Метеостанция любви

Владимир Потапов, 2018

На страницах сборника представлены две колоритные повести. Сюжеты выбраны реалистичные и актуальные. В них раскрывается широта русской души и хорошо представлен внутренний конфликт героев, который читатель имеет возможность пережить, словно истории, описанные автором, произошли с ним лично. Повесть «Метеостанция любви» – о человеческих взаимоотношениях, быстротечном времени, ностальгии. В нём есть красивая любовь, показана истинность дружбы и отражены семейные ценности. «Ярая» – произведение с совершенно другой атмосферой. Представления о семье тут остаются прежними и показываются как нечто важное. Но добавляются новые нотки. В основу ложатся отношения человека и собаки. Через эту призму рассказывается драматичная история, которая не способна оставить равнодушным.

© Потапов В. А., 2018

© Издательство «Союз писателей», 2018

© ИП Суховейко Д. А., 2018

* * *

Метеостанция любви

Пролог

— Всё, Петрович, пора мне…

Серёжка подтянул лямки рюкзака, примерился, вновь подтянул. Оглянулся на Петровича. Тот сидел за столом и продолжал подписывать конверты.

— Петрович, опоздаю!

— Не опоздаешь. — Тот, покончив с писаниной, запечатывал конверты. — Пять часов ещё до поезда. А тебе топать — от силы часа два-три… Сиди. Чай ещё попьём…

— Да некогда мне с тобой чаи распивать! — в сердцах отозвался Сергей, но рюкзак сбросил. — Меня море ждёт, а ты здесь… С письмами со своими… Раньше, что ли, написать не мог? — Серёжка недовольно бурчал, а сам и чайник на плиту поставил, и сухари из стола достал, и сигарету закурил. — Столько времени впереди было — нет! В последний момент всё!..

— Мне одну ложку сахара, — не оборачиваясь, подал голос Петрович.

— Да знаю я, знаю…

Сергею не сиделось. Отпуск, первый в жизни, уже десять часов как наступил, а он всё ещё здесь, на метеостанции! С этим старым ворчуном… И ведь понятно же: так же сидел бы сейчас на вокзале в ожидании поезда, пялился бы в замызганный пол да выходил каждые пять минут курить… Нет! Не терпелось! Пусть — пол, пусть — курево до тошноты!.. Но не здесь, не на метеостанции уже душа, а на югах, в песочке греется.

— Я — всё!.. — Петрович тяжело повернулся вместе с табуретом. — На, держи! — протянул перетянутую резинкой стопку писем. — Серёж, только я тебя опять прошу: отправь из Анапы, не забудь.

— Ну сколько повторять можно?! Сделаю, обещал же… На чай, — протянул он кружку.

Петрович принял её в ладони, погрел пальцы.

— Обещать-то обещал, а там винишка примешь, да девочки в юбчонках… Забудешь обо всём.

Серёжка не ответил. Смолил сердито в сторону.

Скрипнула дверь, и в неё втиснулся станционный пёс Дружок. Уселся рядом с Сергеем, отвернулся безразлично к окну.

— И, Серёж, не забудь про Беляева. Зайди. Вот, я тебе здесь всё записал: адрес, как звать, телефон. Но это уже ближе к отъезду. Познакомишься заодно. Он долго со мной работал, лет пять. Правильный мужик.

Сергей и письма, и записку положил под рюкзачный клапан и опять — молча и сердито — уставился в угол.

Петрович тяжело вздохнул.

— Ладно. Вижу — не терпится… Иди, Серёж… С Богом. Счастливо тебе.

Обнялись, пожали руки.

— Бывай, Петрович, не грусти. Через месяц вино пробовать будем, а не «казёнку» твою. Бывай.

Сергей, двадцатитрёхлетний метеоролог, слегка сгорбившись под тяжестью рюкзака, зашагал по тропинке. Рядом, провожая его, семенил Дружок.

Скрылись в ущелье.

Петрович перекрестил напарника вслед и вернулся в избушку. Чай в кружке до сих пор парил. Отхлебнул, ещё разок. Закурил.

Месяц… Взглянул на пыльный, с паутиной по левому краю календарь. Долго как ждать-то… А, может, и оказия какая-нибудь случится, раньше весточка придёт… Ладно, чего гадать… Давай, дизелёк смотри. Со вчерашнего уже барахлит.

Залпом допил чай и вышел наружу. Дружок уже вернулся. Сидел у порога и что-то яростно вычёсывал лапой из шерсти.

Глава 1

— Ну, и как тебе у нас? Понравилось? — Беляев, высоченный дородный бородач лет тридцати пяти, подлил в рюмки, придвинул Сергею блюдо с шашлыками. — Ты ешь, ешь! А может, тебе винишко под мясо, а? Я-то больше водочку уважаю, но — кому как… Винца?

Сергей отрицательно замотал головой. Говорить не мог: рот был полон сочного ароматного мяса. Не то что ответить — прожеваться не мог. С трудом проглотил вкуснятину, поднял рюмку.

