Песочные часы арены

Владимир Кулаков, 2022

Роман ”Песочные часы арены” является финалом тетралогии, которая состоит из романов: ”Сердце в опилках”, ”Последняя лошадь”, ”Под куполом небес”. В новой книге автор переносит действие в день сегодняшний. Повествует о жизни трех молодых людей: артистов цирка из России Павла Жарких, Виктора Рогожина и итальянской танцовщицы Валентины Виторелли. Читатели встретятся и с прежними героями романов – Венькой Грошевым, Светланой Ивановой и некогда блистательной воздушной гимнасткой Валентиной, а ныне матушкой Серафимой. Пашка Жарких узнает новые подробности о жизни и гибели своего отца Павла Жарких-старшего. Поведает ему об этом бывший цирковой полетчик, один из «Ангелов», а теперь арбатский художник, которого жизнь крепко попробовала на излом… В книге бесконечная череда событий, подчас драматических. Также много юмора, который уравновешивает повествование, делает его объемным и динамичным. Автор пишет ярко, зримо, словно смотришь захватывающее кино. Читатели окунутся в повседневную жизнь героев романа на круизном лайнере. Узнают, что они чувствуют, о чем мечтают. Как выглядят на манеже цирка, на сценической площадке гигантского океанского судна и даже в схватке с бандитами. Читающие соприкоснутся с неведомыми тайнами удивительного и загадочного мира Бермудского треугольника. Основной идеей автора этих романов была попытка ответить себе и читателям на вопрос, который был задан еще в первой книге: кто же такие цирковые? Какие они?.. Удалось ли это автору – решать вам…

Глава шестнадцатая

— Что там у вас на Вернадке произошло? Тут мне всю плешь мои проели — расскажи да расскажи! Что я им могу рассказать, когда сам от них первый раз услышал.

— Там беда. Медведь человека… — Пашка не стал договаривать, махнул рукой.

— В новостях который день трезвонят, словно дел у них нет других. То, что для них событие, для нас… событие, конечно, но не из ряда вон выходящее. Цирк — он и есть цирк. Как там Юрка?

— С инфарктом в больнице. Егор в зоопарке. Тоскует. Неделю ничего не ест.

— Ох, уж эти герои-самоучки, лезущие в клетки без спросу. Помню, в Тбилиси уволили одного алконавта. У Луиджи Безано работал. Дядя Луик в гостиницу пошел, его дочь Альбина в это время была на учебной сессии в Москве. Уволенный ассистент решил на дорожку попрощаться со своими гималайскими подопечными. От самого несет за версту перегаром — расстроился, есть повод — прощание все-таки. Сунул руку в клетку и давай похлопывать, поглаживать медведя по боку. «Пока», — говорит! Тот с разворота его за руку и кисть в пасть. Тянет в клетку, до затылка добраться хочет. Медведи мгновенно скальп снимают с тех, кто к ним в лапы попадает. Этому дураку повезло. На его счастье рядом твой отец с Захарычем проходили. Услышали: «Пусти, гад! Пусти, гад!» Сообразили, и в медвежатник. А там уже дело к развязке. Твой отец крайцер в руки — это штука такая, знаешь, наверное, чтобы выгребать из клетки, с длинной стальной ручкой.

Пашка невольно ухмыльнулся, вспомнил недавнее, мол, слышал о таком…

— Так вот он им отбил у медведя безмозглого бедолагу. У того два пальца на руке осталось. В горячке ржет, радуется, что жив остался, вопит: «Я шофер! Мне и двух хватит за баранку держаться!» Ну, дальше «скорая» и пинка под зад. Безано под локоток и в прокуратуру вместе с инспектором манежа и инженером по технике безопасности. Таких случаев — пруд пруди… Цирк — это ведь весело! Все легко и просто. Мишки косолапые, обезьянки почти игрушечные — смешные! Люди — улю-лю, усю-сю… Фотографируются, руки протягивают. Я каждый раз съеживался, когда видел, как в антракте или перед представлением обезьянки сидели на плечах у зрителей, часто детей, и фотографировались. По большому счету это риск. Обезьяна, она паникерша. Малейший непривычный звук, и она вцепится в то, что рядом. Это и на манеже с дрессировщиками происходит, и со зрителями. Правда, слава Богу, редко. Зубы у них видел? Обезьянки… Самое страшное животное после медведя. У них трупный яд на клыках. Любой укус — страшная штука! Вплоть до ампутации. Медведя — того не поймешь, в каком он настроении. Все время нужно быть на стреме, особенно, когда он стареет. Цирк… Это еще то «веселое дело»…

Пашка поежился. Вспомнил события последних дней.

— Что, Маленькая Жара? Дал я тебе жару! Напугал? То-то…

— Дядь Жень! Я уже понял — вы любитель темку затронуть! Рассказы у вас что надо, по погоде… Можно вас попросить об одолжении?

