да, я приехала. Я наконец-то нашла вас.

— Натали, Натали… — Маренн быстро подошла к ней и, не обращая внимания на сестру за стойкой, обняла, крепко прижав к себе. — Неужели это ты? Я так часто о тебе думала! — Наталья разрыдалась, уткнувшись лицом в теплый, мягкий мех шубы. — Идем, идем со мной, успокойся, дорогая! — Маренн чуть отстранила ее, достала платок и заботливо вытерла слезы с лица, но Наталья увидела, что у нее самой тоже дрожат веки. — Идем в мой кабинет…

Маренн взяла Натали за руку, и они, поднявшись по лестнице, пошли по длинному коридору. Навстречу из палат и кабинетов то и дело выходили врачи и медсестры. Маренн дружески всем кивала, но вежливо отказывала каждому, кто пытался ее остановить: «Прошу, господа, не сейчас. Чуть позже, пожалуйста».

— Входи, — она раскрыла перед Натальей двери приемной.

Из-за стола тотчас поднялась девушка-секретарь:

— Доброе утро, мадам. Звонили…

— Благодарю, Ивонн, но к делам я приступлю чуть позже. А сейчас принесите нам, пожалуйста, кофе и что-нибудь перекусить, — попросила Маренн. — И ни с кем меня пока не соединяйте. Считайте, что меня нет. Ни для кого.

Маренн провела Наталью в свой кабинет. Скинув манто, помогла снять пальто и гостье, потом усадила ее в кресло, ласково обняв за плечи.

— Успокойся, Натали. — Наклонившись, она поцеловала Наталью в лоб. — Теперь мы снова вместе, и все наладится. Где ты остановилась?

— В отеле «Лорд», что у Эйфелевой башни.

— Я знаю, где это.

— Господи! — Наталья прижалась лбом к руке Маренн. — Я думала, мы никогда уже не увидимся! Всякий раз, вспоминая то наше прощание на Балатоне, я ругала себя, что не поехала с вами. Потом я долго боялась даже думать, что могло случиться с вами и Джилл, когда наши вошли в Берлин! Поэтому как только мы оказались в Берлине, я сразу подумала о вас и о Джилл. Сначала ждала, когда дойдем до центра, но потом не утерпела: взяла нашего старика Полянкина… Помните его? — Маренн кивнула. — …Митьку-связиста, еще двух солдат, и вместе мы побежали в Шарите. Я всю дорогу думала: мало ли, вдруг вам помощь нужна? Иванцов кричал, спрашивал, куда мы направляемся, но я ему не отвечала. В итоге свою часть мы обогнали, к каким-то другим нашим прибились. Там, правда, нас тоже все по матери посылали: куда, мол, лезете, не ваше тут место! Но до Шарите мы все-таки добрались. Я вбежала и обомлела: наши там уже! Я чуть сознание не потеряла. — Наталья всхлипнула, вспомнив пережитое. — Потом один переводчик, который больных Красному Кресту передавал, сказал мне, что была здесь какая-то немецкая докторша, красивая такая, но ночью она куда-то исчезла, ушла к своим, видимо. Я поняла, что вы живы, мне стало чуть легче, и вместе с солдатами я отправилась к вам в Грюневальд. Надеялась, что вы там спрятались, и хотела помочь выбраться из города. Правда, и сама не знала — как. Просто думала, что дед Харламыч, увидев вас, все поймет и никому не выдаст. А если потребуется, соврет что-нибудь. Он умеет… И я помнила, как на Балатоне вы мне сказали: Грюневальд, 59. Пришли мы по этому адресу, а там — полный разгром. Все стены наружу выворочены — явно тоже наши уже побывали. И вокруг — никого. Пусто. Я долго по руинам ваших комнат бродила, все представляла, как вы там жили… И как бы мы все вместе могли там жить… Я помню, как штандартенфюрер Йохен сказал мне тогда, при прощании: мы все вас там ждать будем, фрейляйн… Кстати, он жив, Йохен?

— Жив, насколько я знаю. — Маренн отвернулась к окну. — Пока жив. Просто он сейчас в плену, и удастся ли ему выйти на свободу — большой вопрос.