— Давай! Будем! За Алексея Петровича давай! Они выпили, потянулись к зелени.

— Как он там? Жив-здоров?

— Да ну его! — отмахнулся Сергей. — Как нянька, честное слово! Опекает, опекает, как наседка. А так-то — здоров! Закалённый мужик.

— Чего, до сих пор у родника купается?

— А то! — Серёжка снова впился зубами в мясо. — Комиссия по осени приезжала. Лужи замёрзли, а он их в шортиках встречает, представляешь?! Во! А ты говоришь…

— Ну, давай ещё по одной…

Хорошо сиделось им на веранде. Неестественно чёрное небо с мерцающими звёздами. Жёлтый абажур над головой. Тёплый, будто осязаемый воздух, наполненный дурманом чего-то цветущего, незнакомого. Горячий шашлык. Холодная водка. И, главное — разговор о родном и знакомом им обоим. Только одного из них это «родное и знакомое» ожидало через несколько дней. А другого, скорее всего, уже не ожидало. И это вот — невозможность повторить или вернуться в любимое прошлое — это накладывало какую-то грусть и тоску в слова бородача.

— Эх, напрасно ты, Серёга, сразу мне не позвонил! — с сожалением и даже, кажется, лёгкой обидой проговорил Беляев. — Чего жильё снимать? Жил бы да жил у меня. И море рядом… Порассказывал бы, как вы там… Снится часто… Хорошие времена были…

Он вздохнул.

— А вы… а ты чего уехал?

— Да-а… Влюбился… Потом женился… Детишки, тоси-боси…

— Скучно, наверное, было?

— Это человек бывает скучный. А работа скучной не бывает. Где бы ни жил.

Сергей улыбнулся:

— Это я уже слышал. От Петровича. Беляев тоже улыбнулся.

— А чего ты хочешь?! Через одну бурсу прошли!

— Эт точно! Учитель только у нас, кажись, не много не в себе: бурчит и бурчит. Всё не по нему. И, ведь, хитрован, не напрямую, а как-то так подойдёт… Как оплёванный стоишь, как дурак. И чего, думаешь, прямо не скажет?! Нет, намёками надо…

— Дурак ты, Серега, — устало сказал Александр. Сергей недоумённо уставился на него пьяненькими глазами.

— Чего ты?.. Это почему я дурак?

Беляев покрутил головой, будто давил воротник рубашки, пододвинул тому пепельницу.

— У тебя сейчас пепел упадёт.

Сергей перевёл взгляд на свою руку с сигаретой, стряхнул пепел.

— Чего это я дурак? Объясни! — И он со стулом придвинулся к Беляеву. — Меня дураком ещё ни кто не называл! — В голосе его проявилась обида и вызов.

Александр невесело усмехнулся.

— Брось. Не заморачивайся. Давай выпьем лучше…

— Нет! Ты сначала мне объясни: на хрена ты меня обозвал? — Сергей всё-таки поднял рюмку и выпил. Скривился, потянулся за зеленью. — Я тебя что, обидел, что ли? А ты — сразу «дурак»! Объясни!

Беляев тяжело вздохнул.

— Серёжа, как тебе мои хоромы?

— Да подожди ты, Саш! Не увиливай! «Хоромы»… Нормальные у тебя хоромы! Шикарные! Ты мне про «дурака» ответь!

— Так это не мои хоромы. Это Петровича дом. — И Саша выпил свою рюмку.

— О, как… — только и произнёс Сергей, откинувшись в изумлении на спинку стула. — О, как… — И уже внимательно огляделся вокруг. И снова сказал: — О, как…

— Чего заокал? — усмехнулся Саня. — Моё это сейчас, моё. Махнулись с Петровичем жильём. Не глядя.

— Да ты что?! А у тебя что, тоже дом был?

— Ага. Пятиэтажный. А на втором этаже — моя клетуха. Двенадцать метров плюс кухня. И все удобства совмещённые. На 58-й параллели.

На веранду выглянула Светлана, жена Беляева.

— Ребята, вам где постелить? На веранде, может?..

— Свет, да я сам постелю. Брось, вон, бельё… Сами постелим.

— Ладно, сейчас…

— Он бы и от моей квартиры отказался, — продолжил Сашка. — Но вдруг, говорит, друзья приедут? Или самому перекантоваться надо будет?.. Человеку без угла нельзя! Даже если его туда не манит.

— Так это он… домище этот — на однокомнатную?.. На твою поменял?.. А зачем? — Сергей ничего не мог понять. Да ещё хмель этот в голове… Во! Закусить надо! Мясом! Как его Саня замечательно приготовил!

Беляев пожал плечами.

— Не знаю. Может, пожалел меня. У меня уже двое ребятишек было…

— Ни хрена себе жалость! Он что, на всю голову больной?! Полжизни безбедно жить можно!

