Сказка со счастливым началом

Галина Маркус, 2015

Что, если героиня, рассудительная максималистка, которая старалась всегда всё делать правильно, становится вдруг – «пропащей»? Собирается замуж за «приличного человека», а оказывается в постели с бандитским наследником, ещё и возмутительно младше себя? Стоит ли бороться с судьбой, и как не перепутать судьбу с чужой волей? В романе Галины Маркус «Сказка со счастливым началом» много непростых «если». Эта книга – о самом главном родстве, которого одинаково жаждут богатые и бедные, счастливые и несчастные, все-все-все – о родстве душ. И о сказке, вера в которую это родство являет. Какой же конец должен быть у «Сказки со счастливым началом»? Не спешите ответить…

Борис знакомится

— Соня, я тебя не осуждаю! Не расстраивайся… Я тебя всегда уважала и буду уважать.

Добрая девочка подошла к ней и даже обняла. И Соня неожиданно для самой себя размякла.

— Анька из дома сбежала, — внезапно пожаловалась она, хотя никогда не рассказывала Тане о личном.

— Да Анька твоя! — неизвестно почему разозлилась девочка. — Неблагодарная она… Ой, смотри, всё ещё стоит, не уходит…

Она подошла к окну. Тем временем к Соне уже выстроилась очередь с расчёсками и резинками, кто-то что-то спрашивал, но она ничего не слышала, отвечала невпопад.

— Давай я тебе помогу, — предложила Танечка и ухватила расчёску у Вики.

— Ты сегодня в первую?

— Да, я закончила. Сейчас домой пойду… А хочешь… Может, передать ему что-нибудь? — Таня кивнула в сторону окна. — Скажу, что ты просишь его уйти, что у тебя есть жених. Ты не думай, я в него не влюбилась. Просто приятно было, что… но ты же знаешь, у меня парень есть… Он весной возвращается.

Танечка ждала своего друга из армии и всем об этом рассказывала.

— Ну, давай, я всё сделаю, не бойся! — она так и рвалась помочь.

«Хорошо всё-таки, когда есть человек, который так искренне к тебе относится!» — подумала Соня. Да, она привыкла к одиночеству, но сейчас впервые почувствовала себя беспомощной. Настолько, что даже готова была поделиться с Танечкой своими бедами, рассказать всё: и про Женю, и про письмо… Однако что-то сдерживало её, какое-то последнее сомнение — уж больно не привыкла она никому доверяться.

Но Диме, и правда, пора объяснить, что ждать бесполезно, и нечего тут торчать. Самой разговаривать с ним нельзя — ни в коем случае.

— Пожалуй, я напишу… Я сейчас, ты за ребятами присмотри пока, ладно? — решилась Соня и бросилась в спальню.

Тут она увидала, что Вадик растерянно сидит на разобранной постели, когда все вокруг свои уже убрали. Она охнула про себя: и как это она упустила, забыла проверить?

— А ну-ка, хватит копаться — беги пить кефир! Я сама застелю, — строго сказала ему Соня.

Но Вадик не испугался — он знал, Софья Васильевна не выдаст. Она всегда делала это незаметно, чтобы не усекли другие дети — догадливые и наблюдательные. Вот если бы сейчас была Надежда Петровна — над ним бы уже потешалась вся группа.

Он убежал, а Соня, дождавшись, пока никого из детей не останется рядом, быстро свернула бельё и застелила кровать покрывалом. Похоже, у мальчика снова проблемы: в последний раз он описался, когда у матери случилось очередное обострение. Надо бы срочно отвести ребёнка к врачу — как бы не развился настоящий энурез. Но — некому.

Спрятав бельё, Соня схватила первый попавшийся листок, ручку и торопливо написала:

«Дима, ты продолжаешь меня изводить. Я благодарна тебе за письмо, но абсолютно ничего к тебе не испытываю».

Она порвала бумажку и выбросила в корзину. Врать ему она не могла, но как иначе его прогнать?

«Перестань меня донимать, — написала она снова. — Это не любовь, а эгоизм. Нельзя всё в мире подчинять своим фантазиям и желаниям. Говорить я с тобой не собираюсь, я тебе всё сказала, но ты не услышал. Если ты ещё раз появишься, я стану очень плохо о тебе думать. Всё у тебя скоро пройдёт, но только если ты сам перестанешь себя накручивать!»

Оказалось невероятно тяжело проявлять к нему чёрствость и сухость. Да ещё изображать из себя опытную матрону — она-то откуда знает, пройдёт или не пройдёт? Соне захотелось хоть чем-то смягчить это письмо, сказать напоследок хоть одно доброе слово. Она пыталась себя удержать, уговаривая, что доброта ему только повредит. И всё-таки приписала:

«Я тебя в детстве вспоминала и всегда желала добра. Желаю и сейчас. Всё у тебя ещё будет очень хорошо, вот увидишь».

Вот так — благодарно и равнодушно, без всякой мистики. Написать, что она знает его фамилию? Нет, это лишнее.

Почти довольная, Соня выбежала из спальни и протянула бумажку Танечке.

— Не волнуйся, я не буду читать! — наивно пообещала девочка, гордая оказанным доверием. — Ну, я побежала?

Она ушла, а Соня встала у окна, спрятавшись за тяжёлой шторой. Едва отдав записку, она тотчас же пожалела. Сейчас Дима прочтёт, поймёт, что его отшили навсегда, а потом разглядит, какая Танечка хорошенькая, и… «И — что? — строго остановила себя Соня. — Вот и пускай!» Но совладать с эмоциями оказалось сложнее — казалось, она душит себя своими же руками…

Тем временем Танечка выбежала из подъезда, остановилась, а потом нерешительно двинулась к Диме. Тот обернулся: в его позе угадывалось недоумение, сменившееся напряжённым ожиданием. Даже издали было заметно, как волнуется девушка. Она достала из кармана бумажку, он буквально выхватил, хотел развернуть, но передумал читать при свидетелях. Однако Танечка уходить не спешила. Тогда он что-то вежливо, но нетерпеливо сказал ей, и девушка медленно побрела к дороге.

Нервы у Сони были настолько напряжены, что она поняла — Танечка разочарована. Похоже, она всё ещё надеялась привлечь Димино внимание.

Но тот уже забыл про неё, прислонился к забору и стал читать. Потом резко обернулся и поднял голову вверх. Соня едва успела отшатнуться от окна, не понимая, что так поразило его в записке? Внезапно её осенило — она же выдала себя с потрохами! Что же она натворила? Ведь решила же делать вид, что никакой детской встречи не было! Ну, ничего… Не страшно… Она ведь не написала, что придаёт ей какое-либо значение.

К окну Соня больше не подходила. До вечера она занималась с детьми, стараясь ни о чём не думать. Прогулку она отменила, рискуя навлечь гнев начальства. К шести часам в группе осталось трое ребят, она переиграла с ними во все настольные игры, перечитала любимые книжки. Наконец, всех разобрали, не было только дедушки Вадика. Соня опомнилась — она же выключила звук на мобильном! Схватила аппарат — странно… ни одного звонка.

Ну, вот и хорошо, вот и всё, Дима, наконец, осознал… и она больше никогда его не увидит.

— Вадик, пойдём к дедуле, — бесцветным голосом произнесла Соня.

