Там, где обитает любовь

Гиви Леванович Кобулашвили, 2020

Главный герой, влюбившись в одноклассницу, без своего участия ее уже не оставляет – что в школе, что после школы. А когда она по-настоящему нуждается в помощи – готов и на крайнюю меру. Видеть рядом дорогого тебе человека с улыбкой на лице – едва ли не самое главное в жизни. Это и есть лейтмотив повествования.

Нет предела соверш

енству

Гуля у нас появилась недавно, после соединения мужских и женских школ, немного позже. А мы, придя в сентябре, пол класса девочек застали. Почти все были из образцовой во всем районе женской школы. Высокая успеваемость, порядок, ученицы нарядные, и школа красиво разукрашенная. Название так и напрашивалось — заведение благородных девиц. Во всем чувствовалась рука уважаемой Ксении — директрисы. В прошлом такое заведение и заканчивала. Во время парадов в колонне района первыми всегда ее девочки шли.

А наша мужская школа как? Нет предела совершенству. И наша по своему была примерной, может даже примерней. На окрайне города располагалась, в окрестностьях горы Махата. Район не был плохим. — На горе Махата, солнце строит хату, — Славик даже стихами стал изъясняться. Водители такси в вечернее время этих мест все же сторонились. Из окон школы было видно кладбище. Наиболее мотивированные граждане его и облюбовали, играть в кости. Перспектива была заманчивая. Что далеко ходить, понравится — можешь и насовсем остаться, лучшее место где еще найдешь. Не так часто, но время от времени так и бывало. Наркомании, за редким исключением, не было. Все будущие наркоманы на футболе были помешаны. Во дворах, на улицах, на спусках и подъемах, везде мяч гоняли.

Наш класс, к нашей радости, был в самом глухом месте, на последнем этаже в конце коридора. Веселись как вздумается, учительская далеко. В классе сорок волков сидели. С приставленными к нам охотниками рукопашный бой вели. Охотники себя за учителей выдавали. Война шла на тему знания и незнания. Чтоб нас завлечь в западню, что только не придумывали. В городе не оставался успешный писатель или другой деятель искусств, чтобы встречу с ним не устроить. Даже самого Галактиона в школу привели. В театре юного зрителя не было представления, чтобы ученики не смотрели. Пока школу закончишь, хочешь — не хочешь, все спектакли приходилось увидеть. Но сдаваться и мы не собирались. Для двоечников же золотой век расцветал. Жили припеваючи — из класса в класс спокойненько переходили. Знали, отчислить не отчислят.

— У школьных ворот шпана ожидает, — в учительской объявление висело. Самое большее на второй год в том же классе оставить. Господа не желают учиться, кто виноват? Учитель безусловно, какие тут еще суждения. Некоторые в лотерее машину выигрывают, учителям они достались. Что с ними делать, не знали.

Уважаемая Катрин знала. На этот счет свой подход имела.

И у нас такой был — со стажем. Здоровьем дорожил. — Двойка первый признак хорошего здоровья, — делился опытом. Чтоб в этом убедиться достаточно было хоть раз на него взглянуть. Здоровяк, каких еще найти надо. Из дома железки таскал, на уроках грыз. — Это семечки подсолнуха, — уверял. А мы такие наивные, так сразу и поверили. В школьной пристройке в одном месте кирпич вывалился. Когда здоровяк пришел, увидели — палец завязан. Подозрение возникло, причастен. Сожаление было искренным: — Я не нарочно, — сказал, — ненароком задел пальцем. — То, что перед школой столб кренился, вот-вот должен был упасть, про это ничего не говорил. Но, должно быть, это также его делышки. Ненароком и мимо него мог пройти. Это уже собственным умом домыслили. Илларион, его отец уважал знания, все время укорял. А он и здесь оправдательный довод имел:

— Не всем же Илларионом быть, что к чему, как-нибудь сам.

— Пускай так, но те же великие писатели, для тебя как бы никого и не было. Хотя бы один стишок, и то не знаешь.

— Велика важность, стихи и я могу написать, — себя нахваливал.

Что ты будешь делать, такого ничем не проймешь. Но, и то правда, свое дело знал туго. Все успевал, и в том же классе оставаться и из класса в класс, как с ветки на ветку, перелетать. В этой области если бы звание профессора существовало, ему бы присудили. Не присуждали. Звание может и существовало, но как видно квалификации не доставало. Не беда, куда спешил, все еще было впереди. Мы же ждать не стали, и без этого уже Профем прозвали. Таким парнем был Профе. Его уговаривать — об стенку горох.

