Первая отечественная

Владимир Ткаченко

Это историческая повесть, где речь пойдет о «смутном времени». Главные герои: казак Захар и его невеста Маруся. Лихо закрученный сюжет. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Весна

Весна 1612 года была ранней. Теплыми ветрами она пришла из-за моря в донские степи, слизала, растопила белое зимнее покрывало. Уже к середине марта сошли снега, обнажив бурую подстилку прошлогодней травы. В степь вернулись жаворонки, прилетающие всегда раньше прочих перелетных птиц, просторы наполнились их приятным негромким пением:

«Жаворонки прилетите,

Студену зиму прогоните!»

Уже к началу апреля степь стала прихорашиваться, просыпаться, зазеленела, покрылась цветочным ковром из крупных фиолетовых цветов сон-травы и золотисто-желтых горицвета. Теперь казацкие лошадки не пропадут в походе от бескормицы. Весенний воздух наполнился ароматами, гудением шмелей и пчел, хаотичными полетами легкокрылых бабочек. В небе послышалось тоскливое курлыканье журавлей. Они ведь получили свое название от древнего славянского слова журба, то есть грусть, печаль. Люди тех времен верили, что осенью эти птицы уносят в небо души умерших, а весной несут на белых крыльях души младенцев, ожидающих рождения.

Андрей Васильевич Алябьев в течении зимы, объехав донские станицы, собрал за зиму тысячный казачий отряд. Казаки по достоинству оценили его силу, удаль и нечванливость. Немалую роль оказали также послания патриарха Гермогена, томившегося в польском застенке, в которых он призывал встать на защиту России и православной веры от польских захватчиков. Да и жалование Кузьма Минин сулил всем ополченцам немалое 40—50 рублей в год, тогда, как в мирное время стрельцы, например, получали по 4—5 рублей, то есть в 10 раз меньше.

Казачье войско вместе с весной двигалось на север. Ушастая лисичка корсак прорысила в сторону, уходя с дороги всадников. Семейство сурков, протявкав тревогу, юркнуло в свои норки. То тут, то там взлетали свечками в небо жаворонки. Во главе отряда ехали боярин Андрей со своими стрельцами и войсковой атаман Макар Наметов, невысокий, но с ладной, как у соколика фигурой, седоватый, со шрамом через всю левую щеку. Вместе с ним следовала и передовая казачья сотня, в которой находился и Захар и Митя Коржов. Атаман втянул носом воздух и мечтательно произнес:

— Толока (пастбище), вольные травы, целинные. Никто здеся не пашеть, не сееть! Мабудь принесем мы весну у Россею, да и прогоним зиму вместя с ляхами!

— Дай-то Бог, — откликнулся воевода, весело щурясь в небо!

— Дай-то Бог, — произнес, ехавший немного позади Захар!

— Мы с Захаркой ляхам

Надаем по ляхам,

И панов спесивых

Погоним в хвост и в гриву, — произнес громко Митька! Командиры, ехавшие впереди улыбнулись. Это был его первый поход. Обычно таких молодых еще не брали на военное дело, но был у парня один талант — зоркость! Мог он подмечать то, что иные пропускали мимо глаз. Да и наездник он был хоть куда, всегда побеждал на скачках. Но главное, конечно, зоркость, потому и ехал сейчас впереди и первым заметил черную точку на горизонте:

— Атаман, гля-ка, шо там у небокрая, вроде верховой?

Макар Наметов поглядел куда указал нагайкой Митька:

— Татарин, — сказал он уверенно. Мабудь чомбал (татарский конный отряд) поблизости рыскает, только мы им не по зубам ноне, их-то косоглазых сотня не боле!