Помогла ему одеться, выключила везде свет, заперла дверь. Взяла мальчика за руку, и они вышли на улицу. Было темно, но Соня необъяснимым образом почувствовала — никого нет, пусто. Значит, и правда — всё. Она достала мобильник, набрала дедушке — тот не брал трубку. Может, заснул, с ним такое бывало… не ждать же до бесконечности? Маршрут один — не разминуться. Да и мама Вадика, наверное, дома. Но её телефон Соня не знала — последнее время женщина совсем не показывалась в детском саду.

Неожиданно повалил снег — первый настоящий снег, для их климата в это время года — большая редкость. Дом мальчика находился на той же стороне железной дороги, что и Сонин, только идти надо было не вправо, а влево, подальше. По пути им никто не встретился. У подъезда Соня подняла голову — свет в окне не горел. Они поднялись и долго звонили в дверь — тишина. Потом опять по мобильнику — бесполезно. Вадик уже приготовился плакать, но Соня принялась заговаривать ему зубы — мол, дедушка сейчас подойдёт, наверное, пошёл в магазин, а мы пока погуляем.

Снег шёл, не переставая, высветляя тёмный осенний двор. Огромные хлопья, не мокрые, а пушистые, падали прохожим на голову и плечи — хорошо, что у мальчика был капюшон. Сначала они с Вадиком радовались, ловили на ладони снежинки, рассматривали, у кого красивее. Через полчаса снегу намело столько, что они начали лепить снежки — детвора вокруг делала то же самое. Потом побегали, чтобы не замёрзнуть. В общем, гуляли ещё около часа, и под конец Соня уже не чувствовала пальцев ног. Вадик, правда, утверждал, что ему даже жарко, но она потащила его в магазин, чтобы их совсем не занесло. Там они купили шоколадку и немного погрелись. Вернулись к дому — окна по-прежнему тёмные. Неужели что-то случилось?

Соня решила вести мальчика к себе. Женя сегодня на дежурстве (она впервые за весь день вспомнила Женю), так что… И, не успела она сказать об этом Вадику, как из-за угла показался дедушка — без головного убора, весь белый от снега.

— Сонечка Васильевна! — закричал он ещё издали. — Вы меня, Бога ради, простите! Так получилось…

Она с облегченьем выдохнула, а Вадик радостно бросился к деду.

— Ох… у нас тут просто… Понимаете, доченьку снова на скорой… А телефон я дома впопыхах забыл. Пока электричку дождался, уже весь извёлся, позвонить не могу…

— Леонид Михайлович, если б я знала! — виновато покачала головой Соня. — Мы бы подольше посидели в группе или ко мне бы пошли, и вы бы не волновались. Я-то ведь думала — вот-вот… Ну, ничего, вы, главное, сейчас ему чайку горяченького налейте, с лимончиком, и сами попейте…

— Да, да, так и сделаю.

— А что с мамой? — добавила Соня тише.

— Не спрашивайте, милая, не спрашивайте, — вздохнул дедушка.

— Давайте тогда, я возьму Вадика к себе? Вы отдохнёте, завтра снова придётся ехать, наверное?

— Нет, нет, что вы! Я без Вадика вообще с тоски помру. Одна радость в жизни! Завтра никуда не поеду, сказали, лучше пока не надо… пусть успокоится.

— Ну, если что, вы сразу звоните, договорились?

— Спасибо, мой дорогой… Пойдём мы, ладно?

— Конечно…

Соня проводила их взглядом, когда они заходили в подъезд, зачем-то подождала, пока не зажёгся в окошке свет, и медленно поплелась домой.

Только сейчас она поняла, как мало её тянет в родную квартиру.

Кажется, заболел не Вадик, а она сама. Вернувшись, Соня почувствовала, что её знобит — неужели так сильно промёрзла? Она хлебнула чаю, сразу же постелила постель и легла, прихватив Бориса, хотя обычно берегла его — швы у него на боках стали совсем хилые, пару раз приходилось латать.

Проснулась она от телефонного звонка. Потянулась за трубкой — Женя.

— Что делаешь?

— Ты на дежурстве? — заспанным голосом, ничего не понимая, спросила она.

— Да, а где же ещё. Давно пришла?

— Я уже сплю.

— Спишь? — в его голосе послышалось недоверие. — Так рано?

— А сколько сейчас времени?

— Десяти ещё нет.

— Я, кажется, приболела, голова трещит… Ждали с Вадиком деда у дома… Замёрзла. Такой снег…

— Приболела? Что с тобой?

В его голосе, кроме участия, послышалось облегченье.

— Наверно, простыла. Утром видно будет…

— Хорошо, спи. Жаль, не могу приехать, я в области, вернусь только завтра вечером, — огорчённо сказал Женя и вдруг спросил без всякого перехода:

— Этот — не появлялся?

— Приходил к садику, названивал, я не брала трубку, — устало отчиталась она. — Но люди ему всё передали, и он ушёл. Больше не появлялся, надеюсь, всё понял.

Оказывается, говорить правду так легко… и так тоскливо.

— Ясно.

Она чувствовала — он успокоился, но почему-то не расслабился.

— Жень… Пожалуйста, позвони Аньке. У меня нет сейчас сил с ней разговаривать. И, кстати, объясни ей… ну, ты понимаешь. Чтобы она не дёргалась насчёт…

— Не вопрос, сейчас наберу. А ты выпей чего-нибудь, в смысле, лекарство.

— Да, растворю аспирин… Пока, Жень…

— Пока, детка… Целую тебя. Не болей, хорошо?

Но лекарство она так и не приняла, поленилась встать. Только опустила голову на подушку — и сразу заснула. Продрав глаза в шесть утра, поняла, что до работы не дойдёт, померила температуру: тридцать восемь и пять. Правда, ни кашля, ни насморка не было — может, вирус? Или — на нервной почве? В детстве у неё такое случалось. А чего, собственно, нервничать… Всё как раз в порядке.

Вылезать из постели было холодно, видать, котельная, как всегда, оказалась не готова к сюрпризу под названием «зима». Соня накинула халат и, ёжась, потащилась на кухню — за аспирином. Положила в стакан шипучую таблетку, налила воды, подошла к окну, бросила в него взгляд и…

Таблетка шипела в стакане, но его содержимое потихоньку выливалось в горшок с погибшей геранью — Соня так и не выбросила пожухлый цветок, продолжая без особой надежды его поливать.

Она замерла, глядя вниз. Такое могло быть в песне или в романтическом фильме, но не в этом прозаичном, до боли знакомом дворе. И, конечно, не с ней.

Снегопад прекратился, но снега за ночь навалило изрядно. Он лежал ещё чистый-пречистый и ровным слоем покрывал пятачок перед домом, выделенный детям для игр. Так вот, на этой площадке, как раз напротив Сониного окна, на белом снегу пламенели ярко-алые пятна. Кто-то старательно воткнул в него розы — так, что на поверхности остались одни лишь бутоны. Вокруг — никаких следов, видимо, человек аккуратно передвигался по ходу работы. Цветов было так много, что буквы, составленные из них, имели хорошую толщину. «Люблю», — выложил неизвестный розами на снегу, решив сказать главное — другие слова бы не поместились.

