S-T-I-K-S. Товарищ Резак

Герман Горшенев, 2021

Эта книга – гимн продуманности, чувству долга и непоследовательности. Такого не бывает? Да, ладно! Книга не призвана обучить читателя социальной ответственности, но в ней есть ответы на многие животрепещущие вопросы. Что нельзя делать в Стиксе, если у вас не аутентичные уши? Кто хранит гранаты нолдов навалом в весёлых пластиковых ящиках? При каких обстоятельствах полночи смотрят запись чемпионата женской гандбольной сборной Массачусетского университета и сборной команды Мексики в записи от 1972 года? Как размер пасти коррелирует с графическим методом расчёта арочных силовых конструкций? Какие ценности находятся в магазине, в котором 50 лет ремонт не делали? Хотите знать ответы? Стикс вечен, бесконечен, и надо всего лишь перейти выступ Пекла. Кстати, ваша супруга часто отказывается ходить на этнографические выставки, стреляет в диджея и чинит танки? Нет? Странно.

Глава 6. Пёс. Новые звуки в научной деятельности

Шли дни. Корж уже давно пришёл в себя, и к историям про патроны и консервные банки добавился героический эпос о собаке, которая не пожелала бросить своего хозяина, а тащила его к спасению через все тернии судьбы. Жил я, разумеется, согласно прописке, у Мальвины, но уходил из дома утром, а возвращался поздно вечером. Всё это время крутился, слушая рассказы бойцов, которые радостно принимали меня в свою компанию. Питался в столовой. Корж со своими тремя чёрными жемчужинами мне, очевидно, помог открыть умение сенса — это благодаря ему я теперь чувствовал всё живое… Но и подгадил он, как по мне, прилично.

Я стал меняться. Туша стала крупнее, а пасть прибавила в размере почти в полтора раза. Сейчас я по размеру укуса мог посоревноваться с пантерой. Пальцы на лапах прилично удлинились — очевидно, сработали генмодификанты, которые должны были превратить меня в подобие человека. Шерсть стала выпадать многочисленными клочьями, на месте которых появлялись роговые наросты. Как мне удалось выяснить, я становился квазом. В отличие от людей, превращавшихся в полное подобие мертвяка, у животных это происходило иначе. Возможно, в моем случае причина была в генмодификантах.

Мой и без того пронзительный нюх стал острее в разы. Теперь я мог, просто понюхав руку, точно сказать о том, что в течение дня ел человек, сколько раз ходил в туалет, когда последний раз чистил оружие, и как давно гладил свою кошку. Немного привыкнув к избытку информации от моего прежнего носа, сейчас мне пришлось полностью перестраивать отношение к запахам. Чтобы занять немного голову, я начал свою научную деятельность. Единственное, что было плохо — так это то, что всё приходилось держать в голове. Записывать или спереть планшет для диктовки я не рискнул.

Мне удалось с головой погрузиться в научную деятельность. Я всегда считал, что заниматься надо тем, к чему у тебя есть возможности. Если ты имеешь рост метр пятьдесят — то, скорее всего, в баскетболе ты успехов не достигнешь, а вот шахматы вполне подойдут. Придумывать уже придуманное тоже несерьёзно. Я решил заняться тем, чем раньше наверняка не занимались — по крайней мере, мне было неизвестно, что раньше этим кто-то занимался.

Чем ближе к старости, тем, к сожалению, больше приходиться проникаться медициной. Анализы крови не всегда проявляют отклонение от нормы, потому что организм по максимуму старается сохранить постоянный баланс. Состава крови и химические компоненты до последнего остаются постоянными, и только совсем серьёзные аномалии вызывают какие-то химические расхождения. В нашем мире сейчас активно начали использовать анализы волос. Волосы выросли, и организм считает их инородный частью тела, и засовывает туда всё лишнее. Подробностей не скажу, но некоторые вещи по волосам видно лучше, чем по крови.

То же самое, как оказалось, касается и газов из кишечника. Если запах крови останется неизменным до последнего, то запах внутри кишечного тракта является инородный частью организма и туда, наоборот, сбрасывается всё лишнее. Запах может меняться в зависимости от состояния здоровья, от того, в покое или в активном движении находится организм, и даже от душевного состояния. Я совершенно отчётливо унюхивал изменение запаха, когда люди разговаривали о бабах или новых стволах, и абсолютно другой запах был, когда они чистили оружие и выполняли нудную, но нужную работу солдата.

