Панихида по Бездне

Гавриил Данов

Город, потопленный в темноте, одичавшие твари, что сочатся злобой, и проклятье, укоренившееся в судьбах каждого, кому не посчастливилось оказаться здесь, в лоне присносущего мрака. Эта книга про зло, боль и свет, что должен гореть над головами.

Глава 2. Грань

Прохладная вода холодит закипающий ум. Несильное течение ласкает затылок, развивая волосы в потоке. Он медленно прикрывает глаза, впуская мягкую темноту в свои заполненные битым стеклом чертоги. Нежный звук воды проносится сквозь разум и, с едва заметным шипением остывающих нервов, уносит бушующие мысли с собой, вниз по течению. Тело заполняет струящаяся лёгкость. Она освобождает его конечности от гневливых спазмов. И вот тело уже растворяется в воде. Медленно срастается с безмерно прелестным потоком.

Этого бы он хотел. Всеми остатками своей скисшей души он хотел бы, чтобы именно эта манящая иллюзия приснилась ему сегодня. Но сны не хотят его приютить. Мозг, окропляемый повторяющейся чередой мыслей, привык заходить в тупики и не способен сейчас окунуть пылающую голову в эту прелестную фантазию. Потому он мечтает о сне, вместо того чтобы его видеть.

Несмотря на окружение, что наполнено мягкой периной, он не спит. Несмотря на свежесть с моря, на лёгкий лунный свет, на ароматную сирень, что в двух шагах от дома, и на приглушённые звуки природы. Несмотря на всё, исходящее комфортом, столь приятным, что, кажется, самому миру нужно, чтобы он уснул, дрёма не желает его даже коснуться. Что-то неизвестное для него нещадно жалит и без того изжаленные нервы.

Он замирает, надеясь на глубокий сон, и окунается в борьбу со своей же собственной головой. Пытается ровно дышать. Отбросив свои мечтанья о чудесном сне в угоду хоть какого-нибудь, пытается отстраниться мыслью от чего-то конкретного. И спустя часы его потуги приносят пользу. С глубоким вдохом вниз льётся мир. Ощущенья, запахи и звуки — всё медленно стекает вниз, плавясь и устало искажаясь в восприятии. Сплошной туман накрывает бесконечную череду образов в голове. Из практически беспроглядной дымки выходит мысль. Наиболее чёткая по сравнению с иными.

«Кажется, оно».

Он никак не может разобрать, что несёт собой эта странная опьяняющая иллюзия. Подаётся чуть вперёд, окунается поглубже в дрёму, хочет всё самостоятельно проверить. Мягкие стенки мира обволакивают его голову, открывая ему пропасть за собой. Лицо обдаёт смрадом. Сплошное облако гнилой пакости, что витает над перегнившей кучей. Там, внизу, варево, отвратная каша из мыслей и эмоций. Он наплодил это своим буйствующим разумом. Прилежно сцеживал, не желая разбираться. Выбрасывал именно сюда, когда считал, что слишком устал, чтобы копать. Здесь ему знаком каждый уголок. Каждая небольшая часть, осколок или попросту частичка. Всё прошло сквозь ненависть в его сознании.

Мир, подобно сыпучим пескам, тянет его именно туда. Он понимает это, и всё тело покрывает жуткой дрожью. До безумия боится, хочет всем своим нутром избегнуть того, во что его погружает расплавленный мир, полностью сторонясь той ясной как день мысли, что так ныне выглядит его сон. Как ни старайся, как ни противься, а выход будет всегда один — рано или поздно придётся примириться, заставить себя выхлебать всё это варево до дна, стать со своими проблемами единым целым.

Он швыряет смирение туда же и спешно разворачивается в поисках спасательного круга, который вынесет его обратно в явь. Но массы плавящихся стен обрушиваются, не давая ухватиться. Он захлёбывается в своём собственном сне и опускается всё глубже. Вот уже до боли знакомые вопли со слезами, ветхая кровать, такая уютная в совсем не уютном месте, и вечная погоня. Всё то самое, что ненавистно пенится в его голове. Он слышит отзвук всего этого позади, и руки с новой силой впиваются в мягкий воск стенок. Всё существо его стремится прочь, безудержно стараясь зацепиться.

Горло наполняется истошным криком, но тот не покидает рта. Скапливается и лишь эхом отражается внутри. Он брыкается, беснуется, бесцельно мельтешит руками, неспособный на что-либо большее. Противится, казалось, всем собственным существом.

Обжигающая слякоть касается ступни, и он пытается отдёрнуть ногу вследствие болезненного спазма, но не выходит — он более не правит телом. Варево поглощает его плоть, подбираясь выше. Пекущая слякоть агонией покрывает его икру, потом бедро, вверх по спине, и даже голова уже почти полностью покрыта ею. Глазами он рыщет в вышине, надеясь на тот самый круг. Умоляет судьбу о спасении и изливается горькими слезами от горючей, выжигающей каждую излучину тела гадости. Себе же назло он получает ответ своим мольбам из темноты над головой.

