Итэ Дэ. Сказки о слонах

Владимир Дукельский, 2021

Грустные слоны патрулируют погрязающий в рутине и деградации город, помогают павшим, не нуждающимся во спасении, и исчезают, чтобы грустить и мечтать. В мечтах им подыгрывают голосистые альпаки, кроткие квокки и всё приемлющие, а на самом деле всем тяготящиеся капибары. Финал – закрытый. Содержит нецензурную брань.

I. Праслоны

1.1. Слон Леонид

Слон куда-то ушел, и теперь все ищут слона. Ну, почти все. Некоторые, вы же знаете, ничего и никого, кроме себя, не ищут и, более того, не замечают. Эти люди оказались привычно резкими в суждениях.

— Да какой слон? Вы что, с ума все посходили что ли?

— Как какой? — ответил я с достоинством. — Добрый, большой и прекрасный.

Кинулись к Борису Гребенщикову, он-то у нас всё знает.

— Борис Борисович, а есть всё-таки слон или нет? У нас тут остались сомневающиеся.

Борис Борисович понизил голос и тихо, со знанием дела, молвил:

— Слон есть всегда. Нужно только его увидеть.

— А как Вы думаете, он мог уйти?

— Слон никуда не уходил. Слон был всегда.

Мне надоели эти оголтелые коллективные походы, и я под шумок сбежал, поближе к дому и родным местам.

Слон. Мудрый медленный слон. Появись, пожалуйста. Я же так и не успел передать тебе даже частичку той любви, которой ты заслуживаешь.

Хм… Да вот же он! И солнце проступило. Вам знакомо это рассеянное спокойствие слона, греющегося на солнышке? Мне — да. Даже если тревожить его в такие часы, он не побеспокоится, хотя будет к вам чрезвычайно внимателен.

Нужно тебя назвать, дорогой-хороший. Ты сейчас так смотришься, что тебе отлично подойдут как минимум два имени — Владимир и Леонид. Какое предпочтешь?

Понятно. При слове «Владимир» ты отвернулся. Правильно. Владимир — я. Нечего повторяться. При слове «Леонид» ты повернулся обратно. Как трогательно щиплет слух это сочетание — «слон Леонид». Причем только так, без сокращений имени и титула. То есть, чтобы никаких фамильярных «Лёнь», я вас умоляю.

Хорошо, что я тебя первый нашел и назвал. А то наверняка кто-нибудь возжелал бы тебя видеть каким-нибудь жутким Глебом, Максом, Олегом… Так что ты — мой слон. Слон Леонид.

Однако же нет.

— Наш слон! — кричат дети, выбегающие из соседнего двора и размахивающие чумазыми руками.

Но, всё-таки, стоит быть скромнее. Конечно, спору нет, он и их тоже. Главное — чтобы они ничего от него не ждали и не требовали. А так — делать с ним можно много всего. Стоять рядом и любить. Или, например, гладить и щупать. Гладить и щупать его, кстати, можно везде — он одинаково смущается от любого прикосновения. И вообще он очень совестливый и по любому поводу, особенно тактильному, рефлексирующий. Всем своим поведением он как будто извиняется за свою физическую избыточность. Но на побегушках он у вас не будет, не обольщайтесь. Потому что слон пребывает по ту сторону властных и зависимых отношений.

Что-то я заговорился. Как бы он снова не ушел. А то так, глядишь, и сам Борис Борисович не сможет нам вернуть слона Леонида.

И, однако же, мы имеем того слона, которого мы заслужили. Или, соответственно, напротив, не имеем. Если он всё же уйдет без возврата… делать нам здесь друг с другом будет нечего. На данный момент это единственный прогноз, который я могу дать совершенно точно. Поэтому я буду аккуратно перемещаться вслед за ним, быть всегда при своей любви и все время начеку. И сообщать вам наиболее важные новости. Можете, конечно, смеяться, но всё это более серьезно, чем кажется на первый взгляд.

1.2. Новый и последний слон

Когда в наших краях появился второй слон, это вызвало почему-то гораздо больше противоречивых реакций, чем в случае со слоном Леонидом.

— Ерундовина какая-то, — сказал менеджер Лаптев, не отрываясь от новой и хитрой техники.

Арт-верстальщик Комаров тоже не оценил. Всё, что могло подразумевать умиление, встречало в нем решительный и брезгливый отпор.

Новый слон был еще более робким на вид и излучал чуть меньше обаяния. Этим он тут же настроил против себя примерно половину города.

«Одного достаточно», — писали умные бизнес-эксперты, подсчитывая потенциальные издержки.

— Лучше меньше, да… лучше! — повторял водитель Ярцев незадолго перед своим автобусным исчезновением.

Нам было мало этих эмоциональных мнений от не самых авторитетных лиц. И мы побежали на Пушкинскую улицу, к Борису Гребенщикову. Мудрец был не в настроении, прятал взгляд и довольно быстро выпроводил нас за красивую дверь, срезюмировав что-то вроде:

— Слон всегда один. Даже если их два.

— То есть это один и тот же слон, да? — с неподдельным интересом спросил я.

Патриарх отечественной музыки и поэзии чуть вытянул губы и закачал головой.

— Не уверен, что мы с вами имеем в виду одно и то же, — сказал он, как выдохнул, щелкая ногтями внутри завидной бороды.

