Стражи огня

Дарья Савицкая (2024)

Того, кто погасил священный огонь, ждёт лишь одно наказание — мучительная смерть. Таково условие возвращения святыни на Очаг. Авлу везут в столицу на суд, что почти наверняка обернётся казнью. Вот только она не прикасалась к Очагу, а внезапно пришедший на помощь незнакомец уверяет, что священный огонь невозможно потушить, а значит, он был украден. И пока ещё не поздно попытаться вернуть украденное.

Глава 7

По дороге к городу Кейлес перебрал в молитвах всех известных ему богов и, возможно, по невнимательности выдумал пару новых, случайно переврав имена.

Выходец из семьи бедняков, пьяниц, которых в городе звали не иначе как «пустокровьем» и «дерьмохлёбами», он всегда относился со скептицизмом к проповедям священников и не слишком интересовался богами. Боги, может, и не злы, но и не добры, и уж тем более не справедливы. Справедливые бы не выбрали дерьмового жадного князя, не нашептали ему собрать по стране таких же дерьмовых бояр, не написали бы на священном пепле жестокие законы, диктующие сжигать людей живьём.

Прежде Кейлес не молился — не от злости или гордыни, а скорее считая, что пресыщенные своим величием небесные исполины просто не услышат его бормотания. Небось они и князя слышат через раз — иначе бы у владыки не мёрли, как зимние котята, родные дети, не случались бы покушения на любимых слуг, не дохла от западного мора скотина и не отваливался каждую весну герб со столичных ворот.

Сейчас Кейлес был готов примириться и с жадным князем, и с глуховатыми богами — только бы жадность князя оказалась достаточно велика и на городских воротах не оказалось внимательной стражи, только бы боги отвлеклись на свои дела и прослушали всякую мольбу неприятелей, что просят удачи в его, Кейлеса, поисках.

Что угодно можно спрятать, вшить в подкладку плаща, положить за щёку, запечатать в пресном тесте и показать на входе горелый пирожок «от бабушки». Огонь не спрятать, даже руку под плащ толком не сунуть — пропалит ткань, выдаст себя нитками дыма и вонью палёной шерсти. Одна надежда на то, что стража будет занята каким купчишкой, или вовсе отойдёт с ворот, глянет издали на странника без объёмной поклажи, окликнет-кивнёт да и отцепится.

Силуэт в короткой мантии-накидке Кейлес заметил, приблизившись к воротам на расстояние сорока шагов. Одна створка была полузакрыта, видимо, просела, подзастряла в грязи, а её и толкать поленились, на второй оказались бело-синие подтёки, что остались после чистки от гнёзд ползучих ласточек. Странник невольно дёрнулся — раз временами в тёмных местах гнездится мелкая тварь, значит, в городе нет дружинного двора с собственным Очагом, только простая стража. Нет у сторожевых псов своего огня, а значит это только одно: они, пожалуй, не против такой раздобыть.

Священнику-то, особенно если он не присланный, а свой, городской, можно и приплатить, что б соврал — по молитвам людей боги послали нам святой огонь, главное наше сокровище. На свежей яме, в которой живьём прикопают настоящего вора, посадят красивых ёлочек, говорят, их корни жадны до людской плоти и быстро пожирают мертвецов. Огонь не подписан, отличить краденное от вымоленного и сам князь не сумеет.

Стражник повернул голову. Он курил трубку, опёршись спиной на сырой угол арочного прохода, что вёл в город. Над его головой ржаво скалилась туповатыми зубцами деревянная решётка, за левым плечом двумя серебряными струнами тянулась дождевая вода — видимо, где-то дал течь водосток, часть утекает прямо к городскому входу.

Отчего-то Кейлесу показалась здравой идея проскочить, пока тот не успел докурить.

Вправду сбился водоотвод. У ворот натекло грязное болото, странник, проходя мимо, провалился по щиколотку. Делая вид, что брезгливо подбирает и так сырой плащ, оберегая подол, Кейлес подцепил мизинцем левой руки внутренний шов — остальные четыре продолжал держать чашей, берегущей огонь. Чавканье грязи под ногами напоминало кваканье лягушек.

Он не стал опускать голову, первый взглянул в лицо стражнику, изо всех сил изображая усталость и скуку, мол, не о чем меня расспрашивать, ни к чему останавливать. Глаза у стражника — голубые с прозеленью, как змеевики, на щеках зажившие ссадины. Не злобный с виду, немного уставший. Чем-то похож на пекаря с Белой улицы, и на одноногого лекаря из Приграничья, что по слухам умел говорить с птицами.

Холодная вода стеганула по лицу, залила глаза. Кейлес ахнул от неожиданности, глупо задрал голову, будто ходил разглядеть обидчика — обидчиком оказался порченый водосток, пустивший струи-струны с короткого навеса прямо на дорогу. От неловкого движения странник едва не поскользнулся, с трудом удержал равновесие. Бок на самом стыке с рёбрами запекло — но убирать огонь было просто некуда.