У Захара — это был второй поход. В свои 18 лет он был уже хожалым казаком (ходившим в морской поход, нынешний поход езжалый, или конный). Его взяли в морской поход прошлым летом, не взирая на молодость, взяли за силу и смелость. Донцы понаделали тогда 40 стругов, каждый из которых вмещал по 30 воинов, имел мачту и парус, два кормовые и загребные весла по десятку на каждой стороне. Палубы не было, к бортам были привязаны, закупоренные бочки с порохом, пресной водой и съестными припасами. Быстроходный флот вышел в Азовское море. Скоро прошли его и ранним утром, укрывшись густым туманом, на веслах двумя колоннами ходко проскочили черноморский пролив, избежав выстрелов из пушек керченской крепости. А, дальше хорошо погуляли по прибрежным крымским городкам, взяли там богатую добычу. Казаки нападали внезапно и быстро уходили на своих челнах, так что татарские войска не успевали собраться и покарать их! Однако дважды им пришлось помахать саблями. В одном из таких сражений Захар получил новое прозвище. Как-то в одном городке, утопавшем в зелени акаций, греческих маслин и орехов, они задержались, освобождая рабов: запорожцев, русских, поляков, прикованных цепями к галерным веслам. Татарский отряд, ведомый молодым мурзой, ханским сыном, ворвался в порт, но вынужден был весь спешиться, потому что кони не могли спуститься с высокой кручи, где находился торговый греческий город, по длинным узким лестницам к морю. Казаки встретили их залпом из ручных пищалей и, растянувшись вдоль порта, где стояли их струги, стали рубиться саблями. Силы были примерно равны, но тут на правом фланге, освобожденные рабы, вооружившись чем попало, кинулись в бой, пылая местью за все страдания, выпавшие на их долю. На правом фланге это решило ход боя. Не выдержав бешенного натиска, татары показали спины. Но в центре они продолжали теснить казаков, грозя скинуть их в море. Там, сплотившись вокруг молодого вождя, их лучшие воины рвались вперед.

Захар очень хорошо освоил один боевой прием. Он всегда работал в сабельной рубке двумя руками: в одной — сабля, в другой — длинный кинжал. Им он и закрывался от сабельных ударов, как щитом, и — это главное, делал шаг вперед, сокращая расстояние, бил кинжалом сам слева. Этого колотого удара, прямого, или бокового не могли сдержать ни кольчуга, ни панцирь. Тем более, что молодой казак унаследовал от отца большую физическую силу, что помогало ему легко отражать удары противников и наносить страшные собственные.

Татарские наездники не привыкли рубиться в пешем строю, где большое значение имеют крепкие и подвижные ноги. Захар раз за разом, ныряя под татарские сабли, сразил уже троих и, наконец оказался один на один с молодым ханом. Глаза обоих бойцов горели отвагой, у того и другого на лице были тонкие ниточки первых усиков. Некоторое время мелькали с огромной скоростью их сабли. Тут казак ударил хана каблуком сапога в колено. На мгновение тот растерялся от боли и неожиданности. Тогда Захар пырнул, нанес свой главный удар. Кинжал, пробив кольчугу, по рукоять вошел в печень врага. Татарин рухнул замертво. Оставшись без вождя, остальные побежали. После этого сражения молодому казаку дали прозвище Пыр, а атаман подарил ему прекрасной работы грузинский кинжал, рукоять и ножны которого были украшены золотом и драгоценными камнями.

***

Письмо, доставленное гонцом

«Досточтимый Али Уйшун Мурза, пишет тебе раб твой Азат. Спешу сообщить, что кровник твой, зарезавший твоего брата, сейчас следует в войске, ведомым воеводой Андреем Алябьевым по степи в сторону Рязани. Мне было бы несложно подстрелить его из лука, он едет в передовой сотне, только прикажи!

Подпись: Азат».

Ответ на письмо.

«Нет, мой славный Азат! Я хочу убить его своею рукой! Наблюдай сам или покупай сведения, посылаю тебе еще денег. Сам уже двигаюсь со своими нукерами в сторону Москвы.

Подпись: Али Уйшун Мурза».

***

Войско, ведомое Андреем Алябьевым и Макаром Наметовым, быстро миновало донские степи, после всю рязанскую землю и подошло к Коломне.