Оставалось уповать только на себя.

А тут еще появились трудности и у детей. Их принялись ревновать.

— Сидите с нами, — гнусаво растягивали букву своего же закона Ячейки, в смысле, мамы с папами. — Не надо со слоном. — Они говорили это тоном, капризнее, чем у самых противных малышей.

Регулярно случались комичные совпадения. Именно в моменты, когда детей журили за плохие знакомства, новый слон проходил мимо окна и хоботом накладывал себе что-то в несерьезную пасть, уничтожая весь глупый пафос сторонней беседы. Дети тут же мчались к окну, барабанили в него и совсем переставали слушать нелепые назидания.

Новый слон показался кому-то менее обаятельным, зато, вместе с тем, вне всякого сомнения и со всей очевидностью, поразительно деятельным и смелым слоном. Он был, вопреки книжным представлениям о слонах, далеко не самых крупных габаритов, и это давало ему несколько преимуществ. То, как он стал ими пользоваться, делает ему честь.

Он редко ходил без каких-либо предметов в хоботе или на спине. Предлагаю распространять и на слонов презумпцию невиновности, а потому возьмем за условие, что слоны не воруют. Однако же он постоянно перетаскивал чью-то собственность — хотя… почему именно чью-то? Готов верить в то, что он специализировался только на бесхозных вещах. А дело в следующем. Ночью он зорким участливым взглядом проверял, кто насколько тепло спит. Издалека он устрашил бы любого, так как весь был обвешан чем-то белым. Тем или иным способом — когда с помощью хитрого открывания окна, а когда и посредством фронтального проникания в дом — он накрывал дополнительным одеялом всех, этого одеяла лишенных. Один раз он проделал это с владельцем посудной лавки, заснувшим на службе, и только в последний момент оставил следы, уже на выходе опрокинув глупую полную сахарницу, занимавшую совершенно не свое место. Если забыть об этом исключении, то всему остальному городу достался грациозный, безупречный слон.

Дети окончательно потеряли голову. Когда они не могли отыскать слонов, то бегали по городу и от каждой вывески «Салон красоты» отламывали первую гласную в первом слове, если это был ощупываемый элемент благоустройства, или закрашивали ее, если это была заметная надпись. Но вскоре отыскать слонов стало непосильной задачей. Власть при помощи грязных информационных кампаний дискредитации добилась своего, демонизировала слонов. И всё же детям было небезразлично — слоны ушли сами, или их бесцеремонно депортировали?..

Умолчу о подробностях, произошедших в последующие две недели. Если обобщать, то над всеми хоть чем-то интересующимися, кроме своей еды и понтов, горожанами довлела мрачноватая неопределенность — кто-то утверждал, что видел слонов, а кто-то насмешливо объявлял это враками. Кроме того, кто-то вероломный спекулировал этой информацией с явной коммерческой выгодой для самого себя. Глашатай лжи! Я же пока прокручу вперед, дам грустноватый финал и простор для личных размышлений. Неинтересно всё пересказывать в ступенчатом виде: обидно видеть падение и деградацию во всей их логике и последовательности, констатируя вместе с тем всеобщее и собственное бессилие.

Итак, четырнадцать дней спустя, в еженедельном журнале «Тропа здоровья» я опубликовал традиционную авторскую колонку, сильно поломавшую мне жизнь.

Слонам трудно понять не слонов. То есть, полюбить они могут почти любого — нас же, например, они любят. А понять — очень сомневаюсь. Во многом это обусловлено принципиально разными ценностями — нашими и слоновьими. Чем мы в основном занимаемся? Мало того, что преимущественно чушью, так еще и вредительской. Подсидеть, надавить, насесть, занять место, добиться, пробиться… Сплошные хищнические и шкурные устремления. Даже тихо пожалеть кого-то у нас стало чем-то неприличным: самая, пожалуй, неподдельная и бескорыстная эмоция из тех, что дарованы человеку, приравнена к почти позорным слабостям. Всё вышеперечисленное — лучшее свидетельство того, что каждый сам по себе, что мы сообщество организмов, расположившихся по своим углам и глядящих оттуда исподлобья, с осознанием чужой неправоты. Нахрап и дарвинизм! Вместе с неадекватным гонором.

А у слонов не так. Их расстраивает, озадачивает борьба «точек зрения», обличительные выпады в массмедиа, запреты родителей и куча всего, к сожалению, являющегося исключительно человеческим. Им всё это очень претит, слоны тяготятся любого рода разновидностью борьбы, сторонятся адреналиново-тестостеронового соперничества как самоцели. Притом, и сие есть самое важное, они лучше нас понимают друг друга, не говоря уже о сравнении нашей и слоновьей способности к любви: результат такового сравнения заранее очевиден любому аутисту. Короче говоря, они единое целое, особенно когда их двое на весь наш гиблый городишко. А вы хотите одного из них транспортировать или, не знаю, запереть. Короче говоря, перед тем, как вы наделаете делов, скажу вам — либо так же тритесь щечками и обаятельно сопите, как они, после их насильственного разлучения вашими же руками, либо не трогайте их.

И вообще говоря, делайте, что хотите, но

СЛОНИКИ НЕ ДОЛЖНЫ РАЗЛУЧАТЬСЯ!

