На Черной реке

Геннадий Старостенко, 2014

Автор в романе «На Черной реке» рассказывает читателю о трудных условиях и событиях в организации производства в нефтяной компании «Дельтанефть», о неординарных, сложных производственных отношениях между ее сотрудниками. В их поступках проявляются люди, способные находить выходы из самых различных ситуаций не брезгуя для этого никакими средствами, и сильные личности с твердым волевым характером. В романе ярко показано, что действиями руководителей компаний в целях личного обогащения и сама нефть и большая часть доходов от нее утекают за границу, а не используются фактически для развития отрасли и улучшения жизни народа России.

8. Толва

Анна открывала дверь своего рабочего кабинета, когда за спиной у нее послышались чьи-то мягкие шаги. Должно быть, ненцы. Наши-то, придя с улицы, стали бы стучать валенками и унтами — избавляться от снега. Но если ненцы… сюда и в это время… то только к ней. Пять минут назад ей позвонил диспетчер: ей нужно спуститься в медпункт для оказания медицинской помощи.

В коридор входили двое в малицах — национальных оленьих тулупчиках.

— Доктор, помоги, братка помирает. — Один из вошедших откинул башлык.

Когда эти двое и еще один оленевод втащили четвертого, Анна ахнула: в том не было и последних признаков жизни — большое синюшное лицо монголоида застывало в прощальном испуге…

— На кушетку его! Рассказывайте, — потребовала Анна.

— Пил много, доктор, — сказал один из ненцев. — Помоги ему, доктор.

— Много — это сколько? — Сердито покосилась она, вспоминая, что и где в медпункте припасено против алкогольной интоксикации.

Другой ненец — постарше и авторитетнее, тяжело опустился на стул:

— Месяц водку пил. Больше. Много пил, еще в январе пить начал. У него ящик водки был — весь выпил. Потом не пил — бросил. Потом снова пил.

Кажется, без сознания. Пульс нитевидный, частый, потом исчезал. Или ей это только казалось — и пульса нет вообще. С дыханием тоже неясно. Кажется, этот тип на пороге клинической смерти…

Пока она готовила инъекции, ненцы ей рассказали, что они с ближней стоянки — в тридцати километрах к северо-западу от Толвинской базы.

— А сами с ним пили?

— Не, — поспешил уверить ее авторитетный. — Не пили. Иногда только. Маленько. Ругали мы его — не пей, дурак, работа стоит… баба от тебя ушла…

Анна лихорадочно — волевым усилием — вспоминала нужное из клинической психиатрии и кардиологии. Ну и какие же у нас признаки? Она подтянула нижнее веко — чтобы заглянуть в зрачок ненцу. Глаз был невидящий, упитой, да и других рефлексов маловато. Нелепо пытаться определить степень интоксикации, и так ясно — она предельная…

Анна волновалась. Жизнь этого несчастного сейчас всецело зависела от ее профессионализма.

— Почему же раньше-то не привезли? — Она повторно и отчаянно пыталась нащупать пульс — и не находила.

Молчание. Виноватое потаптывание и сопение. Что — что там есть у нее, чтобы вернуть этого чертова мужика к жизни? Отлично — есть глюкоза… сейчас она приготовит раствор пиридоксина… Потом физрастворы — это есть, но это потом… Нужно главное — ага, есть камфора и, кажется, кордиамин… Или нет его?

Анна попросила одного из мужиков набрать номер диспетчера — отыскать толстушку-фельдшерицу. Но трубку, сказал оленевод, не подняли, а сама она, подумалось Анне, поди, убежала на флирт на другой конец толвинского поселка, где квартировала какая-то фирма, название которой начиналось с упоминания города — АРХАНГЕЛЬСК-какая-то-УФОЛОГИЯ или что-то подобное…

Злая на себя за то, что дрожали руки (да на виду ж у ненцев), наполнила шприц камфарой и стала закатывать рукав малицы на этом парне. Его имя она уже знала — Михаил, их младший брат. Задубевший рукав не закатывался — тогда она потребовала, чтобы остальные двое (третьего вообще изгнали в коридор, чтоб не мешался) стащили с него верхнюю одежду. Братья стали неуклюже стаскивать, замешкались…

Анна озлилась на них:

— Уйдите.