— Да, — согласился Сашка. Встал, начал стелить постели.

— Сань, а у него у самого-то семья была? А то странно: не старый мужик ещё, а какой год бобылём на станции отирается. И даже в отпуск никуда не ездит! — Серёжка с удовольствием наполнил стаканы. — Эх, хорошее винишко у тебя! У нас в магазинах бодяга какая-то, а не вино… Я ему говорю: «Чего сиднем сидишь? Съезди куда-нибудь, развейся…» Он же даже в город не спускается! Если что-то надо — или я приношу, или друзья забрасывают. А у него, гляди-ка — домище на море был! Чудеса!

— Серёж, а что, бывает кто у вас? — Александр натянул наволочки на подушки, взбил их, бросил на диван. Огляделся. Увидел полную окурков пепельницу, вытряхнул в ведро и вновь уселся за стол.

— Славка приходит. Ребятишек из класса через перевал в каникулы таскает. Ну, попутно и к нам… Раза два в год друзья Петровича прикатывают. Порыбачить, по горам полазить. Саш, а мы же баню закончили! — оживился, вспомнив, Сергей. — Раздевалку вагонкой обшили! И ступени к самой запруде выложили!

— Да ты что! — равнодушно изумился Беляев. — Красота. Сам-то паришься?

— Научился! Никогда баню не любил, а здесь за уши не вытащишь!

— Обустраиваетесь, значит… — Александр бездумно катал по тарелке огурец, но смотрел куда-то в сторону, в окно со звёздной темнотой. — А Петровичу пишет кто-нибудь?

— Не-а, — удручённо протянул Сергей, будто не писали именно ему. — Я, когда в прошлом году устроился на станцию, один лишь раз видел, что ему почта пришла. То-олстая такая пачка! — показал он пальцами. — На год читать хватит! — хихикнул он некстати.

Хозяин мельком взглянул на него и вновь уставился в окно.

— А тебя он просил письма отправить? — спросил он глухо. — Отсюда, из этого города?..

Сергей перестал жеваться, уставился на Сашку.

— А ты откуда знаешь? Я, как только сюда прикатил, сразу сбросил… А то, думаю, забуду потом. Ты-то откуда знаешь, Саш?

— Ты адреса смотрел на конвертах?

— А как же! — Он смутился. — А что, нельзя было?

— И что, не удивился?

— Как не удивился?! Это ж наш, станционный адрес! А отправления адрес — твой, оказывается! Я ещё подумал: чудит старый! Сам себе пишет! Иль конверты, что ли, со штемпелями коллекционирует? Коллекционирует, да?.. — с какой-то надеждой сунулся он к Александру.

— Коллекционирует… Ты ешь давай, а то запьянеешь раньше времени.

— Да я ем… — отмахнулся тот. Любопытство распирало его. — А зачем, Саш? Я понимаю: марки… А конверты?.. Я тебя ещё, кстати, спросить хотел: ты за домик-то много доплачивал? Не-е, если не хочешь — не говори, — выставил он ладошки перед грудью. — Интересно просто…

— Много, — ответил Александр. — «Ничего» называется. До сих пор расплачиваюсь. Бери стакан.

Глава 2

Метеостанцию установили ещё в далёком семидесятом году, поздней весной.

Бревенчатая избушка для персонала на три комнатушки: общая, радиорубка, спальня; дизель-генератор, дощатый склад. Чуть повыше, на небольшом плато — аппаратура и оборудование.

Забрасывали всё — и лесоматериалы, и цемент с песком, и бочки с соляркой, и оборудование — всё-всё-всё — вертолётами, благо, военные не скупились на технику: район входил в сферу их внимания.

Через неделю станция выдала первые результаты.

Территория вокруг ещё долго напоминала захламленную стройплощадку. Но проклюнулась трава, деревья покрылись листвой, сошёл снег — и запахло обустроенным жильём.

Разные времена видала станция на своём веку. Процветала, когда это требовалось воякам, беременела различной диковинной аппаратурой, раздувала штат, отстраивалась, становилась полигонной площадкой для стажёров.

Хирела в тяжкие девяностые, когда свернулся военно-промышленный комплекс, а бюджетный Госметеостат в одиночку финансировать станцию не мог.

Тогда-то на ней и появился Алексей Петрович Котов. Его приняли с распростёртыми объятиями. Дураков-специалистов испокон веков любили на Руси: два высших образования, девять лет работы на самом «Академике Келдыше», мизерная зарплата с задержкой, таёжное заключение у чёрта на куличках — и никаких перспектив! Ни в карьере, ни в деньгах! Кто ж, кроме блаженного, на это прельстится?! Пьянчуга какой-нибудь… Иль сектант…

Но Петрович не был ни пьянчугой, ни сектантом…

Дрова, наконец, разгорелись. В печке монотонно и протяжно загудело. И сразу показалось, что потеплело, хотя он знал: иллюзия это.