До встречи на следующей неделе, на тропе здоровья.

Владимир Дуев

Из газеты меня уволили, и больше ни в одно издание, как бы сильно я ни просил о помощи, не принимали. На следующий день после этой дисциплинарной меры слоны ушли сами, о чем стало доподлинно известно. На улицах тут же стало меньше детей, меньше солнечного света, а у меня были готовые мемуары и самые главные слова, и гордость оттого, что их услышали:

СЛОНИКИ НЕ ДОЛЖНЫ РАЗЛУЧАТЬСЯ!

И будьте здоровы.

1.3. Ёж

— Буду ежом, — ответственно сказал официант Борис в свой выходной на пленЭре. — Кто, если не я? Кто, если я? Неважно.

Он возмужал и изменился. В книге жалоб появилась следующая запись:

«Ваш Борис больше не нагибается и басит. А еще он быстрее обычного приносит рис.

Вера с Надеждой».

Вскоре после того, как город покинули слоны, у Бориса умер ёж. Ёж был для него сосредоточением вселенского добра. Борис купал его в специальной маленькой ванночке и на ночь целовал в глазик. Иногда еще и в носик. Ёж выглядел все хуже и хуже и чах. Во время одного из таких купаний у Бориса зазвонил телефон. Дело в том, что все близкие без конца волновались за ежа, и этот роковой звонок от мамы имел целью узнать следующее:

— Ты не забыл о купании?

— Мама, я, между прочим, этим сейчас и занимаюсь! — парировал официант Борис.

Было еще несколько праздных вопросов, и они сильно отвлекли официанта Бориса от водных процедур. Оставленный один на один с переполненной ванночкой, ёж захлебнулся и почти мгновенно умер. Борис достал его мертвого и не поцеловал. Положил его на полочку с зубной пастой и загрустил. Жизнь в тот день круто переменилась.

— Буду ежом, — ответственно сказал вроде бы еще раз официант Борис.

У него только-только начали отрастать настоящие черные волосы на подбородке вместо извечного несолидного пушка. Борис отрицал всякое бритьё, желая казаться солидным половозрелым человеком, на вид от двадцати до тридцати лет. По вечерам он слушал радио «Мария» и пукал. Всё стало происходить само.

Знакомые и коллеги стали замечать неладное. Борис довольно часто объявлял посреди разговора:

— Я ёж!

Борода росла. Вместе с ней росла потребность в нежном к себе отношении. Последнего, в свою очередь, не было. Борис жалел о том, что ёж умер после ухода слонов, что они не сумели предупредить своим безошибочным чутьем этот несчастный случай. Но это он зря — как будто у них был счастливый.

— Они должны были забрать его и спасти! — беспомощно заявлял он куда-то в раковину, когда мыл посуду — то днем, то ночью.

Борис стал хуже работать, больше купаться, но это не приносило никакого результата, поскольку вокруг не было ни слонов, ни ежей. Город представлялся ему гиблым и загнивающим.

Как-то он попробовал поцеловать в глаз маму. Это привело ее в негодование и навело на мысль о пошатнувшейся сыновней нормальности. Помешательство Бориса не входило в ее весьма эгоистичные жизненные планы: она всюду намеревалась им гордиться, а на самом деле, конечно же, только собой и своим мастерством управления.

Борис продолжал работать, но отказывался выносить блюда, не содержащие грибов и яблок.

— Хорошие грибочки ёжик вам принес? — спрашивал он иногда у клиентов и спешил на кухню узнать, нет ли чего еще грибного или яблочного, окончательно потеряв меру во всём.

Тем не менее, гости полюбили его еще больше. Руководство даже взялось подумать об его повышении. А книга жалоб писалась будто бы только о Борисе.

«Ваш Борис дружная прелесть. Для моей персоны он как ёжик, всегда спешащий на помощь. Моя персона — ваше преданное сердце.

Любовь».

Спустя пару недель Бориса сделали администратором. Следует сказать, что за эти две недели он так ни разу и не побрился. Кафе виртуальным велением владельца зачем-то переименовали в кафе «Бородин».

Работа Бориса была непыльной — сидеть у окна и изображать включенность в эфемерную успешность, о которой он ничего не знал. Гений вечно развивающегося места. На новом поприще ему устойчиво везло: командовать никем не было необходимости, а конфликтов с гостями не происходило вовсе. Никто даже нажраться по-ублюдочному не мог. Похоже, что лень и апатичность побороли в людях агрессию. Не самое плохое загнивание — часто думал Борис, задней мыслью в такие минуты критиковавший про себя город собственного урождения.

В один из дней он уже привычно глядел в окно на мелькающие двадцать четвертые автобусы, на брусчатку, на людей с рекламными вывесками, приколотыми к грудным клеткам. Они куда-то заманивают, он кого-то заманивает… Но на этот раз общую картину заслоняло что-то большое, серое и выпуклое. Часть оконного стекла быстро вспотела.

— Слоны! Слоники вернулись! — мигом догадавшись, вскрикнул Борис, опрокинув свою кадку с молоком, будто бы заранее зная, что идут — за ним.

На автобусной остановке, примыкавшей к зданию кафе, смущенно топтались, переминались с ноги на ногу два слона, касаясь друг друга боками. Их взоры, как казалось со стороны, были устремлены далеко-далеко за город. А еще было видно, что они торопились.