За дело Катрин взялась. Только в класс войдет, сразу за него примется.

— Сообразительный, ты еще здесь? Иди сынок женись, — говорит. Но Профе не только по фамилии был сообразительным, но и на самом деле. Задумку Катрин сразу же разгадал.

— Этими зернышками своих кур покорми, — отвечал. Не вслух, на языке немых. Мы этот язык не знали, Катрин знала. Понимать понимала и все равно от него не отстала. Поначалу и Профе вместе со всеми смеялся, потом, видимо, себе на ус намотал, перестал смеяться. Катрин тоже на полдороге не остановилась, за свое держалась. Ее усилия не пропали даром. Вопрос женитьбы был решен положительно. Только женился не Профе. Уши, как ни странно, и у других были. Снохе не говорили, золовке сказали, а та все же услышала. Жену Джардо привел. К знаниям тянущий парень был. Способностями бог не обделил, многие могли и позавидовать. Исчез. В классе его место пустым осталось, на одного талантливого ученика меньше стало. Катрин чуть не помешалась.

— Бог свидетель, про него даже не заикалась, — сказала. Из таза воду хотела вылить, не ребенка выбросить. Родители не дали школу закончить. Убеждали:

— Образованным человеком ты уже стал, пора и за дело взяться. Надо успеть детей народить, самое малое десять. — Потом, как собрали деньги на выкуп невесты, все дороги для побега перекрыли. Вода камень точит. С одной стороны авторитетное родство, с другой стороны не менее авторитетный педагог, сломается человек, другого чего еще ждать. Катрин ходила с испорченным настроением, себя винила. Но не быть ей всеми почитаемой Катрин, если бы не доказала правильность разработанной теории. Свою линию гнула до конца. Теория себя оправдала. Не хочу учиться, хочу жениться¹. Так и он, женился Профе.

— И раньше бы так поступил, жалко было одноклассников бросать, — признался, встретив Славика.

— А что жалел, тебя все равно оставили бы в том же классе, — Славик возразил.

— Еще раз оставить не посмели бы, — Профе сказал, — могли работу потерять. — Что считал для себя полезным, и без поучений знал. Ума палата, а он школу бросает.

Но его тяга к знаниям на этом не закончилась. В отличие от некоторых, жена с ним церемониться не стала. Выискала ему головную боль — бумажку окончания школы принести, пусть даже вечерней. Идея его прямо-таки вдохновила, почти что до потери сознания. Но возникать не стал, так, чуть–чуть, для порядка, что зря гусей дразнить. Вечерней так вечерней, принес, хотя пришлось и побегать. Зато, что к чему, как и обещал Иллариону, и это уяснил. Дальше легче, уже без понуканий. Опыт, слава богу, уже был. Откапал благодетелей высшего образования, деловитых. В институте зачислили. Ездить далековато, но для такого начинания сгодится. В конце каждого семестра он там. Утром — деньги, вечером — стулья², что за проблема. С ветки на ветку, с курса на курс, уже и четвертый курс пошел. Так недолго было и диплом профессора заиметь. А что тут такого? Еще в школе ведь светило. В смете такой пункт уже значился. Но вот неувязочка — налаженный как часы учебный процесс пришлось снова прервать, правда уже не по своей воле. Кому то вздумалось взяться за медный таз. Им все и накрылось.

— Ничего, незаконченное высшее тоже хлеб, сказал, — бумажка в кармане.

И точно.

— Время не ждет³, — сказано. Десятилетие окончания института, место проведения торжеств выбрано, заказ сделан. Вся наша группа, с супругами, и преподаватели тоже, все в сборе. Стоим перед банкетным залом, маемся. Туда не пускают, другим пообещано. И не кем-нибудь, а самым администратором гостиницы. Выше некуда, выше только звезды, никому не пожалуешься. Остается убираться восвояси, поискать другое место. Как ни упорствуй, их не прошибешь, а этого администратора и подавно. Сидит не мигая, вид неприступный, щеки надуты. Щеки то надуты, но лицо все же знакомо. Так это же он, дорогуша. С глаз долой — из сердца вон. Но нет, признал — таки, даже рад был меня видеть. Поиски другого места не понадобились.