У Сони перехватило дыхание — она с трудом сделала вдох. Нет, нет… стоп. Не надо паники! Это — не ей! В доме полно молодых девушек, у них есть парни… у кого-нибудь день рождения, или кто-то захотел помириться. Вспомнил старую, набившую оскомину песню, и… Вот так и будем считать. Лучше об этом не думать.

Ей — нет — до этого — никакого — дела.

Так, она что-то хотела… что-то должна была… Да, да, надо срочно позвонить Нине Степановне, предупредить, что подвела, заболела…

— Какая работа? — удивилась заведующая. — Софья Васильевна, что с тобой? Подняла меня в такую рань, напугала… Сегодня же выходной, суббота!

Обалдев от собственной глупости, Соня растерянно смотрела на телефон. Суббота. И что делают люди по субботам?

Что, например, она делала в прошлую? Ну, конечно… С этого всё и началось. Боже мой, словно прошла не одна неделя, а целая жизнь. Даже как будто зима наступила…

Только не смотреть в окно, только не смотреть… не думать об этих розах на белом снегу… Какая-то пошлость, банальность, подражательство. Но как красиво… Как щемит сердце… Но это не ей, не ей, это не может быть ей… Это не он. Он обиделся вчера и ушёл. И не позвонил больше ни разу.

Соня медленно положила трубку на стол. И в ту же секунду в абсолютной тишине послышалось громкое тренькание смс. Дрожащими пальцами она нажала на конвертик и прочитала: «Люблю и буду любить».

* * *

Соня лежала в полусне-полубреду. Ей даже хотелось предаться болезни, чтобы мозги ничего не соображали, чтобы ни о чём не думать. Но мысли всё равно роились в голове, и, наложенные на физическое состояние, перетекали в бессмысленные сновидения. Соня несколько раз просыпалась и снова отъезжала.

Впечатления всякий раз преломлялись по-новому. То ей мерещилось, что она получает от Димы новые смс-ки — и Соня писала ему в ответ что-то резкое, причём по-английски, на языке, которого почти не знала, долго и муторно набирая текст на старом Марином телефоне. То она вставала, одевалась и шла на работу, проходя мимо площадки. Ей встречалась соседка, и Соня старательно делала вид, что не имеет к цветам никакого отношения. Потом оказывалось, что она никуда не ходила, всё ещё спит и уже опаздывает. Она снова вскакивала и бежала вниз. Там стоял Женя, и Соня разочарованно понимала, что розы на снегу — его работа. Снова выпадала из сна и осознавала, что находится дома и продолжает лежать.

Один раз ей привиделось, что она выглянула в окно, а цветы вытоптали — на площадке играли в снежки дети. Соне стало невероятно жалко своих роз, но спасти она их не могла. Она маялась у окна, и в очередной раз обнаружила себя в кровати. Но глаза не открывались, а в новом сне выяснилось, что никаких цветов и вовсе не было, и всё это ей просто приснилось.

Наконец, что-то кольнуло её, и Соня по-настоящему проснулась. Не выдержала, вылезла из постели и на этот раз действительно подошла к окну. Цветы никуда не девались, но снег повалил снова, и их сильно припорошило. На улице — никого.

Она глянула на часы — всего лишь девять утра, выходной, есть вероятность, что никто ничего не заметит. А если б всё к утру замело, если бы она ничего не успела увидеть? Вот дурачок, как же он не подумал?! «Стоп, — отрезала Соня. — Кто это — он? Мы же договорились: это сделал неизвестный друг неизвестной девушки. Ничего не знаю и знать не хочу».

Она снова легла, так и не выпив лекарство. А может, это самый лучший выход из положения? Будет лежать и лежать, и никто её здесь не найдет, никто не пристанет. А ещё лучше — взять и умереть, и все проблемы решаться сами собой. Соня представила, как Женя с Димой дерутся на кладбище, кому первому бросить ком земли на крышку её гроба. Интересно, Анька придёт? Придёт, да ещё рыдать будет… А что станет с Борисом? Ну, уж нет, его она им не оставит!

Соня вспомнила, что взяла лиса в постель, бережно достала из-под подушки, куда он забился, и усадила рядом на столик.

— Хорошо придумала! — тотчас же заявил Борис. — Насчет похорон.

К нему вернулась его привычная язвительность.

— Знаю, — буркнула Соня и натянула на себя одеяло.

И тут услышала, как в двери повернулся ключ. В голову пришла безумная мысль, Соня испытала секундное погружение в прошлое. Это же Мара, она ходила в аптеку и сейчас будет Соню лечить — как всегда, кучей таблеток.

— Ну и где ты там прячешься?

Голос, который раздался, был очень похож на мамин, но иллюзия исчезла.

— Анька! — обрадовалась Соня, сама себя не услышала и крикнула громче:

— Аня! Я здесь, лежу.

В коридоре послышался грохот — сестра, как и мать, всегда создавала много шума. Что-то швырнули, наверное, сапоги, потом опять — это уже сумка на комод, а потом какой-то странный удар об стенку, словно Анька не держала равновесия.

— С кем лежишь? — пропела она.

— Болею, дура… — разозлилась Соня.

— А-а-а… Воспаление хитрости? А как же Женюрочка-женишок? — раздался ещё один звук — сумка свалилась с комода на пол. — Ещё не обрадовался?

Да где же она, почему не появляется в комнате? Какие-то странные интонации — ухарские, развязные. Соня сделала вид, что не обращает внимания на провокацию.

— Женя на службе. Аня, иди сюда!

Она приподнялась на локте и почувствовала сильную слабость.

В коридоре послышалось басовитое, издевательское пение: «Если кто-то кое-где у нас порой — Женя и не знает…»

— Ты где? — заорала Соня. — Иди сюда быстро! Подожди, я сейчас встану…

— Не, я на минуту. Возьму кое-что и адью.

— Что — возьмёшь? — насторожилась Соня, вспомнив разговор о Москве.

Она через силу спустила ноги с кровати и подтянула к себе халат. Её колотило от холода и тревоги, но она никак не могла нащупать тапочки.

— Не бойся, не ограблю, только своё! — послышался ответ.

Соня, пошатываясь, поднялась, опираясь на кресло, и тут в комнате, наконец, появилась сестра. О, Боже! Никогда ещё Соня не видела её в таком состоянии. Анька была пьяна — не просто чуть выпивши, как после дискотеки, а именно пьяна, что называется, вдрызг. Она шаталась из стороны в сторону, одна нога — в сапоге, другая — босая. Чёрные колготки порваны на коленках. Косметика размазана по лицу — настоящий кошмар! Удивительно, как она ещё могла разговаривать.

— Аня! Боже… ты что… Ты упала?

— Спокойно! — пробасила Анька. — Не надо мне тут изображать… сёстриную любовь.

— Сестринскую, — невольно поправила Соня, разглядывая её. — Что с тобой?

Анька со всей силой махнула ногой, скидывая второй сапог, и угодила им в шкаф. Соня ожидала, что сестра потеряет равновесие, но та устояла. Она пялилась на Соню своими огромными глазищами — не слишком трезвыми, но, кажется, и не совсем косыми.

— Неважно! — заявила она. — Тебе-то что!

Соня вдруг поняла, что сестра не столько пьяна, сколько придуривается. Но зачем? Упала-то она на самом деле?

— Это тебе — неважно! Лучше бы ты изобразила… спросила, что со мной… — Соня решилась на откровенный шантаж. — Температура тридцать девять, таблетку некому дать.