Застрявший на пороге своего кафе «Бородин», всклокоченный Борис услышал ровную мощь автобуса. Сверкающий двадцать четвертый затормозил и сделал привычный приглашающий жест. Никто из пассажиров в упор не видел слонов. Из салона, тем временем, донеслось пенсионно-экстравертное:

— Мировой, мировой автобус! Длинный, красивый и частый!

Кроме того, кондуктор с фамилией Ярцева командным голосом пыталась высадить безбилетно-нетрезвого пассажира. Он неубедительно кричал в ответ:

— Порежьте… Поверьте моему разу!

В общем, как видно, перед Борисом было два варианта транспортировки — урбанистический и слоновий: либо по городу, либо на фиг из города и на спинах крупных эмпатов. И, я думаю, не требуется лишних догадок, чтобы понять, какой вариант он избрал, чтобы скрыться из мегаполиса, населенного необаятельными аморфными, апатичными людьми. Всю долгую дорогу из центра за город слонов, которые по очереди везли на себе официанта Бориса, продолжали не замечать, причем совершенно не специально. Но, как видно, они здесь очень ненадолго. Они уходят.

1.4. Кристина и слон

Кристина просила Володю только об одном:

— Не ходи в этот кабак. Ты всегда после него чуждый, как урод ходишь…

Володя давно не откликался достойно. Он любил неточно объяснять. Он отвечал что-то путано-нежно:

— От тебя такие родные сигналы, что я не боюсь.

И исчез из дома.

Потом он звонил и говорил, что приедет одновременно с закрытием метро. Кристина предложила ему приехать раньше, зато пойти куда-нибудь вместе рядом с домом и засидеться там в соответствии с временны́ми желаниями души.

— Чьей души? — проворчал он. — Нет, я так.

— Хорошо, если ты хочешь закончить вечер досрочно и скучно, оставайся в этом дальнем кабаке.

— Мне просто очень честно сейчас, — сказал Володя.

И исчез из ушей.

Кристина намеренно пошла на ошибку — покинула дом и одна села за любимый столик в любимом ближнем месте. Окно все время загораживали гладкие частые трамваи. Почти все уже катились в парк.

К ней подсел скромный человек в камуфляже. В руках он заметно держал много отдельных денег, а подточенное пьянкой лицо изъявляло щедрость сердца. Кристина нежно приоткрылась:

— Странно. Мы еще ничего друг другу не сказали, а такое чувство, что я уже с вами и здоровалась, и прощалась. И трудно сказать, что было вначале.

Человек расценил это как шутку, положил свои разные деньги на стол и красно расхохотался, оттопыривая два больших пальца.

— Вижу в вас прочность. А так хочется чего-нибудь слабого, умного чего-нибудь. Простите. У меня вся жизнь как поиск кумира, — выдохнула Кристина.

Человек посчитал, что его просят отсесть обратно. Он нерешительно и стыдливо взял деньги и выражал себя одними глазами. Он долго прощался с неутихающим чистым чувством и наконец исчез.

Кристина вспомнила свою склонность к неправоте, тут же ее забыла и вздохнула без содержания.

— Надо было сразу идти к слону. Он же вернулся. Слон Леонид, — говорила она, выходя из любимого ближнего места в Общую Вечернюю Бледность. — Ну и что, что ночью.

Спокойный собранный слон стоял на стыке двух низких домов. На одной вывеске было написано «Салон красоты», буква «а» в первом слове была беспросветно закрашена под цвет фона. На другой было написано «Центр бытовых потерь». Слон стоял и стеснялся.

— Знаешь, слон. Я очень тщательно люблю людей, — сказала Кристина, прижимаясь к его пугливой ноге.

Слон слушал.

— У меня тихие глаза, — сказала Кристина. — Но хочу, мне не хватает твоего смирения.

Слон слушал и не уходил.

— Наверное, я всего лишь человек, которому трудно.

Слон слушал и не исчезал. Слон был.

1.5. Сказка о грустном слонике

Из названия может следовать то, что слоник был один и ходил один. То есть, вот есть другие, и есть он, и он слоновий мизантроп, и он литературный одиночка, ставящий перед собой сверхслоновьи задачи и страдающий за какие-то немыслимо высокие идеалы, и у него, якобы, свой Путь с большой буквы. Но это не так. Это сам он с большой буквы, а пути у него были обычные. И грустный слоник ходил со всеми, с той лишь разницей, что другие слоники были более-менее или хотя бы периодически веселыми, а Круглый слоник всегда-всегда был грустным. Давайте для удобства звать его Круглым слоником. И еще попрошу не путать его грусть с вечно унылой маской скучных и обиженных на жизнь персонажей. Прелесть нашего слоника в том, что он был как-то по-умному, оправданно, заслуженно грустен — тем и привлекал назойливое внимание остальных. Всем хотелось разгадать его тайну, его правду.

Стояло черное, теплое лето, с дымкой и всеобщей медленной безмятежностью. Слонов было много, но Кристина в особенности симпатизировала Круглому слонику, раз за разом замечая, что он грустит. С остальными слонами она учтиво и открыто здоровалась — и тут же, безвозвратно заскучав, шла искать своего любимца. Остальные, то есть, слоны не ее типажа, с утомительным постоянством продолжали ей попадаться в процессе поисков. И до, и во время них, при том, что Круглый слоник и не думал кокетничать, путать карты и садистически прятаться.