Подхватила остро отточенными ножницами край рукава — и вжик, как по маслу, резанула рукав до плеча. Потом были долгие поиски вены. Подкачать бы… поднатужься, дружок… но лежавший не услышал бы и ее крика — не то что внутреннего голоса.

Да не забыть бы потом спазмолитик вколоть… есть аминазин, слава богу, а потом уж физраствор…

В медпункт вместе с дверью влетела фельдшерица Татьяна. Стала многословно кудахтать-извиняться, но Анна это пресекла злым окриком. Жестом показала на инструменты — готовь капельницу.

С ее приходом один из братьев глупо заулыбался. Видимо, думал, что теперь его брата точно «откачают», раз этим озабочены уже два медработника…

После инъекции кордиамина прошло уже две минуты, в течение которых Анна успела впрыснуть Михаилу подкожно аминазина и вместе с Татьяной теперь ставила капельницу… И вдруг почувствовала спиной, как в крошечный их медпункт вместе со сквозняками из двери вполз Дух Смерти…

Снова приоткрыла глаз лежавшему — там было пусто. Дыхания не было. Не было и пульса.

— Татьяна, адреналин!

— Что — в сердце, Анна Юрьевна? Да у нас его и нет…

Потом она делала искусственный массаж сердца — за ней Татьяна, поочередно… Потом один из братьев. Выдохлись, не смогли…

— Он умер, — констатировала после долгой паузы Анна.

— Как умер? Он маленько живой еще… Младший брат не должен раньше меня. — Второй подскочил к умершему и стал его остервенело тормошить. Потом повернулся к Анне и заорал на нее благим матом: — Плохой доктор. Брат не должен был…

Он едва не кинулся на нее с кулаками, но в этот момент в медпункт вошел еще один оленевод — крупный метис. Председатель оленеводческого колхоза, назвался Архипом. Приехал с другого стойбища, вызвали по рации. Стал кричать на своих, те отбрехивались — дескать, у Михаила «белая горячка» еще неделю назад началась, что «глючило» его уже между выпивками…

Еще через четверть часа появился участковый уполномоченный. Сказал, что остался в ночь на Толве по случайности. Это был высокий русак с пышными усами. Стал составлять протокол о случившемся.

Один из ненцев перед уходом попросил у нее чего-нибудь успокоительного. Это насторожило Анну. В глазах у него затаилась сильная боль, которую он по-мужски пытался скрыть.

Когда все ушли, забрав с собой тело, Анна погрузилась в тяжелый ступор. Удивительно: пожалуй, только ее одну — доктора, навидавшегося трупов еще в анатомичке, — да старшего брата только и потрясла смерть этого человека, Михаила Малицына. Не смогла вернуть к жизни, а ведь хотела, очень хотела. Вот выполз бы оттуда — и пить бы бросил. А могла ли? Что не так сделала?

Когда Татьяна ушла, Анна закрылась в кабинете на крючок и разрыдалась…

А вдруг не водка была? Вдруг что-то другое…

Знай она в тот момент, что кошмар этот повторится той же ночью, не стала бы прокручивать его в себе снова и снова в поисках собственной вины…

В начале первого ночи ее разбудил стук в дверь. Опять они, — решила Анна. И точно…

Теперь уже привезли Мирона Малицына — того, что кричал на нее накануне. Сам он был в сознании, но жаловался на острую боль в сердце, удушье и сердцебиение. Охал.

— Так вы пили с ним или нет? Отвечайте! — Она буквально пригвоздила его вопросом. Ничего-ничего, лишний укол тебе психику не разрушит. Анна мыла руки. Хорошо еще, что удержалась от второго укола: что же вы снова — к плохому доктору?