Сел на порожек бани. Потёр о колени испачканные сажей ладони, вытащил губами сигарету из пачки и закурил.

Ленивой походкой подошёл Дружок, улёгся у ног. Петрович машинально погладил его.

— Ничего, милый… Потерпи. Весна скоро. По теплеет. И письма придут. И Серёжка придёт. Ни чего…

Солнце спряталось в серой туче.

…А весна всё никак не могла разродиться теплом. Уже и трава кое-где появилась, и берёзы набухли соком, и солнце вовсю грело, а температура днём так и не поднималась выше плюс трёх-пяти градусов. И постоянно с перевала дул холодный влажный ветер, неся с собой снежную крупу. Южный берег ручья ощетинился грязно-синими застругами, под которыми мчались чёрные потоки воды.

— Ничего, ничего, — продолжал утешать себя Петрович, устало шагая на поляну с аппарату рой. — Рассопливится ещё всё, потеплеет…

Ноги в резиновых сапогах скользили на валунах, покрытых утренним инеем. Звякали инструменты в сумке. Шумел голый ивняк. Дятел вдали долбил что-то сухое.

— Потеплеет. Непременно…

Замочек на будке обледенел. Петрович постучал по нему молотком, открыл будку и, достав отвёртку, принялся откручивать кожух прибора: глючил он уже с неделю, пора «лечить». А ещё лучше — поменять, сроки поверки ещё два года назад кончились.

Отвёртка соскользнула и оцарапала палец до крови. Петрович чертыхнулся, полизал костяшку, затем сунул ладошку в снег.

— Вот, лихоманка!.. Заржавело-то как, не открутить…

Посмотрел на палец, полизал. Сочится. Хорошо, видимо, содрал.

Достал сигарету, прикурил. Затем осторожно стряхнул горячий столбик пепла на ранку и растёр. Подождал. Кровь остановилась. Докончил возню с прибором и тронулся назад. Слава Богу, всё рядом. Сто пятьдесят шагов вверх, сто пятьдесят шагов вниз…

Вдруг почудилось: дымком потянуло. Иль почудилось? Он остановился.

Нет, точно: костерком пахнет! Странно. Никого не жду. Туристы, что ли? Дружок бы лаял… Кто-то из своих?!

Он поспешил вниз.

— Ну, наконец-то! — Славка поднялся с пенька и, раскинув руки, двинулся ему навстречу. — Жду его, жду… Хорошо хоть Дружок встретил, накормил-напоил…

Они обнялись.

— А ты чего нежданно так? Учёба же ещё идет. Или уволился?

Тот махнул рукой, вновь уселся на пенёк у костра.

— Карантин. Гриппуют все. На неделю школы закрыли. Чего, думаю, дома штаны протирать? Махну к этому бирюку, не прогонит, поди… Иль прогонишь?

Петрович подкатил к костру ещё один пенёк, сел рядом с другом, закурил.

— Вовремя ты. С дизельком поможешь, что-то барахлить начал. Да и приборы заодно посмотришь…

— Обязательно посмотрим! — Святослав подтянул к себе рюкзак, пошарил внутри рукой, достал фляжку. — Серёга где? Третьего не хватает…

— В отпуске Серый, — Петрович уже семенил к домику. — Через три дня приедет. Подожди, сейчас я…

Дружок, лежа на просохшем пригорке, мельком посмотрел ему вслед и продолжил тщательно сгрызать мясо с принесённого гостем мосла. И никакого внимания на друзей старался не обращать: пусть болтают. Лишь бы кость не отобрали.

Из дома Петрович вышел с кружками, вяленой щукой, хлебом и ссохшейся проросшей луковицей.

Чокнулись, выпили.

— Ух! — изумлённо выдохнул Петрович. — Давно я «казёнку» не потреблял!

— Брагу, небось, ставишь?.. — Славка чистил луковицу и щурился на солнце. На лице застыла улыбка блаженного.

— Подь ты!.. Из чего гнать-то? Ягоды не собираем. Да и ваших запасов, что по осени принесли, пока хватает. Редко пьём… Да и некогда. Без питья забот хватает.

— Эх, Лёшка, — вздохнул Святослав, порезал луковицу, вновь разлил по кружкам. — В город тебе перебираться надо. Чего здесь отшельником отираться?.. Совсем скоро забомжуешь… Я смотрю: бриться даже перестал. Для молодых эта работа, Лёха, а не для нас. В город тебе надо, Лёха, в город, к людям… Дела найдутся. А здесь пусть молодежь бичует…

— Угу, — буркнул тот в ответ. Обнял ладонями кружку и, сгорбившись на пеньке, смотрел куда-то в сторону, на перевал.

— Чего «угу»? — психанул вдруг Славка. — Я тебе дело говорю! Уходит жизнь, уходит! Не будет другой! Эту надо менять! Ты хоть иногда вспоминай о годочках, лапоть!

Дружок лениво поднялся, отряхнулся и потащил обглоданную до блеска кость к дровням: закапывать на будущее.