В комнате раздаётся скрип. Еда слышный, незаметный даже для бодрствующего человека. Мимолётный отзвук, не значащий ничего. Но именно его он так желал. В туманной, полной ненависти голове этот мелкий скрип разносится оглушающей тревогой. И как только он касается его ушей, улыбка разрезает частично выглядывающее из варева лицо. Безумная и даже в чём-то лукавая, хотя и не найдёшь для такой эмоции мотива.

Как и не скованные вовсе варевом, из слякоти легко выбрасываются руки. Они хватаются за незримый звук, как за верёвку. Пальцы смыкаются замком так крепко, что не разжать и ломом. Тело подтягивается вверх, оставленное гремучей кашей, и прилегает плотно к своей столь желанной подмоге. Он вскидывает голову куда-то верх, и с невозможной силой спасательный трос взымает вверх вместе со спасённым.

Мир восстанавливает свой нормальный образ. Расплавленные массы скоро вливаются обратно, затвердевая в своей прежней форме и возвращая привычную картину окружения. Он наблюдает за этим прекрасным действом, не опуская вниз головы, не оборачиваясь на то, что его чуть не поглотило.

С гулким стуком он влетает в собственное тело, и, чуть ранее онемевшее дрёмой, тело вздрагивает на кровати. Перед заспанными глазами проносится искреннее счастье. Лицо отражает ту самую лукавую улыбку. Он радуется, что выбрался, избежал встречи со своим «внутренним». Но проходит лишь мгновение, и столь раскидистое счастье падает замертво, поражённое осознанием. Он понимает, что снова не уснул. Снова проходил вокруг да около, но не уснул, хотя искренне пытался. Из всех, даже самых потаённых, уголков сознания пропадает и малейшее упоминание о вареве. Он не помнит, чего так сторонился, и проникается ненавистью к своей беспомощности, даже в отношении просто сна. Всё это быстро переходит в следующую мучительную попытку.

Вот так проходит его сон. Раз за разом погружение в помойку и скорый путь обратно. Каждый раз его спасает что-то иное. То лёгкий отзвук сквозняка, несущегося сквозь щель в оконной раме, то стук ветки об окно где-то внизу. Все эти спасательные круги лишь звуки обыденного мира, но ему их с головой достаточно, чтобы вырваться из проклятого сна обратно, в проклятую явь. И каждый из этих циклов убивает время. Однажды лишь минуту, а однажды, может быть, и час. Время истекает, а усталость также царапает ржавым гвоздём извилины, всё ближе подводя момент истерики. Повторяющаяся череда, с каждым новым оборотом сильнее раскаляющая нервы.

Его снова выбрасывает на поверхность, но в этот раз он более не способен засыпать. Истёк его сонный счёт. Когда с концами откатывает сон, накатывают воспоминанья. Их клейкая масса заполняет долгие периоды между погружениями. Другими словами, те же сны, но наяву. И этого он тоже не желает.

Получается, что ни туда и ни сюда. И сон отравлен памятью, и явь. Куда же в таком случае податься?

«Оставаться на грани», — нерешительным шёпотом пронеслось в его голове.

Глупая, бессмысленная и невозможная затея. Как ни старайся, вечно не получится. Несмотря на то, что он это понимает и в угоду здравомыслию сам хочет с разбегу окунуться, подсознание его всегда велит всплывать.

Но поздно делать выбор. Прилив памяти прикрыл собою разум.

Дряхлая, надломанная в середине, с проступающими сквозь старый матрас пружинами, но сама по себе прелестная кроватка. Она была безумно неудобной, но потому казалась по-особенному надёжной. Его личной. Такой уникально собственной, что не было в миру второго, кто смог её назвать своей. Она дарила ему укрытие от погони. Закрывала за своим израненным телом, как родная мать. В обители зла и бесчестности она была единственным оплотом теплоты. Переживая очередной день, он зарывался в пыльное одеяло и спешно засыпал, оставляя весь мир за непреодолимой стеной. И сон тогда даровал ему не варево, но бесконечный путь фантазии, пройдя по которому не хотелось просыпаться. Сейчас всё изменилось, теперь укрытий не осталось. Ведь он взрослый. Сны взрослых отравлены. Погружаясь в них, взрослые люди видят фантазию, созданную их памятью и страхами. И такова участь каждого, ведь все вырастают, все окунаются в проблемы. Но меж тем он хорошо помнит, как прелестно было ложиться спать в ожидании нового приключения, ограниченного только рамками его собственного желания и воображения. Когда желания замещают заботы, а воображение — память, тогда ты становишься взрослым.

