Глава 4
Валька Брысина ворвалась в кабинет к капитану Ставской без стука, шмякнулась на стул без разрешения. Коротконогая, пухлая, большие груди. Деревенские мужики таких любят. И заголосила, теребя в руках телеграмму.
Сидевшая за письменным столом Ставская оторвалась от бумаг. Брысина ей не нравилась. Некрасивая, грубая, истеричная. Заставить бы ее выйти, а потом зайти, как положено. Но тут особый случай. Кажется, мать у Вальки все же померла.
Ставская пробежала глазами текст телеграммы. «Мамка скончалась. Отпросись похороны. Варвара». Подумала: этого мне еще не хватало.
Только что вышло временное разрешение — в исключительных случаях предоставлять заключенным краткосрочные побывки. Так сказать, в порядке гуманности. Только как бы Ставской этот эксперимент боком не вышел.
Она вспомнила, что говорилось в приговоре Брысиной. Накануне свадьбы Валька убила отчима, потом кастрировала его и сама отнесла отрезанное хозяйство в милицию, будучи при этом в невменяемом состоянии. Когда допрашивали, отвечала, что ничего не помнит. Всю вину взяла на себя мать Вальки, но в прокуратуре ей не поверили. Следователь пригласил гипнотизера. Вальке оживили память, она рассказала все, как было. Ее показания, в отличие от тех, которые дала мать, были куда более правдоподобными. А спустя месяц, окончательно придя в себя, она эти показания подтвердила.
— Да не сбегу я! — вскричала Валька.
— Нам разрешены поездки только по железной дороге. А у тебя дело срочное. Надо лететь. Не дадут денег на самолет, понимаешь?
— Я с баб соберу, — отвечала Брысина.
Пошли к начальнику колонии. Там Валька упала на колени и начала умолять во весь голос. А Ставская сидела, гадая, чем закончится для нее эта сцена. Корешков выслушал арестантку с благодушным выражением лица. Потом велел ей выйти и сказал отряднице:
— Сама заварила кашу, сама и расхлебывай.
— То есть? — не поняла Ставская. — Какую кашу я заварила?
— А зачем привела? Могла бы сразу отказать. На кой черт нам эти заморочки! Вези ее теперь сама.
— Николай Кириллович, вы серьезно? — возмутилась Ставская. — А концерт? Половина номеров — из моего отряда. А если сбежит? Или чего натворит? Тут контролер должен ехать.
— Брысина — девка со сдвигом, — согласился Корешков. — Но если ехать, то только тебе.
— Значит, это как бы мое личное дело? Хотите, чтобы провалилась?
— Ну, ты ж у нас самая гуманная, самая душевная, — начальник колонии не скрывал иронии. — Тебе и лезть в эту петлю.
— Думаете, петля? — совсем по-бабьи спросила Ставская.
Корешков развел руками.
— Все от тебя зависит. Тут, как говорится, пан или пропал. Кстати, телеграмма не заверена врачом. Вдруг…
— Какой вдруг? — сказала Ставская. — Там деревушка — десять дворов, даже фельдшера нет. А мать у нее давно больна. Я читала письма. Хотя…ничего нельзя исключать. Не жалко вам потерять меня?
Подполковник посмотрел сонно, равнодушно.
— Томочка, ты же знаешь: я очень тебя жалел, но ты этого не оценила.
