Ничего не скажу

Владимир Елистратов, 2023

Сборник юмористических рассказов о современной жизни. С легкой иронией и доброй улыбкой автор описывает наши будни и праздники, взглядом мудреца и художника находя в них новые яркие краски.

Ёж Монте Кристо

Год две тысячи двадцатый получается, прямо скажем, не очень. Сами понимаете.

Лето выдалось какое-то тревожно-неопределенное. Кругом на нашем голубом шарике всякие неприятно-сомнительные «события».

Я очень хорошо понимаю великого русского поэта Александра Александровича Блока, который говорил насчет революции и прочего: «Мне хочется спать, когда события».

Меня тоже этим летом две тысячи двадцатого все время неуклонно тянуло спать. Хотя, конечно, я далеко не Блок.

Кругом все полоумно висят в своих смартфонах, тревожно шарятся по интернету, этому, извините, очку глобализма, виртуозно мерцая бледными пальчиками, как Святослав Рихтер с Денисом Мацуевым вместе взятые.

Раньше были в почете космонавты и космонавтика. Теперь — инфонавты и инфонавтика. Все летают по информационной вселенной. Каждый в своем персональном гаджете. Такой вот прообраз вселенского кладбища. Но на реальном кладбище каждому полагается хотя бы два на полтора метра, а здесь — десять на тридцать сантиметров. Куда это годится?

Но, впрочем, меня завернуло куда-то в нехороший траур.

Словом, я в гаджетах не сижу, у меня от них духовная отрыжка. Я дремлю. Под какие-нибудь хорошие песенки, например на Детском радио.

И вот как-то этим летом дремлю я на даче под песенку «Ёжик резиновый шёл и насвистывал дырочкой в правом боку…»

Симпатичный такой ёжик, дырочкой свистит. У меня аналогичный ёжик был в детстве. Одна из любимых резиновых игрушек советской эпохи. Розовый, почему-то с зелеными глазками и синим носом. Звали: Паша.

Супруги Никитины отпели про Пашу. Запищала Наташа Королёва про маленькую страну. Хорошо. Вот мне бы туда, «где всегда весна». Это про Таити, наверное.

И когда после песни про Таити запела Рина Зелёная-Тортилла, о том, что она была триста лет тому назад, как Буратино, на веранду вбежала жена.

— Там!.. Там!..

«Господи, опять событие…» — подумал я и сказал:

— Что «там»?

— Пошли!

И мы пошли.

Хотите — верьте, хотите — нет, но около крыльца существовал ёжик, юный, как Буратино, симпатичный, как все на свете ёжики. Вообще все ёжики фатально симпатичны. Но у этого явно было что-то не так.

— Он ранен! — воскликнула жена, и глаза ее подернулись вселенской скорбью. Пронзительной болью за всех на свете ежей, собак, кошек и выхухолей. И я не иронизирую.

— Где ранен? — спросил я.

— Вот, смотри.

Я посмотрел.

В боку, в правом (я клянусь!), у него была дырочка. Розовая.

— Это собаки, — сказала жена.

— Заживёт.

— Это Рэкс, он всех дерёт.

— Заживёт.

— Не заживёт, — решительно сказала жена и стала набирать что-то в своем инфоочке. — Само точно не заживет.

— Куда ты звонишь?

— В ветеринарку, не мешай…

— Да заживет же, — продолжал долдонить я.

— Не мешай… Алло!.. Алло!.. Да… Скажите, пожалуйста, у вас есть кто-нибудь, кто умеет правильно штопать ёжиков? Что?.. Я говорю: ежей штопать… А? Ну да, зашивать… Что значит «приезжайте, посмотрим»? Мне нужно срочно заштопать ёжика… Ну да, зашить… Ветеринар Попадайло? Агафон Перович? Он сейчас на дежурстве? Отлично. Мы с ёжиком едем к Попадайло!