— Ничего, потерпишь! В старости так вообще стакан воды никто не подаст, — парировала Анька, произнеся очень даже связную фразу, однако в конце её громко и смачно рыгнула, намеренно усилив звук.

Соня в отчаянии опустилась на краешек кресла — что делать, она не знала. Насильно сестру не удержишь — даже если бы Соня была здорова, Анька крупней и сильней. А разговаривать бесполезно. Наверное, Мара смотрит сейчас на всё это в ужасе: «Что же ты, Сонечка? Как допустила?»

— Аня… За что ты меня так ненавидишь? — в бессилии произнесла она. — Что я тебе плохого сделала?

Брови у сестры сошлись на переносице, а губки поджались — сейчас Соня видела настоящую пародию на Вову.

— Не ной! — заявила сестра. — Давай к делу. Где сберкнижка? Себе заныкала?

Так она ещё никогда себя не вела. Это было ужасно.

— Почему ты хамишь? Зачем тебе книжка?

— У нас денежки пополам — забыла? — она уже перестала нарочито шататься и деловито обшаривала ящики в шкафу.

— И что — прямо сейчас понадобилось?

— Ага.

— Тебе что Женя насчёт Москвы сказал?

— А мне не на Москву!

— А на что?

— Не твоё дело.

— Если тебе нужны деньги — я дам, — Соня опять поднялась.

— Не нужны мне твои подачки. У меня свои бабки есть.

— Послушай, а где Костик? — Соня решила подойти с другой стороны.

— Не твоё дело.

— Аня, ты всё равно не сможешь снять с книжки, она оформлена на меня. Хочешь забрать свою половину — скажи мне, зачем.

— Да? Ну ты хитрозадая! — Анька полностью повторяла Вовины интонации. — И как это ты маму уговорила?

— Что… — обомлела Соня. — Ты же знаешь… всё при тебе…

— Мама тебе поверила! Ты всегда-а умела к ней подластиться… А я вот не верю! — выкрикнула Анька. — Вот возьмёшь и истратишь всё! На молодого-то мужика средства нужны — подтяжки, растяжки… А то убежит!

Она больше не разговаривала, как пьяная, но всё-таки не могла же она так говорить в здравом уме? Казалось, в неё вселился бес, настолько эта отвратительная фурия не походила на её взбалмошную, но такую добрую и преданную сестрёнку.

Соня молчала, не в силах оторвать от неё глаз.

— Она и раньше всегда делала доверенность на тебя! А почему, скажи, почему? — продолжала сестра в том же духе.

— Ищи в корне слова «доверенность», — тихо, без всякого выражения, произнесла Соня, продолжая смотреть на неё. — Как только смогу выйти на улицу, сниму все деньги и отдам тебе. Вместе с историей вкладов — чтобы не сомневалась.

Всё, с неё хватит! Пусть забирает, что хочет, и идёт! Так больно и горько… что слов не находится. Осталось только услышать про чужую кровь, и всё между ними будет кончено. Или — уже?

— Не хрен на меня пялиться! — не выдержав, сестра отвела взгляд. — Всего мне не надо! Тогда вот это пока возьму. Это мамино наследство! Ровно половину.

Соня только сейчас заметила, что у Аньки в руках шкатулка с мамиными «драгоценностями». Там и было-то всего, что пару цепочек, серьги, да три золотых кольца. Остальное — так, бижутерия, серебро, бусики из бирюзы… мать не умела себя украшать. Анька высыпала содержимое на столик, под нос Борису. Не выбирая, отгребла на глаз половину, не глядя, сунула всё это в карман и направилась к выходу.

— Деньги возьми! — не выдержала Соня. — У тебя что, кончились?

Когда приходил Костик, она положила в сумку десятку, но мало ли что… Анька не реагировала, она уже подобрала сапоги и натягивала их, прислонясь к стене.

— А, да, как я забыла! Я же тебя из дома выгнала, в чём была, надо, чтоб все поверили, как твой папочка, да? — горько сказала Соня.

Но на этот раз на сестру ничего не действовало. Не отвечая, она пыхтела над сапогом-гармошкой, который никак не хотел натягиваться и выпадал из рук. Наконец, справилась с обувью, сунула руку в рукав тоненькой курточки и, позабыв про второй, ринулась к выходу.

— Оденься немедленно! Холодно! Бомжиху изображаешь? Не стыдно так по улицам ходить? — в отчаянии выкрикнула Соня, кидаясь ей вслед. Голова у неё сразу же закружилась.

— Стыдно? — Анька обернулась. — Если мне не стыдно быть маминой дочкой и твоей сестрой… то мне уже ничего не стыдно!

— Что… — в глазах у Сони потемнело, и она привалилась к шкафу.

— Что слышала. Да, кстати, сколько можно человека морозить? Отмёрзнет у него всё — и ни себе, ни людям…

Анька метнулась на кухню, распахнула окно и заорала:

— Димон! Иди сюда! Путь свободен!

Соня бросилась к ней:

— Ненормальная… прекрати… закрой!..

Но сестра всем телом загораживала форточку, выглядывая в окошко.

— Чёрт… В подъезд, что ли, спрятался?

Она сиганула к дверям, и её каблуки застучали по лестнице.

— Иди, давай, тебя зовут! — раздался её крик на весь подъезд.

Одновременно внизу хлопнула дверь, и послышался новый топот — кто-то взлетал вверх — через ступеньку.

Незакрытая дверь скрипнула, и на пороге показался он.

* * *

А с Соней происходило необъяснимое. Она была больна, с высокой температурой. Только что убежала из дома сестра — раздетая, неадекватная… Соседи слышали её крик.

Но всё это вмиг перестало беспокоить Соню. В голове теперь было только одно: какая она больная и некрасивая…. почему он застал её в таком виде… Но и это исчезло, пропало, как только они встретилась взглядами. В одну секунду Дима заполнил всё пространство души, а оставшийся мир уменьшился, скукожился, отошёл на второй план.

Дима выглядел жутко замёрзшим. Он стоял всё в том же тоненьком плащике, шея — голая, на ногах — модная, совсем не зимняя обувь. Обоих колотило: его — не меньше, чем её. Соня не могла удержать своих рук — они тряслись. Не могла произнести ни слова, только дала ему войти и закрыть за собой дверь — не хватало ещё разборок на лестнице.

— Ты, правда, звала меня? — выпалил он.

Соня попробовала прийти в себя. Остатки разума в её голове ещё сопротивлялись нахлынувшему безумию, но с каждой секундой всё больше и больше проигрывали битву.

— Нет… Нет! — выдохнула она. — Митя, уходи…

— Как… как ты меня назвала?

Ноги у неё подогнулись.

— Не знаю… У меня температура. Я не могу… Пожалуйста, умоляю, не теперь…

— Ты заболела? Что с тобой? — он подхватил её под локоть.

Если ещё можно было что-то сделать, то надо было делать сейчас. Соня резко дёрнулась, отшатнулась, но голова у неё закружилась сильнее. Всё вокруг поехало — быстрее, быстрее. Потом свет в глазах погас, и она начала куда-то сползать.

* * *

Она боялась открыть глаза. Вдруг весь мир продолжает крутиться, или снаружи окажется полная темнота?