И другие учителя не вчера родились. Опыт и у них был предостаточный. В деле воспитания и просвещения молодого поколения у самых свои подходы были припасены. Учительница географии Уважаемая Фефо урок всегда начинала с закрепления пройденного материала, типа:

— Бывал из Вас кто-нибудь в зоопарке? — спрашивает.

— Как же уважаемая, все там бывали, — отвечаем хором.

— А видели там запертых в клетках диких зверей?

— Конечно видели, — не разочаровываем и мы.

— Так вот эти звери вы и есть, — делает Фефо логический вывод. С этим мы, конечно, не могли согласиться, но обиду не показывали. Знали, она только недавно в зоопарк ходила, все еще под впечатлением пребывала.

После подобных вступлений переходила к описанию разных стран. Делала все обстоятельно, где какие звери водятся, не забывала. Что-что, а это знали со всеми подробностями. И что у нас общего с ними, тоже.

Психологию сам Гола преподавал, директор школы. Начиная с первоклассников, даже еще не увидев, его имя уже с уст не сходило. Что только ему не приписывали.

Учителям запретил в театр оперы и балета детей водить. — Там лебединое озеро, а плавать не все умеют, — предостерег.

На рельсах человек сидел, — подвинься, — сказал, — дай и мне присесть.

Хлебопеку смертный приговор вынесли. — Хлебопек у нас один, а кузнецов двое, вместо хлебопека одного из них и надо пристукнуть — предложение выдвинул.

Много таких. Часть из них может так и было, но большинство творческими усилиями других появлялось. Внести свой вклад старался каждый. У него свои перепелки водились, это так, но кто их не имеет. Не это было главным. Главным было то, что всю школу в руках держал. Кто не опирался лишь на чужие мнения, знал — в таком районе, как наш, сделать это было непросто. Вызов в его кабинет для всех считалось высшим наказанием. Знали, в первую очередь подбородок надо беречь. Не ровен час рукой дотронется. Вначале подбородок начнет вверх двигаться, потом на цыпочках поднимаешься, а потом и вовсе к потолку устремишься. Так и будешь висеть между небом и землей. А если это мало покажется, не суетись, всему свое время. Вскоре и парить начнешь в воэдухе.

Порядок — мать успеха, — объявил Гола войдя в класс. На парте надо было красиво расположить книгу, тетрадь, дневник, чернильницу, ручку, карандаш и ластик. Эти последные зачем были нужны, никто не знал. Но как раз это и было его затаенным оружием. Наслышался военных хитростей, вот и пускал в ход. Некоторые действительно забывали класть на парте карандаш и ластик, мол все равно не понадобятся. Молодо-зелено. Таких вызывал урок отвечать. Но мы дознались — спастись еще можно. Главное — при пересказе материала ни на секунду не останавливаться. А время от времени текст терминами психологии разбавлять. Все остальное, о чем расскажешь, о чем нет, не имело значения, Гола этого не слушал.

Костик так и поступал. Каждый раз чего-то забывал на парте положить, но хорошие отметки все равно получал. Как вызовут, чтобы ничего не перепутать и не остановиться, одну и ту же историю рассказывал. Не то что он, и мы все назубок уже знали.

— Когда Михако, дед мой, бабушку похитил, она крик и шум раньше времени подняла, еще деревню не миновали. Темперамент холерика имела, не вытерпела. Михако буйным характером отличался, разозлился. — Мы так не договаривались, — сказал. Потом Элпите, то бишь бабушка, спорить стала. — И так темно, а ты меня еще и тулупом накрыл. Думала, что уже из деревни выбрались. — Потом в деревне услышали и за ними погнались. Дела стали совсем никудышными. Надо было срочно на что-то решиться. Но Михако был сангвиник. Раздумывал недолго, выход нашел. Что он придумал, это мы уже не знали. На этом самом интересном месте Гола останавливал.

— Вижу, урок хорошо выучил, — говорил — можешь сесть на место.

На перемене Костика упрашивали сказать, что-же дед придумал, но он все потом да потом.

— Сейчас некогда, длинная история. В другой раз как вызовут, расскажу. Точно с этого места и продолжу, — обещание давал. Но в следующий раз опять все начинал сначала. Школу так закончили, что так и не узнали, что там Михако придумал.