На самом деле всё выглядело не так. Я не поехал крышей и не стал извращенцем. Если вы живёте в деревне и, выходя на крыльцо, полной грудью вдыхаете запах утренней росы и свежескошенной травы, то и запах свежего навоза тоже вдыхаете. Всё идёт комплектом, и одно без другого не бывает.

Давление газов из нашего кишечника постоянно сбрасывается. Люди это делают постоянно, неосознанно, совсем немного. Мне, как собаке, совершенно это очевидно, но человеческому уху и человеческому носу это незаметно абсолютно. Это как дышать — действие неосознанное, а то, что человек может обнаружить носом либо унюхать, а тем более услышать — это уже прорывы инферно. В этих случаях с моим чутким обонянием только бегством спасаться. Есть ещё несколько индикаторов, такие как запах кожи, запах изо рта и даже запах носков, но, не имея возможности записывать, я решил пока ограничиться только изучением внутренних газов.

Мне было неизвестно, чтобы кто-нибудь этим занимался ранее. Переписывать теорию вероятности и прочие монументальные труды мне не хотелось. Буду заниматься чем могу, раз силой обстоятельств и случаем мне выдан такой замечательный нос.

Новую область науки я назвал «Запахология» и создавал теорию, получившую рабочее название: «Теория классификации пуков». Это маленькая часть теории, призванной систематизировать запахи. Раз мне, человеку, всю жизнь проработавшему в сфере технических наук и конструирования, достался такой замечательный нос, просто глупо будет не использовать эту возможность. Разумеется, данной главой я не намеревался ограничиваться, но для начала можно попытаться заняться и этим. С чего начинать — никакой разницы, и возможно, теория впоследствии будет переименована во что-то, гордо звучащее как «общая классификация и систематизация образования запахов и условия восприятия», или в том же духе.

Самым главным для меня открытием было выделение базовых запахов. Я выделил три: запах поноса, запах варёной печёнки и запах мусора. Все остальные оттенки запаха, как цветовые точки на экране монитора, складывающиеся в миллионы цветов, были соединением этих трёх в разных пропорциях. Были, конечно, и запахи прямой ферментации. Возможно, я их называю неправильно, но в этой области я ранее специалистом не был, и мог немного путаться в терминах. Если вы весь день ели чеснок или пили компот с экстрактом эстрагона, то и эти запахи будут присутствовать, разумеется — но они не мешают первым трём, а только дополняют их.

Поле для научной деятельности было необъятное. Везде, где были люди, там было и поле для научных изысканий.

Я бродил повсюду. Приходил несколько раз в палату к Коржу, и тут же попадал под чесание. Целью визитов, впрочем, было посмотреть, как себя чувствует мой товарищ, и показать, что мне не плевать, как он выздоравливает — а не получить сеанс ненормируемого массажа.

Ещё одним видом научной деятельности для меня стало изучение себя. Может, и звучит странно, но сейчас во мне происходили грандиозные метаморфозы. Моё умение я однозначно классифицировал как сенс-навык, именно так его здесь называли. Я специализировался на крупных живых объектах. Птичек, зайцев, небольших собак и кошек я не чувствовал в упор. Несколько раз пугался, когда, уверенный в том, что рядом никого нет, спугивал у себя из-под носа сороку, улепётывающую от меня с дикими воплями, или, гуляя по посёлку, обнаруживал в нескольких сантиметрах от морды шипящую надувшуюся кошку. Самым тяжёлым для меня было понять механизм работы и систематизации информации. У меня не было красных и зелёных точек, как на радаре — я просто знал.

Это не всё, чем порадовало меня моё новое тело. Чутьё было выше всяких похвал, а ещё одним источником информации стал слух. Если человек двигается бесшумно, то это так только для него и других людей. Мы, собаки, прекрасно всё слышим. Любой Бобик в курсе, что в сад за абрикосами залезли воры, и только его природная лень позволяет ворам сохранить подобие инкогнито. Встать и погавкать — зависит от настроения. Что касается нюха, то запахи не могут быть незамеченными, они могут быть проигнорированы, и это только вопрос подветренной стороны. Если по ветру к вам идёт тракторист, просидевший всю смену за рычагами, а после смены немного принявший на грудь, вы о его приближении узнаете.