И все же — а вдруг не водка, не этиловый? Вдруг эти несчастные проглотили что-то покруче? А ведь точно с ним вместе пили — только хотели это скрыть. Да, расстройство сознания, некоординированные движения, отрывистая речь — невнятная. Кажется, тяжелая депрессия. И все же он почти в спортивной форме по сравнению с тем, в каком виде привезли сюда его брата. Да, все вместе: и депрессия, и испуг, и боли… Со зрением, говорит, еще что-то, в глазах темно бывает…

Говорит, что лучше б сам вместо брата подох… Суицидальное… Но тебя-то я обязательно вытащу, — дала зарок Анна и тут же снова усомнилась: а как тут вытащишь — если они чего не гоже наглотались…

— Ну-ка без истерики — ты же мужик. Приспусти штаны. — Анна «шлепнула» ему в «пятую точку» аминазина. Неправильно, сначала нужно было сердце подпитать. Ничего страшного… ну вот — теперь и глюкозы получил в вену… Надо было все же разбудить Татьяну — все-таки свидетель не помешал бы, история непонятная… хорошо еще, что парень из охраны пришел, так спокойнее.

Маленькая мордочка Мирона чуть повеселела:

— Мне теперь маленько лучше.

Он жестом показал двум своим спутникам, чтобы шли готовить снегоход.

— Стоп, Мирон Малицын. — Она заступила ему дорогу, тряся бутылкой с физиологическим раствором. — Никуда вы не пойдете, пока не волью вам вот это…

Но тот лисой юркнул к двери и оттуда махнул рукой:

— Нет, теперь хорошо. Это я за брата переживал, доктор. Плохо помирал.

На дворе негромко реванул вездеход — и снова тишина. Нет, не тишина. Тишиной она уже называла мерный гул и перестук дизелей на дворе, давно ждавших тепла… некоторые — чтобы остановиться и рассыпаться… Анна взглянула на термометр за окном: — 37 по Цельсию. Странно, она ведь на часы хотела взглянуть…

Что это было — видение ночи?

Анна достала пачку сигарет и закурила вторую за эти пять месяцев сигарету. Первую она выкурила второго января… Попыталась связаться с медиками в Арьегане — не получилось.

Страшная ночь. На ее исходе бригадир оленеводов привез на Толву еще одного — Николая. Тот жаловался на сильную головную боль и просил замерить кровяное давление. От него Анна узнала, что водку они пили в субботу днем. Ее привезли двое с Ижмы, соседнего хуторка в тундре, и пили ее все вместе. Давление, показалось ей, было в норме. Впрочем, она могла и ошибиться… действовала в полудреме…

Потом она поспала пару часов, а в семь подскочила от звонка будильника. Будильник у нее был злющий и осечек не делал. Вяло добрела до столовой, завтракала без аппетита, невпопад отвечала директору «СевНАОгеофизики» о событиях ночи.

В 08.15 Анне Тушиной сообщили, что местные везут на Арьеган еще одного больного. И уже знали кого — Егора Малицына. Анне удалось связаться с доктором компании ТОТАЛЬ в Арьегане и проинформировать о случившемся накануне ночью. Взяла дежурный джип и отправилась туда сама. К ее прибытию Егор Малицын был уже мертв.

— Метиленчик, — почти насмешливо и как бы в утешение ей сказал арьеганский эскулап. — По нюху — почти тот же спирт. Пятьдесят граммов — и свободен, полная деструкция. Сами знаете, коллега.

— Не знаю, не пробовала.

Вечером стало известно о смерти еще двух ненцев — из тех, что приезжали ночью… и еще двух — на Ижме…

Весь вечер и всю следующую ночь она тихо проплакала. Она оплакивала и смерть ненцев в тундре, и гибель мужа в далекой и ненужной Африке, и собственное одиночество, пославшее ее мыкать беды в это белое безмолвие. В день смеха первого апреля ей уже плакать не хотелось, потому что слезы уже были выплаканы и где-то за вахтой вместо нее собачьим страшным воем выл кобель, которому колесом отдавило задние лапы. Потом затих — нашелся добрый человек, отвез на санках в лес поближе к Толве и пристрелил.