Соня сознавала, что лежит на подушке, другую зачем-то подложили ей под ноги. Но главное, мама гладила её по голове — те же движения, тот же ритм. Конечно же, это была она, никто другой не смог бы касаться Сони вот так — с затаённой нежностью, едва сдерживаемым — лишь бы не в тягость — порывом. Мара дотронулась губами до её лба, наверное, проверяя температуру — губы были прохладными и несли облегченье, в их прикосновении чувствовались потерянность и испуг — мать всегда легко впадала в панику, если кто-то заболевал.

В ту же секунду Соня очнулась. Мамы, конечно же, не было. Рядом с диваном, на котором лежала Соня, стоял на коленях Дима. Его бледное испуганное лицо нависало прямо над ней. На нём была чёрная рубашка, плащ валялся на полу. Поняв, что Соня пришла в себя, Дима порывисто сжал её руку.

— Слава Богу…

Она попробовала приподняться, но ощутила дикую слабость. Испугавшись нового головокружения, опустилась обратно.

— Лежи, пожалуйста, лежи! У тебя есть что-то от жара?

— Да, там… на кухне. Около хлебницы, на столе, — Соня сама удивилась, что может говорить, да ещё так спокойно, о бытовых вещах.

Дима вернулся через пару минут, в одной руке он держал стакан, в другой — мокрое полотенце. Приподняв Соне голову, поднёс лекарство. Соня перехватила стакан, но Дима руку не отпустил, пока она не выпила всё до дна. Потом в несколько раз сложил полотенце и положил ей на лоб. Аккуратно вытащил из-под неё одеяло и укутал, как маленькую.

— Я вызову скорую. У тебя сорок, не меньше!

— Не надо… — слабо возразила она, но Дима не слушал.

Он позвонил с мобильного и вызвал неотложку, совершенно точно назвав Сонин адрес. Снова сел рядом и взял её руку в свою.

Они ничего не говорили. Соня и не могла ничего сказать, да и не знала, зачем. Всё её тело ломило, в голове звенело, но рука чувствовала Димино тепло. Ничего не нужно — только его рука. Всё казалось оправданным, всё разрешено. Они просто смотрели друг на друга. Иногда Соня, устав, закрывала глаза, но и тогда ощущала его взгляд, и знала: пока Дима смотрит на неё вот так, ничего плохого с ней не случится. Впервые за эти два месяца она чувствовала себя такой защищённой.

Да — Женя… она помнила, знала, он — самый надёжный мужчина на свете, на которого можно положиться во всём, в любом житейском вопросе. Мамина мечта о счастье… Сама она не могла стать для Сони подобной опорой. Но, оказывается, этого вовсе не надо. Или надо кому-нибудь… но не ей.

Женя? Соня сама удивлялась, что её не мучает совесть. Её больное тело подчинялось только своим желаниям, доводы рассудка стали ему безразличны. Если бы Женя был сейчас здесь и держал её руку… хотелось бы только одного — чтоб он отпустил, ушёл… чужой человек в таком положении был бы невыносим… Чужой? Слово это напугало её — так, словно что-то перевернулось в ней раз и навсегда, встало с головы на ноги… или наоборот?

Дима держал её руку, но будь он даже теперь далеко, Соня всё равно осталась бы с ним — в этом прочном невидимом коконе, неуязвимом для врагов, болезни и смерти. Защита его, как и мамина, была иного свойства, иного уровня. Когда чья-то душа так близко с твоей, что они сливаются — потеряться уже невозможно. И чего же бояться тогда? Ничего уж не страшно…

Но может… может, она просто бредит — слияние душ, кокон, яркий сон больного сознания… и стоит ей только прийти в себя, подняться с постели, как всё изменится, станет пустым и смешным? Что происходит… откуда это странное знание — что Дима здесь на своём месте, что он должен быть здесь? Ещё вчера она не то чтобы допустить, представить себе не могла… Как это возможно — вот так, вдруг, в одночасье? Или это нелепая опечатка, бессмысленный ляп? Соня в очередной раз открывала глаза — и все сомнения снова уходили далеко-далеко. Потом… всё потом… Сейчас она не хочет и не должна ничего решать. Сейчас всё должно быть именно так. Сейчас только так — правильно. Хотя бы на время… ещё немного… пожалуйста…

Скорая приехала минут через тридцать. Два молодых коновала вошли в квартиру, как к себе домой. Выслушали сбивчивый Димин рассказ. Первый, высокий и лысоватый, принялся что-то писать, затребовав у Сони страховой полис. Она показала Диме, где его найти. Другой, чернявый, небритый, пощупал ей пульс, измерил давление.

— Тахикардия сильная. Может, от температуры высокой. Сердечко раньше шалило?

— Нет… Но пульс часто вот так… дышать нечем.

— А сознание теряли?

— Нет, никогда.

— Инсульт, инфаркт у кого-нибудь были в роду?

— Не знаю… Мать умерла молодой, но от чего…

— Не знаете, от чего мать умерла? — удивился первый медбрат, подняв голову от бумаг.

— Меня из интерната забрали.

Соня поймала ошарашенный Димин взгляд — ах, да, он же думал, что их с Анькой мать умерла лишь недавно.

— Может, в больницу её? — с сомнением спросил чернявый.

— Нет, пожалуйста… не надо! — взмолилась Соня. — Не выношу больниц.

Медбратья переглянулись.

— Не надо в больницу, — глухо сказал Дима. — Я сам всё… только скажите…

— Ладно. Сделаем ей пока укол, пусть поспит. Горло чистое, вроде не грипп.

Тот, что оформлял документы, оставил бумаги, подошёл и внимательно посмотрел на Соню.

— По-моему, просто нервное истощение, — объявил он и повернулся к Диме. — Чё ж ты жену так довёл, а?

Дима только виновато смотрел, соглашаясь со всем сказанным — и про жену, и про то, что довёл.

— Дау неё ещё устройство такое… по астеническому типу…

— продолжал лысый. — Даже на свой возраст не выглядит — я бы ей двадцать пять дал, не больше. Нервная девочка, да?

— Следи за базаром! — вздёрнул подбородок Дима. — Она не нервная.

— Ладно, не заводись, — беззлобно махнул рукой тот.

— Не надо в больницу, — повторила Соня.

— О’кей… Если будет соответствующий уход… Значит, так, — медбрат повернулся к Диме. — Одну не оставлять, повысится температура — делай влажные обтирания, с уксусом или водкой. Питья побольше. Станет хуже — вызывай опять. Но, думаю, всё обойдется. Поправится, своди жену к кардиологу. Понял?

— Да, — сосредоточенно кивнул Дима.

— Больничный нужен?

— Нужен, — решительно заявил он.

— Тогда мы сейчас оформим бумагу, а в понедельник или врача вызови, или сами в поликлинику дуйте — по состоянию.

Лысый снова принялся за документы, а его напарник отправился слоняться по квартире, ушёл на кухню, потом вернулся.

— Видали, там у вас под окном — миллион алых роз прямо. Почти засыпало уже — столько бабок на ветер!

— Не волнуйся… — кивнул лысый, не отрываясь от писанины, — художник, видать, не из бедных, небось, дом и холсты не продал. Тысяч на пятьдесят цветочков-то… А то и больше.

— Повезло же кому-то! Романтик, да ещё при деньгах, — хмыкнул чернявый.