Пока Корж выздоравливал, я принял участие в боевых действиях. Стронги активно использовали собак по тем же причинам. Слух, нюх и ночное зрение у собаки не в пример лучше человеческого. Я вошёл в состав отряда, задачей которого было обнаружение муров, подбирающихся к нашей базе. Место нашего стаба было очень удобное. Совсем рядом была некая чернота, вблизи которой не летали беспилотники, и артиллерию для удара по нам тоже применять было бесполезно по тем же причинам. Вместо фугасов к нам на стаб падали безвредные болванки, или снаряды взрывались ещё в воздухе. Если муры хотели нам подгадить, то им надо было подбираться практически под самые стены, на дистанцию прямого выстрела из гранатомёта.

Я и парни моего отряда мочили муров и их хозяев внешников. Кто такие внешники, я так и не понял, для всех это было и так очевидно, а вот собаке по-прежнему так никто и не объяснил — хотя если я подходил к пулемёту и имел неосторожность его понюхать, то получал целую лекцию об оружии и демонстрацию неполной разборки. Золотое правило, что нужно рассказывать мне всё, на что я обратил внимание, действовало безукоризненно — кроме объяснения, кто же такие внешники, и почему от них столько проблем. Спросить у моего коллеги, встреченного в лесу, или у пантеры — я не догадался.

В один из рейдов я почувствовал странных людей. Специально я это не продумывал, просто, когда чувствовал муров, то формально рычал и становился в дурацкую стойку с поджатой лапой. Люди почему-то думают, что именно так собака должна стоять, когда чувствует добычу. Была какая-то старая картина из учебника по литературе, с изображением такой собаки и охотника. На самом деле так стоять очень тяжело, и обычную собаку, скорее всего, заставить так поджимать ногу не получится. Автор изображения, как по мне, имел слабое представление о собачьей анатомии.

Впервые почувствовав внешников, я так удивился, что, начав по привычке рычать, сменил тембр рыка, а затем и вовсе перешёл на писк. Я не знал, что это именно они, просто эти приближавшиеся были несколько другие. Оказывается, за мной следили больше, чем я мог подумать. Ребята как-то подобрались и отправили разведку, которая и доложила, что я обнаружил аж целую колонну внешников. Тогда, имея в отряде всего пять человек и одну квазисобаку, мы потихоньку слиняли, сообщив куда следует.

Я ничего не стал менять. Если приближались только муры, то рычал обычно, поворачиваясь в сторону и становясь в стойку. Для внешников я сохранил рык, переходящий в писк с различными вариациями. Приближение заражённых я обозначал коротким рыком, а если надо было пройти мимо нескольких групп тварей, то, помня, как тащил Коржа, я брал за рукав кого-нибудь из группы и делал несколько тянущих движений в нужную сторону.

Моё умение сенса росло как на дрожжах — впрочем, как и морда. Проплешины, на которых росли роговые пластины, увеличивались, а шерсть выпадала. Я изрядно прибавил в размере. Изменения происходили рывками. Можно было неделю не замечать, а потом за два дня поменяться до безобразия. Я как-то вернулся домой с пятидневного рейда, и Чарлик меня не узнал. Тупое животное спряталось за Мальвину, которая только ойкнула при виде моей красоты и прикрыла в ужасе рот ладошкой. Зато Корж был в восторге. Он ржал в голос на всю палату, сознавался соседям, что с самого детства хотел страшную служебную собачищу — а теперь при виде меня бультерьеры вместе с хозяевами гадиться будут. Перебинтованные товарищи по госпиталю согласно кивали и лыбились в предвкушении. Меня же больше всего в этой трансформации радовало удлинение пальцев. Они были по-прежнему пригодны для хождения, но стали иметь гораздо больше степеней свободы; а за счёт того, что они были натренированы держать моё тело, пальцы стали очень сильными.

Я втихаря пробовал пользоваться инструментами. Один раз использовал ножницы по металлу, просунув два пальцы в ушки. В бытность человека перекусить стальку в четыре миллиметра, используя указательный и средний палец, я точно бы не смог — а тут силы хватило на электрод-шестёрку и кусок медного кабеля квадратов в сорок. Очень много движений я перенял от пантеры, вспоминая, как она работала лапами, когда Коржа бинтовала.

Я был счастлив: научная деятельность, налаженный быт, друзья и регулярные пикники с оружием. Нам даже пару раз удалось поджечь бронетехнику неприятеля, и я сидел у пылающей машины, смотря на огонь, грея морду и с удовольствием вдыхая запах горелой резины и пылающего топлива.