Гола, при объяснении нового материала книгу всегда в руках держал. Часто и прочитанное путал.

— Голову наотрез дам, если не первый раз читает, — Славик говорил.

Но Гола, оказывается, не простой был человек. Это впоследствии узнали, когда на его похороны высокопоставленные военные съехались. Герой войны, участник восстания на Тексель. Никто этого не знал, и сам никому не говорил.

Учительница биологии уважаемая Татия, по образованию художница, к своему предмету подходила профессионально. Отвечать урок выходили со своим альбомом. В альбоме заданный материал зарисовывали. Неважно, что это, одноклеточное, многоклеточное, а то и весь слон. Если чего-то, на твой взгляд мелочь, опускал, оценка снижалась. Лучше других у Вадика получалось. Хвалила, к предмету серьезно, мол, относится. Была бы оценка выше пятерки, поставила бы. А Вадик на этом так руку набил, что после окончания школы в художественную академию поступил. Впоследствии известным художником стал. Новое слово в живописи, критика отмечала. С Костиком разоткровенничался:

— Заказов много, — сказал, — но чтоб не заказали, в конце все — таки перехожу на рисовании одноклеточных и иже с ними. Каждый раз слово себе даю, что это не повториться. С собой все равно ничего не могу поделать. Нарисовать портрет человека и рядом Хламидомонаду и подобных персон пририсовать, куда это годится. С другой стороны, лучше других такие и получаются. Как живые смотрятся. Живой уголок в школе устроить, мысля запала. Не податься ли в учителя биологии.

Но авторитет в наших глазах больше всех Анги имел — учитель труда. И образование хорошее дал, в первую очередь в жизненных вопросах. Задаваться перед нами не стал. На первом же уроке всю правду о себе выложил. К роду потомственных аферистов принадлежал. И трудовые навыки старался нам привить, этого не отнимешь, но о делах дедушек тоже рассказывал. Слушали с интересом.

Больше других прапрадедушкой гордился. Непревзойденной пройдохой, судя по всему, был. Целый город продал вместе с жителями. Покупателя убедил, что это его собственность. Покупатель — приезжий из цивилизованной страны, из Полинезии, с островов Туамоту, что в тихом океане. Законопослушный гражданин, в его стране такие вещи не происходили. И представить не мог, что где-нибудь такое могло случиться.

Его дед таких достижений не имел, но и он не был простачком. Про себя ничего не говорил, не в его привычках было.

— Что бублик заиметь, что себя хвалить, цена одна, копейка, тебя другие должны похвалить, — говорил.

А говорил не зря. Уже после окончания школы, Славик газету показал, про Анги было написано. Дипломы института подделывал, от настоящих не отличишь. Ну и цену высокую заломил.

— То-то и оно, — Славик сказал, — а я в догадках терялся, больше всех в мире дипломированных у нас насчитали. Шапку кинешь, в инженера попадешь — было написано.

После того, как все, кто жаждал, стали дипломированными, стоимость снизил. В конце, когда покупателей почти что не стало, за полцены диплом начал продавать. Когда милиция взяла, уже в рассрочку отдавал. Милиция поспешила. Еще бы повременить и вообще мог исправиться, вместо денег сдачу экзаменов потребовать. А потом, чем чорт не шутит, из полученных доходов кое-кому и стипендию назначить. То, что у него золотые руки, знали, но что такое сумеет сделать, не представляли. Сейчась уже черед дедушек настал достижениями Анги гордиться.

Анги был практичным, но широтой взгляда, на всю вселенную, выделялась уважаемая Венера. Недаром доверили предмет астрономии. В класс заходила с картой этой самой вселенной. На карте надо было найти землю. Найдешь — отметка обеспечена. Но с этим еще можно было справиться. Знатоки подсказки не спали. Труднее было понять другое. За картой палочка следовала. Должно быть из космоса, больше ниоткуда.

— Это указка для карты, — говорила. Хотя, по правде говоря, больше на дубинку походила. Потом весь урок с пристрастием это выясняли. В конце урока все было выяснено. Пол класса в шишках на голове сидел. Венера отзывчивое сердце имела, незлобивое. И шишки с тем незлобивым сердцем раздавала — желающим, естественно. Если хорошенько не попросить, сама никогда не настаивала.