Они ещё пару минут пересмеивались, забыв про Соню. Один спросил другого, чем тот пожертвовал ради любимой женщины. Тот ответил — как чем? Женился! Мол, вся жизнь коту под хвост. Наконец, оба покинули дом, и Соня вздохнула с облегченьем.

Дима вышел, вернулся со свеженамоченным полотенцем, провел им по её лбу, шее, плечам. Но на большее не решился. Соня чувствовала, как дрожат его руки.

— Ну вот… космические пираты исчезли, — вдруг сказала она. — Ты меня всё-таки спас.

У неё даже нашлись силы улыбнуться. Дима шутку не поддержал.

— Да… я не бедный художник, всё не продал, — тихо произнёс он. — Но я жизнь за тебя отдам.

* * *

Соня быстро задремала после укола, а потом глубоко уснула. Когда она очнулась, то долго не могла ничего понять. За окном ещё не стемнело, но стало как-то неярко — день перевалил за половину. Однако в комнате ничего не изменилось. Дима по-прежнему сидел рядом и держал её за руку. Соня почувствовала себя совсем здоровой, она резко села, но тут же поняла, что поспешила. В голове загудело, и она прислонилась к спинке дивана.

— Я мерил тебе температуру, тридцать шесть ровно, — сказал он. — Вот сбили так сбили…

Соня подумала, что, возможно, ей делалось и влажное обтирание, но решила об этом не спрашивать. Дима встал и подложил ей под спину ещё одну подушку. Одним коленом он опёрся о диван и нерешительно замер — то ли отойти, то ли сесть рядом. Всё-таки сел прямо к ней на постель и нежно, почти просительно притянул Соню к себе. Её голова сама упала ему на плечо. Он тут же обхватил Соню обеими руками и порывисто прижал.

— Сонечка, Соня… маленькая… я всё для тебя сделаю… — шептал он. — Отдай мне, отдай свою болезнь… Пусть она уходит от моей девочки, я её прогоню… не пущу к тебе больше… никакое зло… не пущу…

Он тяжело дышал и явно удерживал себя от более радикальных объятий, только несколько раз ласково коснулся губами её виска. Казалось, он хочет передать ей все свои силы, всю свою нежность.

Соня по-прежнему не могла ни о чём думать — плохо или хорошо то, что происходит. Пусть он будет рядом, остальное пока не важно. Даже в таком состоянии, как сейчас, она остро ощущала его присутствие, чувствовала, как её тело тает, растворяется рядом с ним. И ничего более настоящего сейчас быть не могло. Никого, кроме Мити, у неё нет — никого роднее и ближе, словно они родились вместе. Она снова невольно подумала, что так покойно ей было только под крылом Мары. Когда Соня болела, мать позволяла себе быть ласковее, чем обычно. Вот так она и бормотала ей на ухо: «У волка заболи, у Кощея заболи, у фашистов заболи — а у моей девочки не боли, не боли, не боли…» И боль всегда отступала! А потом они уже по очереди начитывали эти слова над маленькой Анечкой…

Соня встрепенулась:

— Анька. Ты её встретил?

Как только она вспомнила про сестру, ей стало больно и холодно. Запахнув повыше халат, Соня попробовала отодвинуться. Дима тотчас же отпустил её, тревожно всматриваясь ей в глаза, словно пытался понять, не перешёл ли некую грань, не вырвется ли она теперь навсегда.

— Анька убежала куда-то, — ответил он. — Мы на лестнице с ней…

— Нет, до того! — перебила Соня.

— А, ясно, — торопливо закивал он, радуясь, что она говорит с ним. — Анька шла с каким-то парнем, волосатиком. Я его не знаю. Небось, из ночного клуба.

— А ты — что делал ты? Где стоял?

Соне надо было представить всё — как это выглядело глазами сестры. Он помрачнел.

— У подъезда.

— Я тебя в окно не видала.

— Под козырьком. Я… я не знал, где этот. Просто ждал, чтобы кто-то вышел — ты или он…

Дима прервался, и оба замолчали. Соня не хотела и не могла сейчас говорить ни о чём, что происходило между ними всё это время, и особенно про Женю.

— И что — что они говорили? — первая подала голос Соня. — Анька с Костиком?

— Да он вроде звал Аньку к себе. А она — нет, мне к сестре надо.

— А как она это сказала, как? Зло, расстроено? Как? — Соня сверлила его взглядом.

— Нет… мирно, нормально. Даже вроде заботливо.

«Значит, — подумала Соня, — Женя сдержал обещание, позвонил Аньке».

— А потом?

— Ну… волосатик ей тут говорит — смотри…

Дима снова осёкся, но Соня кивнула — значит, Костик показал Аньке на цветы.

— А она?

— Остановилась. Потом оглянулась, меня увидала. Сначала к этому своему обратно метнулась, а потом передумала и снова в подъезд рванула. Мимо меня — как будто со мной незнакома. Я ей: привет, а она споткнулась на ступеньке и прямо мне под ноги грохнулась. Я, конечно, её поднимать, парень тоже… А она, как одержимая, вскочила — и наверх. Хиппи её постоял и ушёл.

— Митя… Она тебе что, совсем не нравится?

— Че-го?

Соня прикрыла глаза.

— Анька ревнует тебя. Сбежала из дома. Разговаривает со мной, как с врагом, хамит.

— Да ну ладно… — недоверчиво протянул Дима. — Она вроде вокруг меня не крутилась, как все эти…

— Все эти? — сузила глаза Соня.

— Сонь, они навязчивые и глупые. Вот Анька дура! Хочешь, я с ней поговорю?

Он сказал это просто, без всякого высокомерия.

— А ты, значит, взрослый и умный? — не удержалась она.

— Не знаю… — он серьёзно смотрел на неё. — Я кажусь тебе таким же придурком, как они — мне, да?

Она промолчала, но Дима не обиделся. Он вдруг хлопнул себя по лбу:

— Как есть придурок! Пять лет проучился, и нигде не кольнуло, что Анька — твоя сестра… Я ведь вообще мог тебя не встретить! Даже на дачу к вам ехать не хотел! Ты бы вышла за этого своего козла… и всё, конец, я тебя знаю! Ты бы даже разговаривать со мной не стала…

Вот как? Значит, он убеждён, что за Женю она уже не выходит? Впрочем, в чём ему быть убеждённым, если она сидит в ночнушке в его объятьях?

— Почему… — медленно начала Соня. — Почему ты мне не поверил… тогда… что он мой муж?

— А ты врать не умеешь. Ты как сказала, я сразу понял — никакой он не муж! Ты его не любишь, — возбуждённо проговорил Дима и снова потянулся к ней.

Она решительно отвела его руки и стала подниматься с постели.

— Мне… надо позвонить.

Пошатываясь, Соня встала.

— Кому? Аньке?

— Нет.

— Ему?!

Он тоже вскочил и уставился на неё, не скрывая волнения. Соня схватила мобильник. Так… Женя уже звонил, раз пять, а она ничего не слышала.

— Ты выключил звук?!

— Ты спала. Я мог бы сам с ним поговорить! Но не стал — за твоей спиной.

— Спятил? Хочешь, чтоб он сейчас пришёл? Он же волнуется!

— Пусть приходит. Я не собираюсь прятаться!

— Ты… только о себе!

Она закрыла лицо руками — ситуация вновь навалилась на неё всей своей тяжестью. Что же делать, что делать?