Всякий раз она имела с собой подарок, сюрприз, либо насущный, либо символический.

— Ты мой умный, любимый и нужный, — приговаривала Кристина, неся ему чай с лимоном в большой супнице. — Раньше какао любил. Ничего. Будет и вкусненький «Несквик» для слоников. Вот скоро жениха моего пришьют, мочканут, как пса, или сам откинется, и будет всё… будет. Чаще буду ходить — вот это точно!

Круглый слоник покорно пил, признательно и добросердечно поглядывал на кормильца, но грусть из всего его облика не устранялась.

— Скоро принесу яблочки. Слоник же любит яблочки? И сливочки, — Кристина забывалась, глядя на всю эту беззащитную сосредоточенность Круглого слоника. Хотелось никуда его не пускать, запереть где-нибудь и украдкой любоваться.

— Ты мой слон изначальной грусти.

Покидая его, иногда она рыдала, но чаще смеялась чистым, почти блаженным смехом. Ведь впервые за долгие годы, а может, за всю жизнь, ей было куда приходить, и это место не навевало скуку, потому что оно все время менялось — потому что Круглый слоник все время перемещался, этого самого места себе как раз не находя.

Зато они с Кристиной находили друг друга.

Находили друг друга, как выяснилось, еще вот почему.

— Я же тоже слон. Какая разница, в каком обличье, — сказала она однажды.

Кристина попросила слоника чуть-чуть склониться, приблизила руками к себе его хобот и аккуратно поцеловала.

— Когда слон целует слона, в небе не гаснет луна, — мечтательно произнесла Кристина.

Она свернулась вокруг шершавой ноги Круглого грустного слоника и уснула обычным, тихим сном. Она улыбалась, она улыбнулась, пожалуй, впервые за много лет. И правильно. Ведь с тех пор, как она подружилась с грустным слоником и признала в себе слоновью сущность, она имела моральное право улыбаться при нем только во сне. Чтобы не смущать его грусть, чтобы не дразнить лишний раз красивой улыбкой.

Слоники дружат.

Интермеццо-1

Мария сегодня на сказочном острове.

Мария, мой вызов упрям и не нов.

Я буду пить горькое, пробовать острое,

А ночью отправимся гладить слонов.

Она — как они — смущена и большая.

И, если её кто-то снова обжег,

Целуя слона и себя утешая,

Она будет знать — у нее есть дружок!

Ты кругленький, слоник, ты всех уязвимей.

Труби мне на ушко и щёчки тяни.

Другие хотят нас увидеть другими,

Но как же нам быть, если мы — как они?..

1.6. Полино-слон

Красивый Полино-слон вторую ноябрьскую неделю хворал. Недостаток дневного света и простуда переполняли его понуростью, тревожностью, ему хотелось исчезнуть в полуголом парке, но листьев уже не было, одни смертные сучья торчали клыками и пиками в разные стороны, парк не прячет, а без должного уровня театрализации зачем же пропадать?.. Сутуло и расстроенно он бродил по проспекту Ветеранов с абсолютным равнодушием к тому, улицу Солдата Корзуна он сейчас пересекает или улицу Партизана Германа. «Я так безнадежен, что это еще цветочки. А закончится всё наверняка проспектом Народного Ополчения, ягодками, блин», — бормотал красивый Полино-слон, не пуская собственные звуки вперед холодного хобота, не позволяя своим словам стать публичными. Платок, небрежно покрывавший его голову, едва заметно подпрыгивал при ходьбе, но был верен, никуда не съезжал.

Его грели и утешали окрестные слоники, Полино-слон был признателен, но недоумевал: где же ваше сочувствие было тогда, когда мне было хорошо? А сейчас-то чего, погрустить я и один могу… Не буду же я насаживаться на ваши умы, не имею такой наглости.

Получившие упрек слоны после этих тезисов хмуро удалились, остались только те, кто не был в состоянии ни на чем сосредоточиться, кроме самочувствия Полино-слона. Среди них был замечен скромный красноштанный слон Владимир, без конца подносивший яблочки и затаенно глядевший на щечки Полино-слона. Полино-слон обаятельно хрустел, слону Владимиру становилось уютно и родственно, и он бежал еще за яблочками. Именно в эти минуты другие заботившиеся могли спокойно подышать Полино-слону на хобот, чтобы согреть его снаружи, и поменять ему спиртовые ватки внутри, не вызывая ничьих приступов ревности. В такие минуты Полино-слон думал о чьем-нибудь плече, но только не откровенно-брутальном, а о вымышленном, что ли, мнимом… Гуттаперчевом? О героической слабости, всегда проигрывающей, безупречной, музыкальной.

А что было дальше, вам никто не расскажет, потому что все слоны вынужденно разошлись. Закутавшийся Полино-слон вскоре вспоминал смешные ботиночки слона Владимира и параллельно хрумкал найденными на ощупь яблочками. Наверное, оставленными украдкой про запас.

«Хоть бы он не вспоминал мои ботиночки! Забудь, забудь мои ботиночки, — в это время убивался слон Владимир. — Я другой, я совсем другой!». Он стеснялся появляться еще раз, мечтая теперь о полной анонимности земных симпатий.