Но методы Венеры были устаревшими. Увидев с палкой коридоре, знали — к нам собралась. Даже немного неловко получалось. То, что вместе с палкой и карту несла, это уже не замечали. Цванциг, учитель немецкого, был более изобретательным. Палку или что-то подобное никогда в руках не носил. Таких в кармане держал. Когда в класс входил, все на его карман пялились. Из кармана вдесятеро сложенный толстый провод появлялся. Начинал расправлять. В конце получался страшеннее, чем дубинка. Указку Венеры с любовью вспоминали. Новый урок стал объяснять. Цванциг циммер, двадцать комнат, заголовок такой. Но дальше заголовка ни на йоту. У Зурико кашель начался. Ждали пока пройдет. Холода, а он шастал с нарочно разодранной одеждой. Уверял, что Тарзан он и есть. Уверял и так ему и надо было — простудился. Учитель новый материал объясняет, а он своим кашлем дрогоценное время отнимает.

Когда кашель закончился, Ило ссору затеял с Серым. Тот два дня назад в его адрес что-то невразумительное сказал. Что он сказал, не сразу вник, но то, что ничего хорошего, ухватил. Сейчас вдруг сказанное дошло. Не ко времени, но не его вина. Невинного человека до смерти избили, почему брата, дескать, не имеешь. Тугодум есть тугодум, ну и что? Нет, Серому позарез понадобилось его поздним зажиганием обозвать. А слово не воробей, вылетит — не поймаешь. При виде разъяренного Ило на иной лад запел, начал ему мозги мутить.

— Поздним зажиганием иногда преуспевающих называют, — убеждать стал. Но такие фокусы пройти уже не могли. В новой головоломке Ило не нуждался. Одну еле-еле разобрал. А тут еще Цванциг со своим новым материалом.

— Хватит, — урезонить их попытался. — Нашли время выяснять кто что сказал, — Но Ило что ни делал, хоть и медленно, но поверхностно ни в жизни. Ко всему подходил обстоятельно, по-деловому. И сейчас никуда не спешил, все надо было до конца довести. А конец еще далеко, пока только журнал был. Кино потом намечалось. А для этого и урока могло не хватить. К тому же название кино не совсем подходило, антрактов мог иметь. Цванциг волновался, дальше заголовка не продвинулись, не успевал урок объяснить. Проволокой по парте нервно постукивал. За той партой Ладико сидел. Послушным учеником считался. В таких передрягах участия не принимал. Хотя при случае не против был и поддержать общее дело. Сейчас как раз был такой случай. Тот провод случайно в него попал. — А мне этого и нужно было, — его лицо говорило. Поднял Ладико шум.

— С тобой то хоть что стряслось, — Цванциг миролюбиво сказал, — ты хотя бы уймись.

Неуважительно и Ладико не ответил:

— Как что стряслось, проволокой по голове барабаните.

— Перестань, тебе говорят, — Цванциг уже без миролюбия пригрозил. Ладико еще громче завопил. Цванциг проволокой хвать его. И еще, и еще.

— И сейчас не перестанешь? — В догонку.

Тут уж Ладико не на шутку разошелся. С одной стороны Ладико, с другой Цванциг. Остальные на сторону Ладико переметнулись.

— Ладико прав, — вопили.

Но покамись Цванциг изо всех сил бился, чтоб их утихомирить, урок закончился. Новый материал так и не разобрали. На следующем уроке опять тот же текст — цванциг циммер — двадцать комнат. Опять на заголовке застряли. Чноке и Чичи повздорили. Спор из-за пустячного начался. Потом разохотились. Пустячное в непустячное переросло. В споре постепенно и другие ввязались. Поднялся всеобщий гвалт. Класс на две половинки разделился. Не до немецкому уже было. При всем при том мы — дети войны, все немецкое не очень-то жаловали. Цванциг же опять за старое. Дует и дует в свою дуду:

— Цванциг циммер, цванциг циммер, двадцать комнат.

— Цванциг, цванциг, — кого-то возмутило, — уши уже не свои, сам он Цванциг.

Это имя прилепилось и так и осталось за ним. Уже и учителя к нему так обращались — господин Цванциг.

— А раньше господин Марленом называли, — Толстуха сказала. Толстуха же всегда все знала. С первого дня в школе работала, в хозяйственной части.