А! Вот ещё что! Этому дала, и этому дала, и этому дала, этому — не помню, пьяная была, но, скорее, дала, чем не дала, а этому не дала, но ему, фу-у-у, ему никто не даёт. А вот этому тоже не помню, всех разве упомнишь? Нет, надо однозначно прекращать эту благотворительность.

Это я сейчас говорил про мою занятость и плотный график работы. Я только приходил с одного рейда, как меня сразу хватали и тащили в другой рейд. Все служебные собаки теперь сидели по домам, и выходили в рейды по остаточному принципу. Я от усталости не фигурально с ног валился. Несколько часов на сон — и в рейд. Ну, конечно, в чем смысл брать обычную собаку, если можно взять суперсенсорную собаку, которая за несколько километров знает о внешниках и мурах, да ещё и различает, кто есть кто.

Это у нас был очередной рейд. Спокойно себе сидел в раздумьях, меня даже чесальщики особо не доставали, занимаясь своими делами. Наш отряд облюбовал небольшую полянку со скамейками в большом полудиком парке. Рядом проходило шоссе, а неподалёку что-то там тоже нужное. Я не спрашивал, разумеется — мне и не рассказывали. Спокойно сидел на заднице и скрёб задней ногой за ухом. Ко мне подошёл один из парней и встал рядом, рассматривая меня и к чему-то приноравливаясь. Я опустил заднюю ногу и внимательно посмотрел на бойца.

— А кто тут у нас? — начал он свой бесхитростный диалог.

Я передней лапой поднял жетон и немного отодвинул морду.

— Блохастый! Это у тебя случайно получилось. А давай ещё раз? А кто тут у нас?

Ему и правда с одного раза непонятно? Нельзя прочитать? Игнорирую. И что вы думаете? Повторяет:

— А кто тут у нас? — берёт рукой мою лапу и моей же лапой подымает жетон и повторяет: — А кто тут у нас?

Это он меня мой собственный жетон учит показывать? Меня дрессируют? Лапой жетон показывать учат? Обозначаю попытку укуса в область паха. Пасть у меня сейчас огого! Боец так шустро убрал обозначенную область подальше, что тело согнулось треугольником и плюхнулось на задницу. На всякий случай мой дрессировщик отполз, активно двигая пятой точкой ещё метра на два.

Вот же придумал — меня жетон учить показывать! Возмущение так и пёрло. А давай я его, пока он у меня азы жопохождения постигает, теории Мора научу. Будет знать, как графическим методом силовые нагрузки в арочных конструкциях рассчитывать. Это, конечно, не Мор начал, это ещё Кульман разработки затеял, но Мор довёл до сухой рабочей научной теории. Демонстративно показываю, что мне больше неинтересно, и отхожу в сторону. Вот же прямоходящие — как рыкнул, так разбегаются, боятся, а как хвостом вильнул, так чесальщики со всех сторон стаями налетают.

Подошёл к разложенной брезентовой накидке, на которой стояла еда. Придвинул поближе лапой миску с кусками мяса и взял пастью самый большой. Рука потянулась почесать меня за ухом. Рыкнул. Рука скрылась. Вот же достали: пока не рыкну, всё надо где-нибудь почесать, потрепать… Когда надо, я сам подойду. Сколько же мы своим домашним питомцам добра причиняем! Я направился в самый дальний угол стоянки. Хвост предательски вилял. Скотина ты, хвост. Так я этими мышцами и не научился управлять. Хвост прекрасно помогал, когда я бегаю, замирал, когда настораживаюсь, а в обычной ситуации жил своей жизнью.

Я спокойно ел. Дефиле на заднице и чудесное спасение самого дорогого активно обсуждались, и ко мне с дрессурой больше никто не лез. Я просто лежал на брюхе и, придерживая лапами кусок мяса, ужинал, откусывая небольшие кусочки. Солнце уже почти село, и оставалось только наслаждаться редкой возможностью ничегонеделания.

Просто полежать у меня, как всегда, оказалось мало времени. Я себя впервые ощутил по-настоящему сенсом, когда ощутил их. Это был взвод внешников — четыре пулемётчика, четыре гранатомётчика, четыре снайперки — два «дырокола» и две малошумных, соответственно. От них пёрло силой и злой решимостью, да и состав взвода был странный. Как узнал — не спрашивайте, вот узнал, и всё тут. У меня аж шерсть на загривке встала дыбом, а почувствовал я их, когда они были совсем рядом. Меньше километра, и только густые посадки растений и редкие строения отгораживали нас от прямого контакта.