— Денег нет! Но всегда есть в продаже свежие советы. Страна такая…

— Я не об этом. Не зовите меня, пожалуйста, Маленькой Жарой. Ну, какой я маленький! У нас в цирке так лилипутов зовут, чтобы не обижать. Во мне все-таки метр восемьдесят шесть. Из ваших уст это звучит как насмешка, к тому же в женском роде…

— Жара она и есть Жара, хоть маленькая, хоть большая. Хоть в женском роде, хоть в мужском. Я и так каждый раз вздрагиваю, когда слышу твой голос, словно Пашка вернулся с того света. Да ты, собственно, и вернулся. Полная копия! Аж страшно делается…

Пашка Жарких снова сидел посреди Старого Арбата в брезентовом кресле. Вокруг серым гулким потоком текла людская река, в основном из приезжих. У художника работы не было. Да, видимо, он сегодня и не рвался к стахановскому перевыполнению плана. Скорее, даже наоборот. Ему было спокойно. И хорошо. Напротив сидел его цирковой собрат. Пусть молодой, еще малознакомый, но все равно, как привет из прошлого…

Что есть возраст? Особенно у цирковых. Категория странная, относительная. В душе одно, в паспорте другое, в зеркале… Туда лучше, на всякий случай, не смотреть. Ну не согласна душа! Не согласна!..

Они болтали свободно, с видимым удовольствием. Так бывает в квантовой механике, согласно закону Кулона, когда в мироздании и люди притягиваются друг к другу. Почему? Да Кулон его знает…

В синем небе осенние облака гонялись за молодым ветерком. Тот, шаля, резко пикировал к земле, шевелил подрамники картин, которые арбатские художники утяжеляли каждый чем мог, чтобы картины не стали воздушными змеями и не рванули в небо к раздухарившимся октябрьским облакам. Солнце посылало людям воздушные поцелуи. Те, щурясь, шли и неизвестно чему улыбались…

— Мои вам привет передавали. Просили взять и оставить номера телефонов. Созвонитесь как-нибудь. Вам же есть что вспомнить.

— Как-нибудь, как-нибудь… — В уклончивом ответе было что-то непонятное. Складывалось впечатление, что этот человек сторонился своего прошлого и людей из той жизни. Цирковые к цирковым обычно тянутся, а тут…

Пашке хотелось хоть одним глазком заглянуть в то самое прошлое. Хоть краешком глаза «увидеть» в этом прошлом себя. Через отца…

— Дядь Жень! А вы могли бы мне еще что-нибудь рассказать об отце?

Пауза затянулась. Мхатовцы за это время успели переумирать от зависти и снова родиться, а ответа все не было. Разве свою жизнь опишешь в двух словах? И как рассказать о чужой жизни, если в собственной столько белых пятен и скелетов в шкафу…

— Мы с твоим отцом приятельствовали. Сначала даже и этого не было. Что у нас общего? Он пацан, мне за двадцать. Тогда это казалось существенным. Он служащий. Я артист. Молодой, да ранний — прима! Но вот это, как раз, для меня особенно существенным и не было, но тем не менее. Валентина на него сразу глаз положила. Вдруг. Именно это меня тогда царапнуло. Я на нее поглядывал, прицеливался. Она хоть и молоденькая, ровесница твоему отцу, но не по годам взрослая, привлекательная. За ней тогда весь «Союзгосцирк» ухлестывал. У всех слюни текли. Вокруг нее такие кадры крутились — цирковое дворянское гнездо! А тут какая-та дворняжка несовершеннолетняя из Воронежа без роду и племени. Да еще служащий!.. Захарыч за него горой стоял. Виктор Петрович, отец Валентины, тоже когда-то начинал служащим по уходу за животными. То ли вместе с Захарычем в одном номере, то ли в другом. Виктор Петрович в старике души не чаял. Были как родственники. Тут не попрешь. Пашка за компанию тоже попал в эту семью в «свояки»…

Бывший полетчик вспомнил их первую встречу. Он тогда даже не догадывался, что пройдет всего-то ничего, и они станут друзьями.

Бывает, проходит много лет, но человек помнит запахи, цвета, конкретную музыку, отдельные слова. Женька же помнил, как билось сердце человека, которого уже давно нет. Остался звук. В ладони…

…Валентина в который раз медленно взбиралась по веревочной лестнице к куполу цирка, устало перебирая руками. Партнеры сочувствующе молчали. Отец, Виктор Петрович, недовольно сопя, качался, сидя на ловиторке. Даже яркие прожекторы репетиционного света как-то съежились, чуть потускнели, виновато бросая свои лучики на хромированные детали аппаратов воздушного полета. Страхующая сетка еще покачивалась после очередного падения Валентины. Сегодня репетиция явно «не клеилась»…

Конец ознакомительного фрагмента.