Записки нормального человека и размышления его попугая

Владимир Лебедев

Владимир Лебедев на протяжении своей жизни вёл дневники, которые впоследствии стал превращать в небольшие литературные произведения: рассказы и повести. На суд читателя предлагается одна из первых работ автора. На наш взгляд, она интересна неожиданной фантазией автора нам фоне «развитого социализма».

5

Я выхожу из дома. Во дворе частник копается в моторе своей собственной машины.

— Ну что, не идет? Заело? Да надо не так! Не отсюда! Ее надо же демократом подымать, демократом.

Есть демократ?

— Что? Что такое? Тьфу ты! Да не демократ, а домкрат, чудила!

Давай вместе подналяжем!

Я, ты,

он,

она —

вместе… целая… НУ?

вместе — дружная…

— Свинья!

— Да что вы кричите, гады? Как у вас язык поворачивается?

Ну, домкрат, так домкрат! Домкрат Истории! Скоро вас, частников всех прикроют. Не при капитализме живем! Дорогу общественному транспорту!

Хорошо на наших улицах площадях и жизнь хороша и жить хорошо! Я люблю подчиняться ритму наших лозунгов, призывов. Как хорошо! Напротив меня, на крыше здания большими объемными буквами: «ВПЕРЕД К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!» Хорошо. Иду вперед. Что дальше? Так. За углом: «В ы ш е з н а м я м а р к с и з м а — л е н и н и з м а!» Так. Нет его? А вот оно. Понял. Минуточку. Сейчас подтянемся. Ногу сюда. Встанем поудобнее. Так, чтобы не упасть. Укрепим его повыше. Вот так. Уф! Теперь высоко. Спрыгнем. Отряхнем ручки. Что же дальше? Что тут на воротах? «НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ! Ц е х н а у ш н и к о в.» Хорошо! Сплотимся еще тесней! Теснее-теснее! Вот так! Не знаю, кто эти наушники, но они пишут хорошие вещи! Д а з д р а в с т в у ю т н а ш и д о б л е с т н ы е н а у ш н и к и!

На торцах кинотеатра два красных полотнища: «У ч е н и е Л е н и н а н е п о б е д и м о!» и «П о б е д а к о м м у н и з м а н е и з б е ж н а!» Так, так, голубчики-недоброжелатели! Злопыхатели! Как не вертитесь, все равно будете жить при коммунизме! Это я вам говорю! Я — Балабошкин! Что же здесь? Таблица. Так. «С т о й! В ы с о к о е н а п р я ж е н и е» Стою. Сколько стоять? Постоял и хватит! Вперед! На мосту транспарант:

«С л а в а н а ш е й р о д н о й к о м м у н и и с т и ч е с к о й п а р т и и!» Ура! Слава! — кричу я. А что тут? «П р и о б н а р у ж е н и и з а п а х а г а з а, н е м е д л е н н о о б р а щ а й т е с ь…» Иффф! Вроде ничего не пахнет! Вперед!

Впереди я вижу две необычные фигуры: одна длинная в импортном костюме, вылощенная, вылизанная, другая — скорченная, извивающаяся, заглядывающая в глаза Длинному. Длинный (это сразу видно) — представитель международного Империализма, Перед ним — его прихлебатель, Наш Прихлебатель: Вы уж извините, у нас так заведено: чем больше помойка, тем больше лозунг, больше буквы. Представитель Империализма: Чем больше помойка — больше буквы! Ха-ха! Это вы здорово подметили! Прихлебатель: Вау! — произнес и захихикал. (Лучше бы выматерился.) Восхищается… и то по-иностранному! Я (подоспев вовремя): Вам нечего извиняться за наши временные неполадки. Уберем со временем. Представитель Империализма: А это у Вас что? Что за иконостат? Не иконостат, а иконостас. Но это к делу не относится. Это: портреты членов нашего правительства, руководители нашей Коммунистической партии. Вот этот — портрет Поскребышева. Если б Вы хорошо знали русский, то поняли бы, что и фамилии имеют смыл и разъясняют его.. Он, Поскребышев, выскребывает все происки наших идеологических врагов. А это портрет Стуслова… Стусло — это приспособление для пилы… что б не шла вбок.

Интеллигентишка: Да не Стуслов, а Суслов! Суслов. Я: ошибся. Сусло это материал, продукты для заготовки, закваски хорошего пролетарского пива. Чтоб оно хорошо бродило, но не анархически, а революционно. Революционное брожение — это энтузиазм во имя построения коммунизма в нашей стране. За спиной Представителя Империализма Прихлебатель пробурчал: Серый кардинал!

Они пошли дальше. Рядом по мостовой, близ тротуара медленно ехало такси (заказное), сопровождая их. Из-за опущенного стекла шофер подмигивает мне: А товарищ-то видимо, издалека… Наши советские люди все понимают.

Впереди у меня еще много дел: Надо написать в «Правду» относительно фельетонов. Пора прекратить это безобразие! Что получится, если каждый день читать по фельетону? Найдутся ведь охотники, что будут вырезать из всех газет, журналов фельетоны и собирать их все в одном месте. Что же получится? Сплошная фельетонизация всей страны! Сплошное искажение! Этого нельзя допустить!