В это же время второе народное ополчение в количестве 5000 человек под командованием князя Дмитрия Пожарского и земского старосты Кузьмы Минина вышло из Нижнего Новгорода и, двигаясь вверх по Волге, пополнялось числом и денежными пожертвованиями в торговых волжских городках: Балахне, Тимонькове, Сицке, Юрьевце, Решме, Кинешме и Костроме. Наконец, оно вошло в Ярославль, выгнав оттуда банды атамана Ивана Заруцкого, около 4000, который до этого участвовал в первом ополчении, но потом дал присягу тушинскому вору Лжедимитрию второму. Из Ярославля открывалась прямая дорога на Москву.

Войско же Алябьева тем временем двигалось с юга в сторону Коломны, по пути разгоняя многочисленные разбойничьи шайки, свирепствовавшие тогда по всей России, состоящие из всякого сброда: татар, русских, поляков. По слухам в Коломну недавно вошел большой польский отряд, присланный из Москвы пополнить съестные припасы, а на самом деле грабивший город. Решено было послать на разведку зоркого Митю Коржова и Захара Пыра.

Молодые ребята на рассвете, негромко переговариваясь, шли по тропе через лесок, примыкавший к городу. На востоке стая мелких облаков окрасилась розовым рассветным золотом. Легкий ветерок зябко лез под одежду, трогал за щеки и нос.

В походе молодые казаки переменились, стали серьезней, собранней, готовыми к любым испытаниям! Тропа была широкая, по ней могла бы пройти и лошадь. Словно подтверждая это глазастый Митька обнаружил следы лошадиных копыт, а потом разглядел еще и дымок недалекого костра. В это время его товарищ подобрал брошенную подкову:

— Гля-ка, Захар, сие примета добрая, удачу, счастье нам сулит! Наш-то боярин Алябьев способен сгибать такие, наградил его Господь силушкой!

— Эка, невидаль, — ответил ему Захар, мы тоже этак могем, — он взялся двумя руками за подкову и без видимых усилий согнул.

— Силен казак, — завистливо молвил Дмитрий! Тут, впереди раздались крики, топот ног, треск сломанных ветвей. Кто-то кого-то преследовал! Дозорные сошли с тропы и схоронились за деревьями. Вскоре по стежке пробежали две девушки, визжащие, с выпученными от ужаса глазами. Их преследовали, судя по одежде, четыре поляка. Через несколько шагов они их настигли и повалили на землю. Полупьяные, рыча по-звериному от вожделения, стали сдирать со своих жертв одежду. Если и было в их душах что-то светлое, оно в этот момент улетучилось и лишило их своей защиты, открыв путь темноте! Отошли, отскочили от них в омерзении их ангелы-хранители и их святые, отвернулась Богородица, и Господь Бог покинул их тоже, ведь они встали на сторону тьмы, которая теперь вошла в них беспрепятственно и безраздельно, которая их же и погубила, готовясь забрать в ад исковерканные души.

Захар, на ходу вытаскивая заряженный пистоль, кинулся на насильников, его примеру последовал Дмитрий. Поляки, увлеченные борьбой, не заметили опасности. Казак в упор выстрелил в спину одному, бросил пистоль, тут же вогнал кинжал в брюхо другому, тоже торопясь, оставил свое оружие. Третий успел выхватить саблю и заорать:

— Пся крев (пёсья кровь), — Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

— Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

— Не стреляй, — крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, — тот рухнул без сознания, — сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

— Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

— Маруся, — настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, — а сестрицу мою Глашей кличут.

— Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

— Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

— Батюшка ваш, чай с мастеровых, — вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

— С чего ты узял, — удивился Захар?

— А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.

— Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, — произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.

— Вот шо, девицы-мастерицы, — серьезно произнес Захар, — мы ноне до своих возвертаться будем, сего выползня гадючьего, ляха с собой заберем, воевода наш его вже поспрашаеть, как надоть. А, вам выходить с нами итить! Сего допустить не можно, дабы кто через вас прознал, шо мы ноне пшеков, ляхов, стало быть, атаковать станем!

Девушки пошли без разговоров, гуськом за идущим впереди Пыром, позади них ковылял поляк со связанными руками, замыкал шествие Дмитрий.