— Ну ты и Айболит… — пробурчал я. — Ты скоро начнешь раненых мух с комарами в ветеринарку возить. У него ж все заживет. Как на собаке. Или как на мне. Дай ему пожрать, увидишь, какой он раненый.

— Во-первых, еж — не муха. Во-вторых, принеси куриное крылышко. В-третьих, раненые тоже кушают. Им это нужно для поддержания подорванных сил.

Я принес крылышко. Безнадежно раненный ёжик жадно сожрал крылышко минуты за полторы, чавкая мясом и хрустя костями не хуже Карабаса.

— Бедный, он так изголодался, — всхлипнула жена одними ресницами. Как это они умеют?

Пришел сын (8 лет) с вечным Майнкрафтом в гаджете:

— Чего это вы тут?

— Смотри, раненый ёжик, — ответила жена.

— Курицу только что сожрал, — наябедничал я, как булгаковский кот Бегемот.

Сын склонился над ёжиком:

— Бедный! («Мальчики идут в мам», — безнадёжно резюмировал я.) У него сквозь рану видно весь организм.

Жена издала затяжной всхлип, и две огромных скорбных жемчужины скатились из ее прекрасных, голубых, как безотказно-щедрое русское небо, глаз.

Жена села в такси и уехала в ветеринарку.

Через два часа она вернулась с заштопанным, то есть зашитым, ёжиком.

— Ему наложили швы! Десять дней уколов! Потом едем снимать швы! И ёж здоров! — сияла жена.

Я с тревогой посмотрел в небо, голубое, как в песне кота Базилио и лисы Алисы.

— Всего-то три тысячи, — с фальшиво виноватым кокетством сказал жена. — Ведь наложили же. А что такое три тысячи по сравнению с жизнью живого существа?

— А снять?

— Столько же.

— Плюс такси четыре раза.

— Говорила тебе — учись водить.

А что, железный аргумент. Не научился водить (при моих минус много в смысле зрения, но это не считается) — вози штопать подкидных дырявых ежей за бабки.

Ежа посадили в коробку из-под пылесоса, насыпали ему туда травы, поставили мисочку молока, положили яблоко.

Почему-то ежи в литературе, кинематографе и мультипликации всегда сопровождаются яблоками. Хотя наш штопаный питомец до яблока так и не добрался.

Мы положили ему еще одно крылышко, которое представитель семейства ежовых сожрал меньше, чем за минуту.

Жена и сын ушли в свою инфонавтику. Через пару минут жена воскликнула:

— Нет!

— Что «нет»? (я)

— Он стухнет в коробке.

— Как это: «стухнет»?

— Ежу нужна почва.

— Тоже мне почвенник-Достоевский.

— У нас есть кирпичи? — не обращая на мое почвенничество внимания, спросила жена.

— За сараем.

— Мужчины, идем строить дом для ежа.

— Ура! — закричал сын.

— Кстати, как мы его назовем? — спросила жена.

— Паша, — быстро ответил я.

— Отлично! Павел — это красиво. В переводе с латинского «малыш, маленький».

Жемчужина из жениного левого глаза:

— Мальчик мой…

— А если «он» — на самом деле «она»?

— Это не принципиально в современном мире. «Он», «она» — какая разница?

— Ничего себе… А поправки в конституции? Традиционные ценности и так далее?

— Будет Павлой.

Потом мы через день коллективно пытались определить, Павел он или Павла, и не определили, как булгаковский персонаж Степа Лиходеев, который не определил, в брюках он или нет.

Мы с сыном, кряхтя, натаскали кирпичей и соорудили что-то вроде замка: метр на метр. Сын даже надстроил дополнительные башенки, как на всех дачах «новых русских». Красиво. Высота — где-то полметра, чтобы Павел не перелез через стенку.

Павел, несмотря на наложенные швы, стал молнией метаться по замку. Потом ему дали еще одно крылышко, он его жадно сожрал и успокоился.