Муры и наши парни были примерно ровней. Бойцы были вооружены на сходный манер, и сражались каждый за свою правду. Небольшое техническое превосходство муров мы компенсировали знанием местности и верой в правое дело. Внешники были другими. По сравнению с ними мы были голодранцами, недоученными салабонами-призывниками, которым выдали старенький автомат, фляжку и пилотку. Слаженностью групп и снаряжением они превосходили наших бойцов на порядок. Эти внешники были злее и опаснее в разы, и дело не в оружии, и не в том, что они всегда были в костюмах химзащиты. Я знал — эти ещё опаснее.

Как можно более недобро я направил морду в сторону внешников и зарычал, как я это обычно делал, но вместо ожидаемой настороженности вышло иное. Осторожное рычание и вздыбленные остатки шерсти между роговых пластин ничего моим товарищам не сказали. Бойцы хотели видеть и слышать только желаемое.

— Блохастый внешников почувствовал, около взвода, — радостно извещали они друг друга и собирались со всех ног бежать ловить супостатов.

Они так безмятежно готовились к бою и уже начали выдвигаться на позиции, что у меня, похоже, не оставалось выбора. Несущиеся бешеными кошками мысли разрывали мою голову и скребли мозг. Гавкнуть? Заговорить и объяснить, что они придурки? Исполнить танец? Убежать? Их точно всех положат, им туда нельзя никак. Спалиться? Я набрал в лёгкие побольше воздуха, и на автомате поменял в своей будущей речи слова с «сопливыми» буквами на синонимы, а затем, повинуясь пришедшей в голову идее, сделал несколько прыжков.

Удобная всё-таки эта ручка на загривке формы. Мои зубы клацнули на холке командира, и мы вместе завалились назад. Он прилично бахнулся каской об землю. Передние назад, задними отжать. Передние назад, задними отжать. Меня материли, фукали, били по морде, но шансов у человека подняться не было. Передние назад, задними отжать, и я рывком смещаю тело бойца ещё на полметра. Подняться, перевернуться или вырваться у человека никаких шансов не было. Остальные вскинули оружие, наблюдая за моим бесноватым поведением — но стрелять в столь полезную суперсенсорную собаку не спешили. На десятом рывке командир перестал брыкаться и материться, а его руки в тактических перчатках начали чесать мне под челюстью.

— Фу, Блохастый, фу, отпусти. Не пойду я туда. Отпусти, — командир сменил голос на спокойный, домашний.

Я отпустил лямку и сделал шаг вперёд. Моя морда нависла над лицом человека, и с полминуты мы играли в гляделки, смотря в глаза друг другу. Что там думал хомо, мне неведомо — но выводы он сделал. Народ напрягся. Была послана разведка в составе пары глазастых бойцов, которую вырезали раньше, чем они успели вякнуть. Вот тут уже мои парни забеспокоились по-настоящему.

Как я и предполагал, внешники всегда были профессионалами и сработанной группой. Из девятнадцати рыл нашего отряда до стаба добралось двенадцать живых бойцов и одна обнаглевшая псина. Пара человек была на носилках, и почти все в разной степени ранены. Пока мы отступали, бойцы уже успели обсудить мою выходку и пришли ко мнению, что если бы я не проволок командира за шкирку, то трупов было бы девятнадцать, и ещё неизвестно, как бы всё обернулось после. Внешники имели возможность нас порвать, но раскрыв своё инкогнито и не имея возможности нас быстро уничтожить, предпочли дать отойти, а затем ушли сами.

Если ещё кто-то до этого воспринимал меня как собаку, то теперь все относились ко мне как к бойцу. В столовой уже давно стоял журнальный столик с моими мисками, и, приходя поесть, я получал кусок мяса. Меня вписали в штатное расписание как человека. Здесь было довольно много собак, их использовали как дополнительные уши и глаза отряда, но скажите, зачем брать обычную собаку, если можно взять меня? Все уже понимали мои возможности.

За моим поведением теперь следило множество глаз, пытаясь вычислить зависимости и распознать мои сигналы, а у меня голова взрывалась — как выработать невербальные средства общения, чтобы доносить нужную информацию и не палиться. Это сработало только чудом, и хвала моей наглости, что мы выбрались, но этот трюк был всё же одноразовый. С этого момента в моей научной деятельности появился третий пункт исследований: «Активное слушание и односторонняя беседа».