Полино-слон засыпал с семечками яблок на веках, с засохшими слезами утомления в углах покорных глаз. С утра его лицо в меру способностей чистили юго-западные терпеливые птицы и перечирикивались единодушно понятым: болезнь уходит, наступает небывалое душевное здоровье, и, более того, к Полино-слону прибывает почти нахальная уверенность в том, что теперь его никто не обидит, не спровоцирует в нем чахлость, уныние, не подтолкнет к безразличным и тягостным прогулкам. Как будто след Полино-слона наконец может запечатлеться, отпечататься на чьем-то уже упоминавшемся чутком небрутальном плече, как будто это плечо прорисовалось где-то по-настоящему, помимо воздушного птичьего вымысла. Не застеснялось, не отбежало, не удрало с языком в и глазами заднице. И как будто Полино-слон согласился на плечо — доверился.

Птички знали, что это так, лучше всех знали, что владелец мысленного следа, потихоньку начавший выздоравливать, не накрывал его одеялом. Выносливые птички, смакуя и прогнозируя что-то дальнейшее, летели смотреть на удивительной силы любви еще на зафиксированный камерами, потенциальный, еще де-факто не оставленный след подлинного, всевмещающего Слона. Молчаливо и азартно летали от одного сумасброда к другому, никаких при этом почтовых сигналов не передавая. Ну а как тут, разве тут донесешь такого порядка поцелуи?

Интермеццо-2

Последних месяцев пи'сят

Я разрушался в рыхлом сплине.

Я думал — всё, не воскресят.

Пока не вспомнил о Полине.

По хоботу ее узнал,

Послал гудок низкочастотный.

Она считала мой сигнал

И задохнулась: я был плотный.

Я взял на ручки красоту

И проложил ей хобот ваткой.

На кратком Биржевом мосту

Мы терлись щечками украдкой.

Она трубила, я сопел.

От нас шарахалась округа.

Я томно ушками скрипел,

Она хихикала упруго.

Я регулярно розовел,

Румянец в шарфик пряча тут же.

Мы шли, не помня слов и дел,

Дыша заботливей и глубже.

Мой слоник, вместе сохраним

Свои ранимые макушки!

Не отпущу (я предан им)

Твои участливые ушки.

Полину — гладить и беречь!

Не подпускать к ней хитрых всуе.

Припомни, слоник, эту речь —

Ну, если вдруг закомплексую.

Интермеццо-3

Струится ток в тревожной жиле.

Слону сегодня не до сна.

Слоны любили и дружили.

Ни дня без нового письма!

Но день прошел, и где же вести?

Кто выкрал моего слона?

Я не могу страдать не вместе

И подло добиваться сна.

Сморило. Я навек предатель.

Проснулся, взрослое дитя —

Мой слон в заснеженном халате

Меня поднял, расщекотя;

Подвесил к хоботу лукошко.

В нем — травка, ягодки, грибки.

Пощекотал еще немножко

И чмокнул в краешек щеки.

Я воссиял: ты — наш добытчик!

Зимой нам яблочек принес!

А я — оплот дурных привычек,

Со мной дождешься только слёз.

Поев, мы выпили какао,

Дышали вкусно в унисон.

И, если я чуть-чуть ИКАО, —

Избыток чувств, Полино-слон!

1.7. Несколько штрихов к известному портрету Полино-слона

Полино-слон был худенький и нежный. Часто мерз. Сильнее всего замерзал тогда, когда ни в ком не видел стремления к укромности и потенциала преданности. Лучше всего ему удавалось слушать и любить. И всё-всё-всё помнить.

Полино-слон много бродил и сравнивал, привязывался к местам и людям, но от смущения не показывал этого.

«Почему, — рассуждал Полино-слон, — ко мне всё так хорошо и прочно прилипает? Если присмотреться — то ведь всё подряд на меня влияет, меня формирует… Услышу кого-нибудь один раз — и начинаю подражать, что-то обдумываю под услышанным углом. Так вот, почему вокруг менее восприимчивые слоны? В чем тут дело — то ли это невнимательность слоников, не замечают ничего, пропускают всё мимо глаз и ушей… То ли слоники заросли равнодушием, стали разочарованными и понурыми… В таком случае — где же их так разочаровали и обидели? Так… Был ли я уже в этом месте? Надо побывать».

Полино-слон замерз думать и повернул с запада на юг.

(САСПЕНС)

1.8. О том, где обижают слонов

«С запада на юг. Что-то знакомое, — пришло в голову худенькому Полино-слону. — А, ну конечно: Юго-Запад города! Родина моя. Проспект Ветеранов».

У одноименного метро толклись важные и мрачные, отбрасывающие грязную тень, неслоны. Кто-то из них держал палку, кто-то — кнут, кто-то, судя по глазам, готовил ругательные и унизительные слова — психическое оружие. Отдельные неслоны торговали чем-то запрещенным. Среди всего прочего на их лотках можно было заметить бивни и украшения из кости — очевидно, слоновьей.