— Если что, это не питьевой родник, — насмешливо сообщил стражник, сложил губы трубочкой и выдохнул струйку кудрявого дыма. — Морду лучше не задирать — однажды так гнездо смыло, с перьями, кусками стекла и медными монетами.

— Монеты, говоришь? — Кейлес, пытаясь проморгаться, сделал вид что пытается заглянуть на козырёк, по которому стекала вода. — Мне бы не повредил и медяк.

— Уж прости, после дождя не подаю — слышал, примета дурная, — не растерялся стражник.

Так и не вынув левой руки из-под плаща, Кейлес топтался неподалёку от ворот, утирал мокрое лицо правой. Ткань неприятно шуршала об заросшие жёсткой щетиной щёки. Он не торопился уходить — это могло бы насторожить стража, но встал к нему вполоборота, так, чтобы тот не слишком-то пялился на левую руку и оттопыренный у бока плащ. Может, и не заметит ничего…

— Кто ж такое сказал?

— Умный малый — как звать его не знаю, но вижу каждый раз, как в зеркало или таз с чистой водой заглядываю, — лениво ответил стражник. Кейлес хмыкнул, сделал как будто невзначай пару шагов дальше по улице. — Ты местный, что ли?

— Ну, не по рождению, — уклончиво ответил Кейлес. Ещё полтора шага прочь. Нужно, чтобы стражник заткнулся, отвлёкся на то, чтобы выбить трубку, отвернулся и ушёл выглянуть за ворота. Первому обрывать беседу опасно. Бок горел огнём, Кейлесу казалось, что под кожей варится в темнеющей крови требуха. — Но на улице ночевать не стану, работы вам не добавлю.

— Ясно, — стражник зевнул, принялся стучать трубкой о чуть выступающий из стены камень. Мелкий пепелок не ссыпался на землю, а прилипал к мокрой кладке грязным налётом. — Эй, куда пошёл? Оружие есть?

Странник не смог заставить себя остановиться в тот же миг. Ещё пять шагов — страж, всё-таки почуяв неладное, отлип от своего угла, пошёл следом.

— Нет! — злее и громче нужного ответил Кейлес, не оглядываясь. — Слушай, приятель, у некоторых лодок днище суше, чем моя одежда — я просто хочу поскорее в таверну, выпить горячего и отогреть зад у печи. У меня нет оружия, но есть деньги, и вещей толком с собой нет — что ты, в карманы мне будешь заглядывать?

— Если надо, я и в штаны тебе загляну, — не впечатлился стражник. Кейлесу показалось, что он почувствовал волдырь, надувшийся на пересохшей, обожжённой коже. Боль пронзила тело до самого плеча, отдалась ненавистной судорогой в напряжённом запястье.

Он попытался бежать. Глупо, по-детски рванулся в бок, хотя стражник уже кричал имена напарников, и слышно было, как открывается дверь караулки.

Его схватили на восьмом шаге, даже без лишней жестокости. Подсечка, и вот уже крепкая хватка нового стражника обняла шею — чутка надавит и не сможешь даже выдохнуть.

С перепугу Кейлес вскинул руки, как будто пытался расцарапать противнику лицо — и в ту же секунду вспомнил про священный огонь. Горячечный ужас — заметили, заметили украденное, теперь всё пропало, сменился звенящей тишиной в голове.

Его руки были пусты. Никакого огня, только припухшие руны-царапины на грязных пальцах.

— Обыщи его, ну-ка, ну-ка, — произнёс один из стражников.

Парень с глазами-змеевиками принялся шарить по карманам. С какой-то глухой досадой Кейлес отметил, что за время скитаний весьма ослаб — повис в руках противника, как пьяная девка в объятиях вышибалы.

Ничего запрещённого у странника не было — мелкие тряпки, складной ножик, пару игл в мотке ниток, кошелёк с деньгами, именная бляха на поясе и тридцать восемь фальшивых и порченных монет гроздью.

— Отведи-ка его в застенок, — бросил пузатый стражник, разглядывая то бляху, то фальшивые монеты на снятом с нарушителя поясе. Кейлесу показалось, что у него отнялись ноги.

***

Застенок оказался не так уж страшен — тёмная каморка с сырой соломой на полу и грязным ведром для нужд пленника в углу. Узкое окошко пропускало немного света.

Кейлес сидел на корточках. Даже перепуганный до смерти и почти что растёртый богами в ничто, он невольно брезговал садиться на вонючую солому. Судя по запаху, далеко не все, из седевших здесь, понимали сакральный смысл ведра — кажется, многие из них мочились и блевали прямо в эту солому.

— Я погасил огонь, — беззвучно, одними губами шептал Кейлес. — Я погасил эту мразоту.