А наш немец, чтобы нас чему-то научить, сил не жалел. Что только для этого не предпринял. С другого фланга зашел. Из кармана провод перестал вытаскивать.

— Кажись уже и с собой не носит, — говорили. Но непривычного не приучай, привыкшего не отучай. Опять — таки на его карман косились.

А мне иностранный язык все же понадобился. Уже потом, после окончания школы, пожалел свои незнания. Выбрал себе институт заочного обучения. Курс пятилетний. Обучение по переписке. Но вначале надо было приемный экзамен сдать, тоже по переписке. А это без сучка без задоринки — не волновало. Написать экзаменационное задание Мерико вызвалась. Кто-кто, а она экзамен запросто могла сдать — в этом институте уже на третьем курсе училась. И ответ не запоздал. Радовался, успевал наверстать упущенное. С гулькин нос — единицу выставили. Не двойку, а единицу. Сомнения отпали, в этом заведении учили, как надо. И все же им благодарен — своевременно дали знать об этом, не через пять лет. Но могли и балл прибавить. И то лучше, чем кол. Престиж фирмы как никак, вступительный то их же студентка сдавала. Не знали, упустил из виду вовремя сообщить. Остался без знания языка. Вот тебе бабушка и юрьев день.

Но труд учителя не пропадает понапрасно, нигде и никогда. Труд господина Марлена тоже не пропал зря. Более того, и благодарность заслужил. Спустя какое-то время, экзамен по иностранному языку все же удалось сдать — было бы желание. Члены комиссии были удивлены.

— Да ты просто отлично подготовлен. Видно, в школе учитель был хороший. От нас персональную благодарность передай, — сказали.

— Объязательно передам, — заверил я. Но дело в том, что экзамен сдавал по английскому языку. То, что в школе немецкий учил, об этом не упоминал.

— Господин Марлен, ни с того, ни с его, вдруг со смеха покатился, — Толстуха сказала. А Толстуха всегда все знала. Работу в школе пока что продолжала.

Уважаемой Ноне провода и похожие не требовались. И без них обходилась. Более современные методы применяла. Рисунок видел, павлины в Райском саду. Изящные и безобидные, видеть их одно удовольствие. Только не надо злить, могут голос подать. Тогда, не мешкая, беги куда подальше. При виде Ноны тот рисунок вспоминал. Красивейшая госпожа, приветливая. На лице написано — светлая душа. И голос приятный, мелодичный. В класс входит — сердце радуется. Только невоспитанность не надо было проявлять. Такие с отпечаткой пяти пальцев ходили. Все пальцы со вкусом были выведены, недостатков не найти. Ее рук работа, но ведь у хорошенькой мадам и ручки такие же. А они и были хорошенькими — лапы солдатские, не ручки. Кааак врежет, из глаз искры посыплются. Если поблизости бумажное что-нибудь — книга или тетрадь, срочно убирай. Пожар может случиться. А если кто-то надеялся, что только этим обойдется, то очень даже ошибался.

— Кретин ты — и это никогда не забудет сказать. И за неопровержимыми доказательствами не постоит, тут же все в лицо тебе кинет. Ничего себе не оставит, ни грамма. Не так как в магазине. Даже если полностью заполнишь книгу жалоб, продавец все равно на сто грамм обвешает. Его, родимого, тоже понять можно было. Из тех ста граммов двадцать были его законными. Отдай другому свое законное — увидим, как понравится.

Нона от современности не отставала, но до уважаемого Робинзона не дотягивала. Тот еще круче ухватился за цивилизацию. Не Крузо, другой Робинзон. Этот учителем рисования был. Рисовать не учил.

— Способностей в живописи нет, все равно ничему не научитесь, — говорил. Про художников рассказывал. Каждый раз про других, не о тех, о которых на предыдущем уроке. Исключение Ботичели составлял. Ни на одном уроке не пропускал. О ком бы не рассказал, знали, как ни крути, в конце к Ботичели возвратится.

— Сандро Ботичели настоящим художником был, — говорил. — Когда в мастерской кто-то в работе помешал, в бешенстве за ним погнался. Тот со всех ног. Знал, поймает — пиши пропало. Я тоже настоящий художник, мешать и мне не советую.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

По комедии Д.И.Фонвизина «Недоросль»

2

По роману И. Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев»

3

По произведению Д. Лондона «Время — не — ждет»