Мужики молчаливо проводили его взглядом. Потом посмотрели друг на друга.

— Вспоминаю я, Славка, вспоминаю… Бог даст — долго ещё поживём.

Алексей припал к кружке. Святослав видел, как дёрнулся у того при глотке кадык на небритой шее, как скривилось от крепкого напитка иссушенное ветром и солнцем лицо.

— На, запей, — протянул он другу бутылку с минералкой. — Приобщись к цивилизации.

— Мерси. — Петрович отхлебнул из горлышка. — А ты чего нервный такой? Ноги стёр?

— «Чего»… Живёшь здесь в одиночку. А если снова инфаркт? «Сотовый» не берёт, спутниковый тебе не дают — дорого… Дружок спасать будет?

— Чего ты о самом плохом… Нормально я себя чувствую! И таблетки на всякий случай есть. Да и некогда мне болеть!

— А напарника отпустил…

— Да у парня первый отпуск в жизни! Пусть по-человечески отдохнёт! А ты чего, правда, ругаться припёрся? Или случилось что?

— Да отдохнуть, отдохнуть я пришёл. А рожу твою увидел — какой, к чёрту, отдых?! Напиться хочется, а не отдыхать.

— Ну дак пей. Не хватит — я тебе ещё дам, — равнодушно отозвался Петрович. Пошурудил веткой в костре, подбросил полено.

— Ладно. — Славка снова закурил. — Давай ещё по одной — и пойдём твой дизелёк смотреть.

— А пожрать?

— Потом, Лёш, потом. Поднимай!

— Поднимаю. Только мне ещё «отстучаться» в город надо. Связь через 15 минут. Всему своё время.

— Отстучишься. — Святослав сначала с наслаждением вдохнул запах от копчёной щуки, затем впился в неё зубами. — Тоже мне… философ… — пробурчал он с набитым ртом. — Псих-одиночка. Свихнёшься ты здесь.

— Ты жуй, жуй быстрее, не трави душу Дружку.

А тот и вправду сидел напротив Славки и тревожно глядел, как тот поглощает рыбу. И с брылей тонкими струйками стекала слюна.

— На, оглоед, лопай! — Славка отломил треть рыбы и на ладони поднёс собаке. — Ох, и семейка у вас! Один нервы треплет, другой пожрать не даёт, изо рта вытаскивает…

Петрович курил рядом и улыбался: на душе было хорошо-хорошо! До слёз!

Глава 3

Он недолго прощался с домом. Лишь в кабинете постоял несколько минут, покурил. Когда-то это была его мечта — кабинет, отдельная комната для себя. Где можно всё-всё сделать по душе и как хочется. Жаль, что это случилось, когда ему уже было под сорок. И не поздно, кажется, а вот что-то, видимо, перегорело внутри за годы мечтаний. Может, сам другим стал. Не понять.

Не радовал его кабинет, не тянул к себе. Хотя там было всё, что он любил: книги, мебель, пластинки, компьютер, старый проигрыватель, безделушки, привезённые ему в подарок друзьями со всех концов света. Удобное кресло, диван, фортепьяно из детства, гитара, курительная трубка…

Он заходил в кабинет, поливал цветы или брал что-нибудь, проводил бездумно пальцем по гитарным струнам, протирал пол, подоконник, полки — и уходил. Единственное, что удерживало его здесь — это фотографии на стенах. Фотографий было очень много, и они все были памятными и любимыми. Хотя… Вещи-то тоже были любимыми… Но фотографии!.. Перед ними он мог стоять часами. Это была его жизнь. Прошедшая, но его. А вещи… Они его не останавливали. И в сердце ничего не шевелилось. Не кололо.

А фотографии тормозили, как знак «СТОП» на дороге.

Он вышел на веранду, где неприкаянно мотался Сашка. Светка же, наоборот — порхала, накрывая на стол, и говорила, говорила что-то, захлебываясь радостью.

— Алексей Петрович! За стол, за стол! Всё готово! Перед отъездом!.. — подскочила она к Петровичу. Прядка волос прилипла к вспотевшему лбу, и Светлана безуспешно пыталась забросить её за ушко. — Сашка, тормози! Садись!

Александр перестал топтаться, посмотрел растерянно на бывшего начальника.

А Петрович, угрюмый и сосредоточенный, смотрел на Светлану, на её покрасневшее, распаренное от суеты лицо, на её глаза, сверкающие безмерным счастьем и любовью ко всем, кажется, и ко всему — и тоже заулыбался.

— Давай, Свет, посидим, посидим немного. Час ещё до поезда…

И Сашка глубоко и неслышно вдохнул и выдохнул из себя. И вместе со вздохом ушла тревога из сердца.

* * *

— Лёха! — радостно проорал Славка, закрывая дверцу плювиографа. — А я тебе ещё одно сверло сломал! Слышишь?