— Соня… зачем ты… Тебе надо лечь…

Он обнял её за плечи, но она вырвалась.

— Належалась уже! Дима, это близкий мне человек. Я не могу с ним так поступить. Ты… ты не вошёл бы сюда, если бы… Я… я больна! Ты пользуешься моим состоянием. Если я… если… это ещё ничего не значит!

Они уставились друг на друга.

— Это он, — мрачно сказал Дима, — пользовался твоим состоянием.

— А ты — впёрся в мой дом без приглашения! Ты ходил за мной и давил! И сейчас… тебя невозможно выставить!

— Хочешь меня выставить? Выйти за него замуж? Скажи, ну, скажи, Сонь!

Она не ответила. Губы у него скривились.

— Но это же совсем не трудно… — тихо, но как-то непривычно жёстко произнёс он. — Если ты этого хочешь… достаточно просто сказать.

Соня имела в виду совсем не это. Она просто боялась. И больше всего — его убеждённости, что они должны быть вместе, что это не подлежит сомнению. Она тяжело опустилась в кресло.

— Если я попрошу — ты уйдёшь?

Дима потемнел.

— Да, — резко ответил он. — Только дождусь — Аньку или его. Одну тебя не оставлю.

— А потом?

Что он сделает, если она прогонит его сейчас, объявит, что выходит за Женю? Неужели, тогда и вправду — скроется навсегда, и его никогда больше не будет?

Сердце у Сони сдавило. Наступал момент истины. Уже не получится прятаться за болезнью, обмороками, беспамятством. Надо решить, прямо сейчас — возможна ли жизнь без него? И если возможна, то нужна ли такая жизнь? Но… тогда надо перешагнуть через Женю. И ещё — через это: Калюжный. Дмитрий Калюжный. «Ромео… о, зачем же ты Ромео…»

— Какая тебе разница, что будет потом? — отвернулся он. — Преследовать не буду. Обещаю.

— Вот видишь, как просто. Папа подберёт тебе невесту — из соседнего королевства.

— Это другая сказка! — резко произнёс он. — Хорош уже издеваться, Сонь. Хочешь прогнать — гони. Умру у твоего подъезда. Переселюсь в собаку и поселюсь в твоём дворе. Я должен видеть тебя, Сонь… мне без этого нет никакой жизни.

— Я знаю, кто твой отец. Мне сказали вчера, — она смотрела в другую сторону.

— В смысле — сказали? То есть раньше не знала, что ли? Я разве скрывал?

— Раньше не знала. Это делает всё невозможным. Это всё решает.

— Что — решает?! Какая же разница… Подожди… Ты поэтому позвонила и так мне сказала, да? Поэтому?

Соня молчала.

— А я… я думал, после того, как ты… ты с ним — ночью…

— Я не была с ним, — она подняла на него больной, измученный взгляд. — Я была с тобой.

Потрясённый, непонимающий, Дима молчал. Соня перевела взгляд на мобильник и увидела, что он беззвучно надрывается. Мужество покинуло её. Она знала, что должна сделать, и не знала, как…

Дима тоже ждал. Он уселся на пол, как тогда, на даче, обхватил голову руками и начал раскачиваться — взад-вперёд.

— Уйди, — неожиданно сказала Соня. — Выйди, слышишь?!

— Уйти? — он замер, как будто в него выстрелили.

— На кухню, — выкрикнула она и отвернулась.

* * *

— Детка. Как ты себя чувствуешь? Я обзвонился… Ты спала, я тебя разбудил?

Она молчала, не в силах сказать ни слова. Всё кончено, она больше не может сопротивляться. Не хочет бить лапками, хочет утонуть. Но как сообщить это Жене? Тому, кто ей доверяет, заботится о ней, любит… Говорить, как ни в чём не бывало, она не могла. Сказать правду — тоже.

— Соня… — голос его стал настороженным. — Сонь, что случилось? Я выезжаю к тебе.

Она молчала.

— Соня, ответь, Сонь! — впервые в жизни она услышала панику в его голосе.

— Женя, прости, — только выговорила она.

Секунду он осмысливал. Потом медленно произнёс:

— Так… Ясно…

Теперь замолчал он. Это длилось целую вечность, но Соня не могла заставить себя что-то произнести или просто нажать отбой.

— Значит, всё произошло? — наконец, деловито, делано-безразлично поинтересовался Женя, и Соне показалось, что она видит, как он, напряжённо вцепившись в трубку, смотрит сейчас в белый потолок где-то далеко-далеко отсюда. — Ну и как — понравилось?

— Забудь обо мне, пожалуйста… Я… недостойна тебя, — она сама поморщилась от избитой пошлости этих слов.

— Он сейчас рядом?

— Женя, прошу тебя…

— Ну-ну, без нервов. Боишься, прилечу — разнесу дом? Ты забыла, детка. Главный мой грех — гордыня. Тебе это на руку, верно?

Он помолчал, никак не желая заканчивать пытку.

— Значит, ты сделала выбор…

— У меня не было выбора. Нельзя больше лгать — себе и тебе.

— Не могу сказать, что не ожидал… — в голосе его слышалась такая боль, что Соня почти физически ощущала её. — Но обманывал себя, надеялся. Как ловко ты меня вчера провела!

Она молчала — какой смысл оправдываться?

— Это самая большая ошибка в твоей жизни, — снова заговорил Женя.

— Это моя жизнь… — выдохнула она.

— Так что? Вроде как всё?

— Всё…

— Ты не ответила на вопрос, детка. Классно с ним трахаться? Не стесняйся, скажи. Так, по-дружески. Я взрослый человек, от ревности не подохну… Молодой и резвый, да? Такие, как ты, девочки, оказывается, быстро идут в разнос.

Она понимала, что в нём сейчас говорят не лучшие чувства. Ужасно не хотелось заканчивать в этом тоне. Было жалко, безумно жалко его. Как страшно… За что она его так? В чём он виноват?

— Женя… Ты мне очень дорог. Пожалуйста, прости меня, если сможешь, — слёзы потекли у неё по лицу.

— Индульгенции ждёшь? Обойдёшься. Он, небось, рядышком, да? Сейчас повторите. Ну и на кой тебе моё прощение?

В трубке раздались короткие гудки. Что ж. Могло быть и хуже. Хотя бы не будет разборок и, не дай Бог, драки. Впрочем, о чём это она? Женя не станет за неё бороться — она этого не заслуживает. И то легче.

Медленно, придерживаясь за стены от слабости, Соня вышла на кухню. Дима сразу же подскочил к ней навстречу:

— Что? Он угрожал тебе?

— Нет. Его больше не будет.

— Тебе… тебе жаль?

— Да.

— Его? Или того, что у вас было?

— И того, и другого. Господи… неужели я это могла… как?.. Зачеркнуть человека… того, кто тебя любит, оскорбить его, ударить… Ты не знаешь! Откуда тебе знать… — она болезненно поморщилась. — Такие, как ты, спокойно идут по трупам.

— Вот как ты обо мне думаешь?!

— А-как-мне-о-тебе-думать, Дима Калюжный?

— Ты ничего обо мне не знаешь. Ты не можешь — вот так судить!

— При чём тут судить…

Соня подошла к окну:

— Смотри, их совсем занесло…

— Я каждое утро буду дарить тебе новые!