Изредка из дверей станции выпрыгивали напуганные дрожащие слоны и, панически хлопая себя ушками по голове, пытались проскочить мимо неслонов невредимыми. Но у кого-то из угрюмых, поросших шерстью неслонов, всякий раз получалось или стегнуть слона хлыстом-нагайкой, или, как минимум, крикнуть вослед слонику какую-нибудь гадость. Судя по их ничтожному представительству на большом куске карты города, слоны здесь тщательно истреблялись, либо — как вариант — изначально с неохотой селились в этих краях.

Не приближаясь к метро, Полино-слон пошел по противоположной стороне проспекта. Неслоны, которые двигались ему навстречу, взглядами насильников и подлецов словно приглашали Полино-слона остановиться. Полино-слон не мог себе позволить этого сделать. Ведь этим он очень сильно бы огорчил, а, может быть, и довел бы до неприличной больницы красноштанного слона Владимира.

Интермеццо-4. Слоны на выезде

Ходили со слоником в «Рыбу и рис».

Москва, ресторация, восемь утра.

Кудрявый находчивый бармен Борис

Селедку принес по цене осетра.

1.9. Слон Соня

Однажды слон Соня заблудился.

— Где это я иду? Лучше бы здесь не ходить… Сам себе удрученно шепчу…

Слон Соня переживал справедливо. Юго-западной струей жестковатого приземистого ветра его, такого просторного, вытолкнуло куда-то в конец проспекта маршала Блюхера.

— Нет, ну каких-то маршалов я понимаю, знаю, признаю — ну, Казакова, например, или Жукова… Захарова… А Блюхера — это нет, это мне не надо, оставьте его себе.

Слон Соня смешно и ворчливо бормотал протестные высказывания и удалялся еще глубже в неизвестное.

Слон Соня сам не помнил себя злым, но сейчас, страдая от заниженных температур севернее Невы, хотел всё вокруг отменить и разрушить. Из него в ограниченном количестве стружкой сыпались ругательные пассажи.

Подворачивались колченогие хозяйственные старухи угрожающего вида.

— Всех еще обходить, — вздыхал слон Соня, согревая конец хобота у себя во рту.

— Да уж обойди, развалина! Вымахал, чудовище.

Слон Соня полуприкрыл глазки, всегда доселе готовые к игривости и кокетству, и перешел дорогу, не осмеливаясь ответить злым и несчастным людям.

На морозе у него выпукло проявилась картавость.

«А вот бы осталась она», — подумалось слону. «Так здорово же. Здогово. Я фганцуз, я лучше слон-фганцуз. Гешительно лучше, чем слон на Магшале Блюхеге». Он уже сам себя передразнивал.

Это его развеселило, он радостно расхохотался и непроизвольно затрубил, взмахивая довольным хоботом.

«Эротично, очень эротично звучит. Я и так-то не промах, а с этим манерным, умеренным эффектом…».

Он был прав. Его естественный образ, до этого и так, казалось, не дававший всем покоя, похоже, был завершен.

Он хохотал и трубил еще и еще, оставляя за левым ухом неприятные дома. Из них гавкали, из некоторых окон выбрасывали уловимые легкие предметы.

— Но домой-то уже нужно… Где ты моя, улица Доблести… Ничего похожего здесь нет. Разве что площадь Мужества. Эх… Но где она… И сто́ит ли…

«Нужно, должно быть, продолжить радоваться. Авось и помогут. Иначе мне, когда я большой и мрачный, вряд ли поспособствуют…»

— Пгекгащу ггустить, буду хохотать!..

И — расхохотался.

Плохо что-либо различая на фоне слепящего утоптанного снега, он, тем не менее, обнаружил перемену. Справа, через дорогу, стали появляться какие-то сероухие дружочки.

«Это же дружочки-слоники!».

Слоники сильно смущались, шли чуть впереди, по направлению шага слона Сони, боком к нему, и украдкой глядели на Соню и любовались. Вскоре их стало очень много, кроме того, была видна некая координированность.

— Дгужочки, — вполголоса произнес красивый слон Соня, наблюдая.

Слоники засмущались еще пуще, их щечки порозовели, а ушки волнительно закачались. От вспыхнувшей сильной стеснительности они даже ускорили шаг, и в этом их беге сообща был некий знак, и через минуту до слона Сони, кажется, стало доходить главное. Особенно — после того, как слоники повернули на ужасный проспект Энергетиков, приглашающе останавливаясь.

«Они меня выводят отсюда, помогают…», — затаив широкое дыхание, восхитился слон Соня. «А еще ругался…». «Как отблагодарить-то, не знаю».

Алый румянец признательного смущения проступил и на щечках слона Сони. Идти было, судя по всему, долго, но он уже полностью полагался на незнакомых дружочков.

И, да — румянец — не от мороза. Совсем не от него.

1.10. Ты моя улица

У всех окрестных слонов и слоников были неказистые тяжеловесные мужские имена, кроме слона Ульяны. Слон рефлексировал по этому поводу, не чувствуя себя исключительным, а чувствуя себя наказанным. Пушок зеленоватого отлива на его щечках тоже ненавязчиво выделялся: у всех слонов он был серым. Слон Ульяна думал, что, возможно, это как-то связано с зеленой веткой метро, рядом с которой он жил. Недавно по этой ветке пустили новые поезда, и слон Ульяна не знал, как в них ездить. Смущался и ходил пешком.