— Я понимаю, — горько вздохнула Наталья. Потом раскрыла сумочку. — Фрау Ким, — она все-таки решилась назвать немку так, как называла во время войны, — там, в Грюневальде, вся зеленая обивка в вашей спальне была срезана, вся мебель разбита… Но на полу я нашла фото Штефана… — Натали протянула собеседнице фотографию в рамке. — Я сразу узнала его. И забрала фото с собой. Стекло, правда, потрескалось, но я не стала менять — сохранила как память. И теперь привезла, чтобы отдать вам… Хотя и сомневалась, что встречусь с вами хоть когда-нибудь…

— Но встретились же! — Маренн ласково провела рукой по волосам гостьи. — Пусть не в Грюневальде, а во Франции, но все-таки встретились. И я очень рада этому. — Она взяла фотографию, вгляделась в изображение под разбитым стеклом и тихо произнесла: — Да, это фото Штефана. Оно стояло у меня в спальне на комоде. — Скулы на лице женщины предательски дрогнули. Видно было, что Маренн всеми силами старается сдержать чувства. — Я уж и не мечтала, что когда-нибудь снова буду держать этот портрет в руках. Спасибо тебе, девочка моя! — Она порывисто смахнула все-таки выступившие на глазах слезы и прижала голову Натальи к своему плечу. — У меня ведь не осталось ни одной его «взрослой» фотографии, только детские. Те, что удалось сохранить здесь, в Версале, нашей домоправительнице Женевьеве. — Женщина крепко прижала фотографию к груди. — Кстати, Натали, тот верный человек, о котором я говорила тебе на Балатоне, находится здесь на награждении вместе со всем экипажем. Если помнишь, в сорок втором, недалеко от Харькова… Ах, я уже и забыла, как называлось то местечко…

— Он говорил — Балаклея, — напомнила Наталья.

— Да, да, точно, — взволнованно кивнула Маренн. — Очень трудное название…

Дверь открылась, и Маренн положила фотографию на свой рабочий стол. Вошедшая в кабинет девушка-секретарь молча поставила на столик у растопленного камина горячий кофе в маленьких черных чашках и легкий завтрак — тонко нарезанный сыр, конфитюр, сливки. Опустошив поднос, так же молча направилась к выходу.

— Благодарю, Ивонн, — сказала ей вслед Маренн и, взяв Наталью под руку, подвела к столику. — Садись, — указала она на кресло рядом с камином. — Тебе обязательно надо поесть, подкрепиться. Силы еще потребуются.

— Вы говорите точно так же, как тогда на Балатоне, — улыбнулась Наталья.

— Я рада, что ты все помнишь. — Маренн расположилась напротив. — Признаться, я очень надеялась, Натали, что твоя жизнь в России все же наладится. Ты приехала сюда одна? Я помню, ты рассказывала мне о сестре. Она жива? Она тоже здесь, в Париже?

— Да, Лиза жива, слава богу, — кивнула Наталья. — Мы бежали все вместе: я, Лиза и наша гувернантка-француженка, жившая в России с дореволюционных времен. Просто они обе остались в Лионе, у родственников Франциски. Лиза не захотела поехать со мной в Париж. Мне кажется, у нее какие-то другие планы, — вздохнула она. — Впрочем, я ведь, кажется, уже говорила вам, что мы с сестрой давно отдалились друг от друга. Живем как чужие люди…

— Да, да, я помню, — сочувственно покачала головой Маренн. — Однако давай не будем о грустном… Лучше я попрошу сейчас шофера отвезти тебя ко мне домой, в Версаль. А Ивонн позвонит в «Лорд» и отменит твой заказ. У тебя в номере остались какие-нибудь вещи?

— Нет, фрау Ким, все мои вещи при мне.

— Ну и отлично. Прости, я пока не смогу поехать с тобой: мне надо хоть немного побыть в клинике. Но я позвоню Женевьеве, и она непременно встретит тебя и поможет разместиться. До моего возвращения ты успеешь и отдохнуть, и даже выспаться. А вечером приедет Джилл, и я познакомлю вас. Думаю, вы подружитесь.

— А вдруг мое присутствие в вашем доме не понравится мадемуазель Джилл? — забеспокоилась Наталья. — Может, мне все же лучше остаться в отеле?

— Выбрось эти глупости из головы, дорогая. — Маренн успокаивающе погладила Наталью по руке. — Джилл редко противится моим решениям. Мы с ней живем почти в полном согласии. Правда, живем вдвоем, увы. Наши мужчины или убиты, или находятся очень далеко от нас. Так что перестань волноваться, все будет хорошо.

— Вы так же говорили и на Балатоне…

— Я рада, что могу сказать тебе это снова.