— Три раза в день у Павла должна быть прогулка, — отчеканила жена. — Сопровождать Павла будем по очереди.

Не знаю, как сейчас, а во времена моей счастливой юности было такое выражение «ёжиков пасти». Что значит — «балду пинать». В смысле — бездельничать.

Был у меня приятель — Сашка Слизняков, человек до того ленивый, что ему было лень есть и спать.

Совсем пикантный случай. Сашка ленился делать все, даже ковырять в носу. Однажды он не ковырял в носу несколько дней. Потом почувствовал, что в носу у него что-то вроде колючей проволоки и дышать затруднительно. Сашка запустил палец в нос и — обрезался. Потом ходил, вернее — лежал с пластырем на указательном пальце. Все это — чистая правда.

Так вот: позвонишь, бывало, Сашке:

— Что делаешь, Санёк?

— Ёжиков пасу. А ты?

— Я тоже пасу ёжиков. Пойдем их пасти вместе?

— На Байконур?

— На Байконур. Куда же ещё? У меня три рубля есть.

— Пошли. Банку не забудь.

И мы шли с банками «пасти ёжиков на Байконур». Это было наше устойчивое выражение. «Байконур» — пивная. Там ставишь банку, нажимаешь кнопку «пуск» — и льется пиво. Сашка пиво пить не ленился.

Одним словом, мы летом 2020 года по очереди — жена, сын и я — «пасли ёжика» Павла. Три раза в день. Раз в день — укол. В ежиную ляжку. Я держу Павла в перчатках, жена колет, сын руководит. После укола — компенсация в виде крылышка. Или ножки.

На четвертый день смотрю: ежик Павел делает подкоп в углу.

— Гляди, — говорю, — копает, бандит.

— Копает, мальчик мой дорогой, — отвечает растроганно жена. — Или девочка… Свободу любит.

— Как Монте Кристо, — говорю. — Как Дантес, который Эдмон. «Эдмон» — это, кстати, что-то вроде «счастливый» или «богатый». Забыл. Из старо-английского или как там его…

Пропасли мы нашего маленького счастливого ёжика Эдмона-Павла в очередной раз, сделали ему укол в серую ляжку, компенсировали укол курятиной, пошли и сами обедать, тоже, заметьте, курятиной. После обеда прилегли отдохнуть. Я задремал. Привиделся мне замок Ив, аббат Фариа, что-то щемящее из детства, когда жадно читал Дюма: велосипед «Орленок», девочка Даша из соседнего подъезда, черный хлеб из школьной столовки, посыпанный солью и намазанный чесноком, «сеточка» из йода на локте.

Вдруг крик сына:

— Мама! Папа! Ёжик сдрызнул!

Прибегаем к ежиному замку Ив, глядим: аккуратный подкоп под кирпичами. И нет Павла-Эдмона. Жена, конечно, вся насквозь влажная от слёз. Обыскали участок, каждый уголок, нету ёжика. Жена:

— Мы не сняли с него швы!

Я:

— Сами снимутся.

— А уколы?

Я промолчал. Для собственной безопасности и сохранения столь хрупкой и счастливой семейной жизни. Неуместно подумал: «Колоть ежика — это в общем-то семантическая тавтология…»

Филологи неисправимы.

Через пару дней жена успокоилась.

Павел, конечно, к нам так и не вернулся. Думаю, швы снялись у него как-нибудь сами собой. Уверен, что наш Павел счастлив.

И еще уверен, что когда-нибудь, через много лет, если, конечно, все мы будем живы и когда меня спросят, чем мне запомнился две тысячи двадцатый год, я вспомню не о «событиях» якобы планетарного масштаба, а о маленьком счастливом ежике Монте Кристо «с дырочкой в правом боку».

Потому что в этом нашем странном мире все держится, извините за философию, не на «событиях», а на том, что добрые люди все еще до сих пор штопают раненых ёжиков.