Сейчас я серьёзен как никогда — вот, правда, серьёзный. После этого случая за мной наблюдали все, а я мучился раздумьями, продумывая ситуации. Систему подачи сигналов я интуитивно уже выработал, осталось доработать детали. Все были в курсе, как я рычу на муров и внешников, я уже приловчился обозначать заражённых и показывать проходы между групп тварей. С количественными показателями тоже всё нормализовалось. В штуках показывать не стоит, но, помимо цифрового выражения, есть ещё и аналоговое. Всегда можно порычать на большую группу побольше, на маленькую поменьше, а если знать меру, то двуногие очень даже неплохо понимают мои сигналы. А вот скажите, что делать, если тебе приходиться общаться с незнакомым человеком, и его нужно расспросить об обстановке и дать ему рекомендации? Всё это надо, разумеется, выполнить в режиме, когда он человек разумный, а ты собака тупая.

Я ходил, радостно задрав морду — а хвост, чувствуя моё настроение, вилял. Мне уже давно не выпадало столько интересных и новых направлений для научной деятельности; расстраивало только одно — отсутствие возможности переноса своих наработок на бумагу.

В таких вот мыслях я набрёл на бойца, заправляющего ленту для крупнокалиберного пулемёта. Он монотонно вкладывал патрон за патроном и впрессовывал их машинкой. Через каждые пять-семь штук шёл уникальный, с пулей, почти полностью сделанной из вольфрама. Мне плевать, чем они тут заправляют ленты, но сам патрон мне был интересен. Сердечник делался на специальных высокоточных станках и имел дополнительные нарезы под биметаллической оболочкой для того, чтобы, попадая в твёрдую преграду, компенсировать вращение, добавляя проникающую способность. При попадании от биметаллической оболочки разлетались снопы искр. У пули даже бороздка перед тупым рылом была, чтобы доворачивать нормаль. Я попытался выколупывать этот патрон. Видя мои усилия, заряжающий мне помог и дал понюхать это изделие военпрома. Однако, как я и предполагал, это был именно тот редкий патрон, и для пулемёта он не предназначался. Кучеряво они тут живут, раз в пулемёт такие патроны заправляют. Уникальный, можно сказать, ручного, единичного изготовления предмет делался специально для стрельбы из крупнокалиберных снайперских винтовок на максимальные расстояния по легкобронированной технике и иже с нею. Конечно же, он подходил для пулемёта, но стрелять такими боеприпасами — крайняя форма расточительности. После моего обнюхивания парень побежал к командиру показывать патрон, высоко размахивая им над головой и крича во всю глотку:

— Блохастый опять патрон унюхал! Вот он, патрон!

Я семенил следом. Командир внимательно посмотрел на принесённый предмет и вкрадчивым, почти ласковым голосом спросил:

— А ты сам не видишь?

Боец глупо помотал головой. Командир перевёл взгляд на меня. Я присел на все четыре лапы, а хвост, чувствуя настроение, замахал. Я так и не понял, как мышцами хвоста управлять, но транслировать настроение изредка получалось.

Подозревая, что что-то идёт не так, парень начал оправдываться:

— Может, у него нюх? Может, что-то унюхал? Он служебный, его учили.

— Да. На вольфрам у него нюх. А у тебя глаза из жопы растут? Ленты из коробов вытаскивать! Кругом! Марш! — прервал его начальник, отправив обратно, затем глянул на меня.

Я состроил морду как можно глупее. На мою деланную невинность только покачали головой. Я последовал за убежавшим товарищем. Через пару минут подошёл командир с парой наших снайперов. Это были настоящие мастера крупного калибра, посылающие за два километра пулю и отрывающие половину ноги муру — левую или правую на выбор — или голову внешнику. Внимательно осмотрев ленты, они нашли ещё полсотни вставленных в ленту безо всякой системы аналогичных боеприпасов. Совершенно очевидно, что боец даже не попытался заметить отличий этих от обычных патронов.

Как они его материли! Пытались выяснить у заряжающего, почему у него глаза из внутренней части полового органа растут, ведь что-то их прикрывает, раз он различий не видит. Про родственников спросили раз сто, и построили столько же догадок об их происхождении. Много чего интересного он узнал о себе. Чтобы было понятно, как всё серьёзно, когда перепуганный горемыка попытался вытаскивать патроны, то снайпера его отогнали и делали это сами, специальным инструментом, а когда патроны доставались, их внимательно осматривали и раскладывали в разные кучки, и затем упаковывали в мягкую и чистую фланельку, которую специально притащили. Я заслужил ещё несколько подозрительных взглядов, на которые отвечал глупой мордой и виляющим хвостом.