— Ну и дурак, — буркнул в ответ себе под нос Петрович. Он уже до изжоги замучился возиться с ледоскопом. Тот нагло врал вторую неделю подряд. Алексей даже данные с него не посылал на «большую землю». А здесь этот ещё… со свёрлами своими… И так каждое на вес золота… На хрена, спрашивается, высшее образование получал? Свёрла курочить? Ещё и детей учить доверяют. Ему бы только «глобус пропивать»…

Славка уже подходил, возбуждённый, радостный от хорошо сделанной работы. Плюхнулся задницей на пригорок, продолжил:

— Да ты не печалься! Я тебе там, в сумку рулетку новую взамен положил.

— Если б я тебя не знал — ей-богу, обиделся бы! — Петрович с кряхтением спустился по лесенке на землю. — Честное слово!

— Да брось ты! Нашёл из-за чего обижаться!.. Дешёвка! Китайская, трёхметровая… Мне ни к чему… У меня таких куча дома! Дерьмо.

Петрович усмехнулся в неопрятную бородку, покачал головой.

— А сейчас мне вот в два раза обиднее стало!

— Пойдём тогда вниз. Обиду твою заливать.

— Во-во! С тобой сопьёшься! Нет, чтобы на рыбалку напроситься!.. Иль камешки поискать!.. Иль золотишко…

— Пыль-то твою? Руки студить? Ребятишки ещё летом для образцов намыли, хватит. И камешки для экспозиций набрали. Идём, идём вниз. Да побыстрее!

— Что за спешка? — ворчал за спиной Петрович. — Торопимся, торопимся, будто жены придут, выпить не успеем. Оглашенный…

Но Святослав его уже не слышал. Он чуть ли не бегом спустился в лагерь, бросил инструменты на крыльцо и скрылся в избушке.

Алексей, взмокший от спуска, утёр лоб, огляделся. Стол накрыт. Хотя и заметно было: птички немного похозяйничали. Или бурундучок. Жил у него здесь один, за дизельком, Гришей звали. Дружок относился к нему лояльно, а уж про людей и говорить нечего.

Появился Славка и молча заспешил мимо.

— Куда ты?

— Это, видимо, рыбка твоя сказалась, — ответил, не останавливаясь тот. — Не привык я к деликатесам.

— Бумагу взял? Славка притормозил.

— Ты чего, тоже хочешь? Я только на одно лицо взял.

— Не-е, — хихикнул Петрович, уселся прочно за стол. — Мне на лицо не надо. Да и тебе-то зачем? Там другое место страдает. Маргинальная ты личность…

Но Славка уже махнул рукой на дурака и спешил дальше, к неказистому домику на отшибе с белыми аршинными буквами «М+Ж».

Алексей достал из-под самодельного стола фляжку, плеснул в кружки. Поднял свою, долго крутил меж ладонями. Глаза бездумно смотрели куда-то поверх костра. В себя смотрели. На сердце, полное счастья.

Он поднял кружку и выпил, не дожидаясь друга. Даже с ним ему не хотелось делиться этим счастьем.

А тот появился лишь минут через десять. Уселся, возбуждённый, рядом.

— Фу-у! Эк меня проняло! Думал: кончусь, как Тихо Браге.

— О, как ты о себе!.. На, дезинфицируйся, зас… нец. Не дам я тебе умереть великим, не надейся. Ты у меня ещё дровишек для бани наготовишь.

— Это я смогу. Я сейчас всё смогу! Посмотрел я там у тебя, в домике: на полгода бумаги хватит. Я сейчас всё смогу, — повторил он, снова принимаясь после чарки за копчёную рыбу.

* * *

Поначалу в купе их было четверо: Серёжка, тридцатипятилетний буровик Николай, Софья Андреевна, старушенция лет под пятьдесят, и Гришка, дембель-ракетчик.

Ночью, когда садились в поезд, как-то все быстро перездоровались в темноте, разлеглись по полкам да заснули. А вот на следующий день, к обеду, в купе стало оживлённо, шумно и суетно.

Началось с того, что Софья Андреевна оказалась и не такой уж старушенцией, как представил её вчера в потёмках Сергей. Да, худенькая, даже усохшая какая-то… Да, морщинки у глаз… Да, седина… Но когда она вошла в купе после туалетной комнаты в спортивном костюме — умытая, посвежевшая, благоухающая чем-то вкусным, не похожим на карвалол — Серёжка лишь восхищенно дёрнул головой: ни фига себе! Сзади глянешь — семнадцатилетняя девчушка! Да ещё какая! А ему вчера показалось — чуть ли не в шушуне она… Во, дурак!

— Доброе утро! — радостно поздоровалась она со всеми.

— Здрасьте, — вразнобой отозвались с полок мужики. Гришка даже стыдливо подогнул ноги, спрятал их под одеяло.

— Вставайте, молодёжь, вставайте! Успеете ещё належаться, дорога длинная. Завтракать будем.