Скорей! Скорей! Летопись наших дней ждет меня! И еще политинформация. Они же ничего не знают! Живут в темноте. Скорей!

А без меня,

а без меня

и солнце утром не вставало

и солнце утром не вставало,

когда бы не было меня

И тут я вижу до боли родное лицо и надпись: «В е р н о й д о р о г о й и д е т е, т о в а р и щ и!»

Домой! Домой!

Вот и мой дом. Мой этаж. Моя квартира. Звоню решительно и бесповоротно. Они знают мой звонок. Пока маманя моя добирается до двери, слышу как мой сосед Ванька-Битл мелет чепуху по телефону.

Юрик!

Как?

Роллингстон устраивает?

В щечку.

Я говорю: «в щечку»,

«Тебе бы что-нибудь попроще…»

Юрик, «попроще», говорю.

Юрик, я тебе говорю: Тебе бы что-нибудь попроще

А ты циркачку полюбил…

Юрик, может, завалишься?

Приезжай с пузырем!

Каким?

Я говорю: «с пузырем».

С толстым. (Перхает. Сам еще усиливает шум и кашель. Делает вид, что давится от смеха. Булькает.)

Передай ей, что я говорю «с толстым»!

Галочка! Галя!

Серьезно?

Я ему говорил, чтоб он вас в щечку.

Куда?

В щечку.

Юрик, Юрик!

Я тебе говорю: «Тебе бы что-нибудь попроще…»

Заваливай с пузырем

Не пьешь?

Брось дурака!

Змия, говоришь?

Какого?

Красного или белого?

Давай!

Давай! — послышалось в ответ как пароль нашего времени.

Маманя открывает мне дверь: «Это ты, газета?» Ванька-Битл сидит на табурете в коридоре, не сидит, а почти лежит, ногами перегородив всю дорогу.

— Ах ты, антипод, нашего образа жизни, нашего строя, — думаю я, а говорю:

— Ну что, Ваня, продолжаешь подвергаться вражеской обработке? Льешь воду на мельницу империализма?

— Что делать, старик.

— Труд создал человека. Трудись, Ваня-Битл, человеком будешь.

Космы распустил, смотреть противно. Где ты, на каком плакате видел ты такие космы? Вот мужественный бобрик, как у меня. Полубокс. Вот, брат, пролетарская прическа.

— А ты битлов видел? Хочешь, покажу? То-то! Ну что с тобой говорить! Ты ведь чокнутый!

— Ничего! Я думаю, ты потерпишь очередное фитяско!

— Не «фитяско», а фиаско. Голос Америки надо слушать, старик! Фетяско — это вино такое, кислое.

— Знаю, знаю, дрянь такая. Я и говорю: фетяско, пил.

— Тоже мне, пил! Эх, ты, Хайла-Силася-Хайла-Напилася! А Галочка — во гёрл, вылитая Мурлиин-Мурло. Давай пузырь хлопнем!

— Не ругайся. Пить я не буду. Алкоголь — это опиум народа. А Хайла — это император эфиопский. Знать надо! Хайла-Силася. Император, а наш! Впрочем, и мы, рабочий народ, не простые люди!

Мы — короли,

мы — короли,

мы — короли!

И это наше

— королевство!

Ну, хватит трепаться! Мне некогда! Слышишь, что на кухне делается?

Вмешательство мое было просто необходимо. Я пришел вовремя.

— Явился — не запылился!

— А ты, маманя, свои шуточки оставь! Ну что, бабуси, политинформацию будем проводить? Я гляжу, вы у меня тут совсем распустились.

— Давай, давай, ты у нас передовой!

— Первый парень на деревне…

— А в деревне — один дом!

— Мамань, прекрати свои деревенские шуточки! Хватит дурака валять!

— Валять да к стенке приставлять!

— Ну, давай, давай, Газета! У нас дел много!

— Господи, за что же это на меня такая напасть? У других дети как дети! Взять хоть Ваньку-Битла. Ну, напился! Ну, посуду побил, поскандалил… Но ведь наутро такой душевный человек! Извиняется. А этот, как чурбан какой! Правда, люди говорят: Газета!

— Газета, мамань, это не только коллективный организатор, но и коллективный пропагандист.

— Позвольте, бабуси, я впущу вам порцию идеологической прививочки! Вводим шприц, нажимаем… тааак! Все в порядке! Шприц Революции… Неплохо, неплохо!

Голос мой звучит, как голос Фиделя. Партия или сме… (Патрия, падла, бесцеремонно вставляет Битл) у муэрто! Родина или смерть! Только так стоит вопрос! Нельзя ни на минуту ослаблять свою бдительность!

И вдруг:

— Ааааааааааааа… п, — я запрокидываю голову, как бы замахнувшись, — пчхи!!! — раздается залп, как залп Авроры.

— Крепка Советская власть! — спокойненько вставляет моя маманя.

Мы живем с ней психика в психику.