Недвижимое положение привело к очевидной развязке. Затекло тело. Бок полнится мурашками, и не теми, что оставляют гусиную кожу, а теми, что щипают, как гусиный клюв. Нестерпимый фейерверк, отводящий далеко назад попытки спать. Нужно повернуться, но если повернётся — взбодрится. Он переживал это не раз. Обычный мелкий дискомфорт, устранив который лишаешь себя сна ещё на долгие мгновения. Значит, либо комфорт и ещё несколько часов бессмысленной болтовни в голове, либо дискомфорт и негодование. Два зла, из которых не выберешь меньшее.

«Нужно повернуться, укутаться в одеяло и просто уснуть», — прозвучал опрометчивый голос из неизвестных уголков разума.

«Вот так, значит, просто? — сдавливая в себе гневливую иронию, подумал он. — Иди ты НА ХРЕН!»

Крик отразился в нервах. Спазм вальяжно пробежался по всей длине тела, заглядывая в ответвления на пути, и остановился в большом пальце правой ноги, заставив его слабо дёрнуться. Лёгкая дрёма вмиг слетела с него, как шёлковый платок. Все самые мельчайшие надежды на сон сошли, как их и не было.

— Твою мать! — выругался он в полный голос в звенящую тишину. Рванул с кровати, да так сильно, что задел ногой провод от часов, те слетели с грохотом на пол. Мир вокруг ревёт пронзительным криком. Он вопит то едва слышно, приглушённо, то во весь голос, отправляя звенящие сгустки куда-то на улицу, где они расходятся волнистым эхом. Нервы ведут его вокруг комнаты. Он вздёргивает руками, сжимая пальцы в кулаки и снова разжимая. Будто бы срывая что-то в воздухе и бросая на пол. Глаза вертятся вокруг, едва прикрытые веками. Он не может больше так. Не хочет думать об этом. Его тошнит. Он хочет вопить.

Останавливается. Голова покрывается рябью. Где-то среди этих шумных облаков возникает решение, к которому он прибегает чаще, чем хотел бы.

«Шкаф», — с облегчением звучит в мыслях.

Марионеткой разворачивается в воздухе. Едва касаясь пола, летит вдоль комнаты к громадному деревянному «медведю», скалящему ручки из темноты. Двери распахнулись, перед ним едва заметный лунный глянец мелкими бликами отражается в стекле. Он хватает первое, на что натыкаются его пальцы. Крышка слетает на пол, вырванная зубами. И вот уже невидимая жидкость льётся в пропасть. Секунда, две — и дно бутылки оголяется перед его глазами. Он не понимает. Не чувствует ни запаха, ни вкуса. Лишь горечь на языке. Загнанный ум выносит тревожное предположение.

«Уксус!»

Он отплёвывается, взаправду поверив, что достал из шкафа бутылку с уксусом. В голове не возникает даже тени здравой мысли. Он не понимает, что кладовому шкафу с кухни нечего делать в спальне. В гортань была опустошена бутылка рома, но тот не отозвался привычным следом на языке. Руки тянутся к лицу, ногтями врезаясь в кожу.

Алкоголь ударил в голову. Он стал трястись в жуткой лихорадке. Хочется кричать, но обожжённое горло не пропускает звук, лишь воздух и чудовищный, сдавленный скрип. Его трясёт, шатает, кидает в стороны и о стены. Он крутится вокруг себя, казалось, не видя пола, не видя ориентира в безумно хаотичном круговороте. Лицо скалится в пустоту, и всё тело накрывает спазмом.

Секунда, и он замер. Голова слетела вниз, на грудь. Глаза прекратили хаотичный ход и застыли, всматриваясь в бесконечную темноту сомкнутых век. Силы кончились, а вместе с ними и истерика. Немой памятник завис посреди комнаты. Недвижимо, подобно каменной глыбе. Он впустил в себя частичку воздуха и медленно повернулся. Шагнул вперёд к кровати, ещё раз. Подошёл вплотную, взял двумя ногтями одеяло и, волоча его вслед за собой, направился прочь из спальни. Мимо детской к лестнице. Медленно, едва касаясь ступеней, вниз. Вдоль коридора ко входной двери. На крыльцо.

Он закрывает дверь и проходит к своей кушетке, ни разу не взглянув на обжигающий небеса рассвет. Его внимание отвергает романтичную красоту впереди. Укутавшись в одеяло, он смирно прижимается к спинке лежака. Лёгкий морской ветерок колышет чёлку. Глаза медленно смыкаются, покоряясь непреодолимой силе бессонницы. Он полностью сдаётся, принимает истину, что сегодня ему не уснуть. Отдавшись на волю любому положению вещей, он расслабляется. Больше нет страха перед памятью, ведь от неё не убежать. Больше нет желания зацепиться за что-то на поверхности, ведь незачем цепляться. Больше нет рвущей голову изнутри мысли о вареве. Он распустил путы, он отдался течению, он уснул.