— Не, я в ресторан с ребятами схожу, — буркнул Николай. — У меня ребята из бригады в соседнем вагоне едут…

— Да успеете вы к ним, Николай. — Она быстро и аккуратно заправила постель, раскрыла сумку и принялась заставлять столик снедью. По купе потянуло копчёной курицей, огурцами, хлебом. — Домашнее надо доесть, а то испортится… И вам как раз закуска под лечение будет.

— А что… — Николай высунул из-под простыни голову. — Ага?..

— Ага, ага, — согласно покивала та. — Амбре не для слабонервных.

— Извиняйте. — Он снова накрылся простынёй. — Посидели малость с ребятами вчера… Извиняйте…

— Мужчины, идите мыться. Готово всё!

— Ты смотри, какая общительная, — сказал Николай в тамбуре. Они перекуривали, пока дембель умывался. — Даже непривычно…

— А чего… нормально… — Серёжке, наоборот, казалось, что так и должно быть. На метеостанции его так же встретили: сразу и с душой. Да и в институтской общаге… Серёжке везло на людей. — Хорошая тётка…

Николай тяжело вздохнул, затушил окурок и зашёл в освободившийся туалет.

— Старухой вчера почему-то её представил, — подумал Серёжка, глядя на проносившиеся мимо пейзажи. — А она ничего… Даже «амбре» слово знает, а я: «шушун»…

…Когда он заявился в купе, все уже сидели у столика и ждали его.

— Сейчас, я мигом…

Сергей достал свою сумку с третьей полки, вытащил полбулки чёрного хлеба, пару «Бычков в томате», Светины пирожки в целлофановом пакете и одну из пластиковых бутылок с вином.

— Друзья дали, домашнее… Вкусное! Я пробовал…

— Да у меня своё есть, — как-то даже обиженно буркнул Николай, кивнул на выставленную бутылку «Хортицы».

— А-а! — примирила всех Софья Андреевна, отчаянно и весело махнув рукой. — Всё попробуем!

Гришка сидел в сторонке у двери и силился снять китель с вешалки. Петелька, видимо, перехлестнулась, и китель сопротивлялся.

— Ты куда? — Николай расставлял разовые стаканчики.

— Я… это… друганы в соседнем вагоне. Я… к ним схожу… договаривались… — покраснел тот и с силой дёрнул китель. Петелька оборвалась.

— Я те схожу! Сиди! — строго одёрнул его Николай. — Тоже мне… И меня ребята ждут, и чего?.. Сиди! Я пятнадцать лет назад так же на дембель ехал: красивый — что ты! Китель с иголочки, значков — полная грудь, альбом дембельский, подарки всем в чемодане… И карманы пустые! Жрать хотел — аж желудок сводило! Сиди! Не обижай людей!

Григорий покраснел ещё больше, кое-как повесил китель обратно и придвинулся к столу. Вино в стаканчиках приобрело кровавую окраску. Попутчица понюхала его на расстоянии, удовлетворительно кивнула головой:

— Хороший аромат.

— А мы его сейчас на вкус! Чего его нюхать?! Ну, за знакомство! — Николай поднял стаканчик и залпом выпил. — Эх, и вправду хорошее! Серый, ты дверь-то запер? А то, неровен час…

В общем, хорошо они посидели. Гришка с Николаем оказались земляками: один с Барабинска, другой — с Новосиба. А ехали с югов, потому что Гришка там служил (где да как — он говорил об этом как-то застенчиво и невнятно. Да его особо и не расспрашивали), а Николай ездил в гости к родителям.

Софья же Андреевна наоборот — в гости к сыну ехала в Хабаровск. Три месяца назад «вышла» на пенсию и решила прокатиться. Работала всю жизнь… сомле… сомьель… — Серёжка так и не запомнил точно. Дегустатором, в общем…

Вот ребята поразились! Особенно Николай: с полчаса расспрашивал, сколь платят да можно ли ему, простому работяге, устроиться на эту работу? Прилип к ней, как репей. Но та только весело отшучивалась да подставляла стаканчик для добавки. Сергей даже позавидовал её тренированности.

Странно, что проводница, заходившая к ним пару раз с чаем, даже не приструнила их, хотя всё спиртное «хозяйство» стояло на столике.

А потом пришли Гришкины друзья-дембеля…

А потом — друг Николая по буровой…

В купе стало тесно, и Серёжка перебрался на верхнюю полку, куда ему периодически подавали и питьё, и закуски. Он трясся на полке, свесив лохматую голову вниз и слушал спорящих.

А там, внизу, начали было с «высокого» — как сборная сыграет на чемпионате в Бразилии? — и постепенно опустились до «низменного»: кому на Руси жить хорошо? Народ собрался горластый, категоричный, как гильотина: что молодёжь, что Софья Андреевна. И у каждого была своя, выстраданная правда.