— Как всё просто! Ты — наивный романтик, ребёнок…

— Соня… Какой я ребёнок! Если бы ты…

— Митя… Пойми. Я сейчас сказала ему… Да, я не могу быть с ним — потому что не люблю. Если бы ты не появился… наверное, смогла бы. Ты всё нам испортил, ну и пусть! Я лучше буду одна… так правильнее, — Соня уже говорила сама с собой. — Попробовала выйти замуж — не получилось… я ведь и раньше знала… никогда и ни с кем у меня не получится. Мне так легче, я так привыкла, никого мне не надо…

Да, так правильнее и разумнее! И тогда Женя не станет считать, что она пошла в разнос. Он просто поймёт и забудет про неё. И её не будет мучить совесть. И никаких неприятностей и проблем на работе. И Анька вернётся в семью…

— Соня, о чём ты?! — буквально взмолился он, перебив её бормотание. — Не понимаю… Я сделал что-то не так?

Он попытался дотронуться до её плеча.

— Ты всё делаешь не так! — она с раздражением отпихнула его руку. — Ты, ты… самонадеянный, наглый… думаешь, раз я рассталась с Женей, тебе всё можно? Да я вижу тебя третий… четвёртый раз в жизни! И лучше бы вообще никогда… Как было бы хорошо!

— Пятый, — глухо сказал он. — Ты забыла, девятнадцать лет назад.

Соня попятилась, пытаясь отойти от него подальше. Но он следовал за ней, а, когда пути отступления у неё не осталось — остановился так близко, что она чувствовала на своём лице его дыхание. Руками он упёрся в стену по обе стороны от Сони, но к ней не прикасался. Это ужасно, но у неё не было против него оружия, она не в силах была совладать с собой, когда он находился рядом.

— У нас нет никакого будущего! — жалобно проговорила Соня. — Митя… Мне не нужен красивый роман… любовник на два часа. Я лучше буду одна… всегда, как раньше… Пожалуйста… пожалуйста, отпусти меня… дай мне дышать одной! Мне страшно…

— Глупая, — пробормотал он, — маленькая и глупая девочка. Как же я люблю тебя, Господи, ты бы знала… Какой, на фиг, любовник?! Я же писал тебе — хочешь, даже не прикоснусь к тебе? Завтра подадим заявление, и ты будешь моей женой. Я своих планов на жизнь не меняю. Это он — он был любовник. Я буду твоим мужем.

— Это ты так решил? Разве ты сделал мне предложение? Разве я согласилась? — невесело усмехнулась Соня.

— Сделал, не помнишь — тогда? — горячо заговорил он.

— И делаю сейчас — ещё раз! Или — нет. Нет, всё, забудь. Ты поправишься, и я сделаю его тебе совсем по-другому. Так, как никто никогда никому не делал.

— Ну да, в шикарном ресторане, встанешь на колени, а в зубах — кольцо?

— А вот и нет! — сейчас Дима напомнил ей того, на даче, с ковбойским блеском в глазах. — Увидишь!

Она не верила в эту чушь ни единой секунды. Не питала никаких иллюзий. Просто ей надо было видеть его сейчас, находиться с ним рядом — столько, сколько это возможно. Про завтра она думать не могла. Жизнь её загублена, Мара стонет на небесах… Ну и что. Пусть. Ничего не поправишь.

Соня представила на минуту, что Димы нет — он остался по ту сторону двери. Вечером приехал Женя и… Нет! «Нет, мама, я не могу, не могу! Пойми, ну, пожалуйста, пойми…».

Соня закрыла глаза и почувствовала тошноту. Она ведь, и правда, ничего не ела со вчерашнего вечера. Дима тоже просидел возле неё весь день и, конечно, голодный.

— Пусти, — резко сказала она и, насколько хватило сил, оттолкнула его.

— Соня… Пожалуйста… — в его голосе снова появилась тревога.

— Отойди, говорю. Я что-нибудь приготовлю. Пельмени будешь?

Глаза у Димы сразу заблестели от радости.

— Нет, иди ложись. Я всё сделаю сам! Что это за еда — пельмени? Камни в желудок кидать!

Он неловко, торопливо примерял на себя маску семьянина. По-хозяйски открыл холодильник — там оказалось шаром покати.

— Ну уж, что есть, — проворчала Соня. — Извини, не рассчитывала на таких высоких гостей. Не запаслась омарами… или что там у вас едят? Мраморное мясо…

— Так, хватит болтать! — заявил он. — Тебе только сбили температуру. Помнишь, что врач сказал?

— Мне уже лучше…

— Давай, быстро в кровать!

— Митя!

Он неожиданно подхватил её на руки и понёс в комнату.

— Митя… пусти… Не смей!

Он на секунду замер, потом опустил её на диван, сразу убрал руки за спину и по-детски отскочил — чтобы она, не дай Бог, чего не подумала. Соня с облегчением откинулась на подушку — она всё ещё испытывала слабость. Тогда Дима приблизился, помог укрыться и подоткнул одеяло:

— Поспи ещё. Я тебя разбужу.

— Что ты собираешься делать?

— В магазин бы сходить… Нет, не пойду. Ещё обратно не пустишь — с тебя станется! Ладно тогда, посмотрим, что там у тебя есть.

Дима, и правда, принялся греметь на кухне кастрюлями, а Соня спокойно лежала, глядя на вытертый коричневый ковёр на стене. Удивительно, но она почти успокоилась — подействовало лекарство? Или просто устала жить на пределе? Она снова задремала, и разбудил её только аромат жареной картошки с луком.

— Не вставай! — предупредил Дима.

Он уже тащил в комнату поднос, поставил его на заранее принесенную табуретку и уселся рядом.

— Давно меня никто не кормил, — сказала Соня.

Она приподнялась. Есть очень хотелось, но голодная тошнота мешала проглотить первую порцию. Дима забрал у неё вилку и поднёс кусочек Соне прямо ко рту, как ребёнку. Подождав, пока она прожуёт, схватил стакан с водой и напоил из своих рук.

— А так — тебя давно кормили? — с довольной усмешкой спросил он, увидев её глаза.

— Так — никогда…

— Хочешь, буду всю жизнь так кормить тебя?

— Угу, — саркастически усмехнулась Соня.

Она вспомнила другую табуретку и Вову за ней.

Дима поставил воду на столик и только сейчас впервые увидел Бориса.

— Ого! Вот это встреча… — обалдел Дима. — Привет!

Он аккуратно пожал лису лапу.

Соня напряжённо смотрела на них. Дима не ёрничал, ни шутил. Интересно, что же ответит ему лис?

— Смотрю, ты опять при глазах? Нашёл, растеряша? — продолжал Дима.

Такого, Борис, разумеется, не потерпел.

— Сам растеряша, — ответил он. — Взять-то возьмёшь, а удержать слабо?

Неизвестно, слышал ли это Дима, только сказал неожиданно серьёзно:

— Знаешь… Я твою Соню очень люблю. Ты уж не ревнуй, пожалуйста. Не прогоняй меня. Мы всегда будем вместе. Пока я дышу, буду любить её.

Он не смотрел на Соню. Проговорив это, встал и повернулся лицом к окну, к ней спиной. Поэтому только она угадала, что буркнул в ответ Борис — чуть слышно, себе под нос.

— Тогда дыши… пока можешь.