У слона Ульяны было собственное помещение, где он спал, дышал и ухаживал за ульями. В свое время слон Ульяна перенес к себе большие ульи с пчелами из опасных загазованных мест и развесил их хоботом у себя в комнате на специальных крючочках. Ему казалось, что пчелы его любят. Не было ни единого повода заподозрить их в обратном. Раз в день слон открывал окно, нацеплял улей в форме обруча на хобот и перевешивал его через высокий подоконник. Мудрый слон полагал, что пчелам нужно дышать и охлаждаться. Они были старыми, держались друг за друга и никуда не летали.

Щурясь, слон Ульяна покачивал хоботом, грел его на солнышке слабого огня. Венок из пчел обдувало ветром, полным запахов пыли и трав. Двадцать шесть лет назад он родился в эту апрельскую декаду. Слон никогда не уточнял день, чтобы радоваться как минимум неделю. Получается, сам своего происхождения до конца не знал.

Вдоль проспекта Седова ходили ублюдки. Ублюдки были одеты в спортивные штаны и несли в руках мешки и бутылки. Здесь часто случались аварии и рывками звучали строгие угрозы. Слон хлопал ушками. Пчелы спали и не копошились. Вчера Слон ел мед и думал, как сварить из него медовое пиво. Друг, Слон-пивовар Владимир недавно погиб, став случайной жертвой поножовщины ублюдков. Нож вошел ему прямо в печень, избавив его от прогрессирующих степеней фиброза. Раньше они с Ульяной пили много пива, слон Владимир терся головой о зеленый пух ее щечек и наслаждался гнусавым звуком ее трубления.

Был еще слон Сидор с тонкими ногами и фактурным обольстительным тылом. Слон Ульяна боялся обольщаться. После гибели Владимира он стал ленив и целомудрен, и, кроме того, ему стало казаться, что слон Сидор — не совсем слон. Не бывает таких резких слонов и чтобы столько сексу в них имелось — думал слон Ульяна. Слон Сидор, к слову, не оплакивал слона-пивовара Владимира и пил в тот вечер с ублюдками, выловленными в прошлом веке из Черной речки.

Когда слон Ульяна, перекинувшись через окно, стал засыпать, пчелы, окружавшие его хобот, наоборот, оживились и стали гулять по улью. Кто-то из них беззвучно гадил шоколадной крошкой. Наверное, с годами слон стал уставать. По будням он работал не с пчелами, а с мухами, и надсадное суетливое жужжание со временем подточило его хрупкую нервную систему. Стало худо с концентрацией внимания. И вот он, результат — стал засыпать среди бела дня, сам того не желая. Устал от насекомых, и повредилась сигнальная система.

Пчелы заинтересовались тем, что у хобота внутри. Десяток из них заполз Ульяне в хобот. Самые немощные увязли в тонком слое защитной слизи, остальные еще имели силы шевелиться. Слон Ульяна зачмокал губами, начинавшими улыбаться. Смешные веки, похожие на морские раковины, задергались. Внутрь заскочило еще больше любознательных пчел, и слон Ульяна непроизвольно взмахнул тяжелым хоботом. Его тут же стали кусать. Слон Ульяна тревожно засопел, просыпаясь, и неосторожно чихнул, разбросав по сторонам всех гостей его сна. Кто-то из них уцелел внутри и повторно укусил слона Ульяну. К одному агрессору подключились другие. Они вылетели из улья, опрокинутого на землю древесного цвета. Счет их шел на десятки.

— Ой, ой, ой, — завыл слон и стал беспомощно трубить, так же панически, как голосит пожарная сирена.

Слон стал целиком уязвимым — вместе с чихом из хобота вылетела вся защитная слизь. Теперь его можно было кусать без наркоза.

На неистовый трубный зов в течение нескольких минут прибежали слон Фрол и хромающий красивый слон Сидор. Они, словно пыльными коврами, снаружи размахивали хоботами, отгоняя нескромных насекомых. Насекомые стали жужжать тоньше и взлетать выше, и после десяти минут схватки одно за другим попадали замертво от старости и усталости.

Позже Фрол и Сидор грациозно обогнули дом с двух сторон и проникли в аскетичное жилище слона Ульяны. Слон Фрол клал нижнюю часть хобота Ульяны себе в разборчивый рот, а слон Сидор целовал верхнюю часть хобота слона Ульяны. Они уже не трубили, они урчали, и слон Ульяна извинялся искренними глазами перед слоном Сидором за то, что усомнился в его слоновости, и зеленый пушок, зеленый пушок старался делать ровно то же самое.

1.11. Она вряд ли проснется в дождь

Аккуратная Ю. не умела просыпаться в дождь. За бледным окном мокрой стеной стояли мерные промышленные звуки. Ю. лежала с ладонью на сердце и словно тянулась куда-то носом — к речке, индийскому поезду, слонам на холме. Ледяная кожура сошла с мостовой так быстро, а аккуратная Ю. не успела подготовиться к переменам.

Ю. тянулась, неприкаянные слоны молчали и покачивали ушами, и никто не будил настырно. Она спала одетой в старомодный целомудренный лён и ощущала себя внутри чайника, отсвистевшего своё. Она едва ли сможет просыпаться в дождь. Завтра на новой работе ей вкрадчиво скажут, что она не подходит, что она излишне замкнута и не энергична, что на нее есть жалобы со стороны. Скажут.

Конец ознакомительного фрагмента.