Что буровикам, что служилым — всем молодым казалось: хорошо на Руси жить! Хорошо! Только не им, а «этим»…

— Пашешь здесь, пашешь, — бухтел раскрасневшийся Николай, — а домой приедешь: за садик плати, за школу — плати, за коммуналку — что в ювелирный магазин сходил… За всё плати! А уж про больницу и не говорю! У меня северок-то все зубы повыщелкивал, думал: вставлю, как этот, из «Маски», зубастый буду. Ага, раскатал губу. В четыреста семьдесят тысяч «маска» моя обошлась! В четыреста семьдесят!!! Совесть есть у людей?! Попахал бы этот стоматолог у нас на буровой, да, Стёп? — посмотрели б мы, как он миллионы с простых людей «рубить» стал бы. Постеснялся бы, совесть бы заела!..

Молчаливый напарник грустно кивал головой и налегал на Софьину курочку.

— А мне бесплатно в гарнизоне вставили! — похвастался Григорий и даже ощерился, показав две железные коронки.

Николай только досадливо махнул на него рукой.

— У тебя ж железо… А у меня имплантаты! Башкой-то думай!.. Да и за казённый счёт у тебя, положено. Мы ж, гражданские, на вас отчисляем.

— В долги, небось, залезли, в кредиты? — усмехаясь чему-то своему, спросила Софья Андреевна.

— Здрасьте! Вжизнь в долги не залазил! Да ещё с процентами! Так, потихоньку, за осень отдал…

— Ого! — удивилась та. — И, говорите, на жизнь не хватает? С таким заработком?

— А где ж хватит-то?! — искренне изумился Николай. — С семьёй на Кипр съездили, оделись, машинку купил — и всё, опять на буровую! А те полгода в парламенте сидят, штаны протирают! А полгода по загранке разъезжают! За наш счёт, между прочим!

— Завидуете, что ли?

— Завидую! Честно говорю: завидую! То ли горбатиться, то ли штаны протирать!

— Так тебя, Никола, так же сволочить будут, как ты этих, депутатов! — изумился Сергей.

— Пусть! Но хоть пяток лет поживу, как человек! — упрямо гнул тот свою линию. — А то ж ведь ни хрена впереди, никакого просвета!

— Николай, а вам какой просвет-то нужен? — встряла Софья Андреевна.

— Ну… — тот смешался. — На яхтах вон разъезжают… Наворовали у народа…

— Тоже воровать хотите? У народа?

— Да ничего я не хочу воровать! — психанул тот. — Обидно просто! Нахапали — и живут припеваючи!

— Ох, Николай… — Софья Андреевна плеснула себе немного вина. — Нашли чему завидовать… Человеку всегда чего-то не хватает. Тому же Абрамовичу… А вы… Вы же счастливый человек! Любимая работа, хорошие друзья, крыша над головой, машина, детишки… Сыты, обуты. Радуйтесь каждой минуте и не берите в голову… Счастливчик вы.

Николай скривился, но промолчал и тоже долил себе в стакан.

— Серый, будешь? — спросил он наверх. — Держи! — и протянул тому вино.

— Возраст у вас самый лучший, — продолжала попутчица. — Сволочной период вы уже прожили.

— Это что за «сволочной период»? — удивился Николай.

— Да молодость!

И как-то тихо стало в купе после её слов.

— Это чего это мы «сволочные»? — обиделся и набычился Гришка. Да и дружок его: тоже пере стал жеваться и уставился на неё. И лишь Степан, коллега Николая, усмехнулся в вислые усы да по тянулся за яблочком.

Сергей тоже сначала возмутился, хотел поначалу что-то сказать, но решил дождаться ответа.

— Ну, может, я не так выразилась… — Попутчица оставалась безмятежной и спокойной. — Из вините, молодые люди. Но сами посудите. Ведь светлей времени нет, чем молодость! Вся жизнь впереди! И всё новое, неизведанное! И мысли: радужные, вселенские, бескомпромиссные, правильные! Любить — так без оглядки! Не прощать ни лжи, ни фальши, ни предательства! По крайней мере, так в моё время было.

— А сейчас что, прощать надо? — свесился сверху Сергей.

— Да как сказать… — Она чуток помолчала. — Сергей, не о том я, не сбивайте меня… О другом я. Вот, веришь в юности в честность — и врёшь, врёшь повсеместно. И это при том, что ненавидишь фальшь и предательство! И в любви так же… Кажется — до гроба! Клятвы в верности… А появилась новая мордашка в классе или институте… или во дворе… Да просто кто-то улыбнулся мимоходом, но не так… необычно… И всё! Конец прежней любви! Так прежней и останется. Всё чистое и честное — и постоянная ложь. Ну, разве ж не сволочной период? Самое беспринципное время! Я, ребята, не в вину всё это говорю. Сама молодая была, такая же… Видимо, в самой молодости эта подлючесть заключена: накопление и хорошего, и дряни всякой. На будущее. Противно только, что порывы прекрасны, а деяния… — Она вздохнула.

Конец ознакомительного фрагмента.