В его воображении уже трещал священный огонь, из белого становясь красным, уже смыкалась решётка-пузырь над головой преступника. Ожог на боку болел страшно, хоть и оказался неглубоким — никаких волдырей, только чуть треснувшая, как будто натянутая кожа. К пропаленной рубашке стража не проявила должного внимания, видимо, сочла что одежду он прожёг по неосторожности.

Зато заинтересовалась бляхой.

Наверняка его ищут во всех городах — надо было к тварям подводным выбросить эту бляху, выдумать себе имя, сказаться бродягой, погорельцем, сумасшедшим. Сейчас стражники поймут, что сцапали вора огня, и с конвоем отправят на суд. И его сожгут. За то, что погасил огонь. Уже не отделаешься проклятой левой рукой.

Чирикнули несмазанные петли двери, в застенок заглянул давешний парень с глазами-змеевиками.

— Здорова, Кейлес, — улыбнулся он одним углом рта. Явно нарочно поздоровался, желал показать, что быстро о нём всё выяснилось. — Ну что, просох, отогрелся?

— Только провонял, — отчитался Кейлес безжизненным голосом. Парень ухмыльнулся. — Но я не жалуюсь.

— Пошли, с тобой старший хочет поговорить.

Кейлес с тяжёлым вздохом поднялся, с некоторым сожалением осмотрелся. Подумал, что в сравнении с Костяным Очагом застенок в городе Ажем — место по-своему уютное, даже жалко так рано уходить, и нарочито медленно поплёлся за парнем.

Торопиться на мучительную смерть смысла не было.

Комната, где ждал его старший, оказалась и теплее, и светлее. Здесь пахло яблочным вином и заварными лепёшками.

Сам старший, лысоватый поджарый мужик, жевал ароматную смолу и с живым любопытством разглядывал гроздь монет-оберегов на поясе. На Кейлеса глянул бегло и кивнул на лавку напротив — мол, присаживайся. Молодой стражник принёс начальнику и пленнику по кружке горячего питья, вкуса которого Кейлес не ощутил совершенно. Он ясно представлял, как сейчас его десять минут станут расспрашивать по-хорошему, выуживать имена заказчиков, а потом начнут бить, и это проклятое питьё выйдет обратно желчной рвотой.

— Не пояс, а пособие для монетного двора, — произнёс наконец старший с восхищением. — Давно собираешь?

— Лет с двенадцати вроде. Вот первая, — Кейлес протянул онемевшую руку, подёргал за потемневшую «цыпку». — Но тут не все, любимые. Дома больше оставил. Сто… — он осёкся, спохватившись, что стражникам плевать на это, но старший как будто вправду глядел с интересом и даже кивнул, поощряя говорить: — Сто семьдесят четыре.

— Дела. Вправду бы тебя на монетный двор, ты ж, поди, всяких уже заморских денег пощупать успел, и фальшивок собрал немало.

— В Приграничье нет монетного двора. А так бы я с радостью.

— Интересно, — старший отпил из кружки, вытер пальцем неаккуратные усы. — А почему монетки?

— Да так. Совпадало так, что я получаю порченную монету — и мне на следующий день страшно везёт. Верите в удачу?

— Не слишком. Нет никакой удачи. Но монеты эти… Красота-а-а… Нет, точно бы тебя на монетный двор.

Кейлес невольно повёл плечами, чувствуя, как отступает омертвение, вызванное страхом. Даже если стражник лукавил, чтобы разговорить пленника, слышать такое было приятно.

— Меня бы на монетный двор, а засунули в розыск, — кисло ответил он, не имея желания долго юлить. — У вас вон, глядите, гроздь моих счастливых монет — и сразу удача. Вам, поди, за меня ж выплату дадут…

За спиной обидно засмеялся молодой стражник. Старший взглянул на Кейлеса снисходительно.

— Две селёдочных печёнки и блевотины в бочонке — вот что мне за тебя дадут. — Старший поднял голову, переглянулся с молодым. — Точно на монетный двор его надо. Выглядит, как побирушка, а гонору, как у княжьего псаря. Они там все такие. — Он повернулся к Кейлесу и строго ответил: — Кому ты нужен, ссыкло удачливое… Да, подал твой дружок на тебя жалобу, что ты с города сбежал, долг не вернув, ну так мне ещё только не хватало трактирных должников ловить! Я больше заколебусь твои тридцать медяков этому жалобщику пересылать… Хоть обратно тебя в лужу выкинь и сделай вид, что не узнал…

Кейлес вдруг расхохотался, но быстро замолк под укоряющими взглядами стражников. Нервное напряжение вдруг стало безумным весельем. Он сразу вспомнил приятеля своего, повара из центрального трактира, что пару раз в месяц кормил в долг, под расписку, и вечно боялся, что ему долга не вернут. Не выдержав, Кейлес снова прыснул от смеха и с облегчением уткнулся в столешницу лбом.

— Других же проступков нет за тобой? — уточнил старший.

— Со службы сбежал, не дождавшись, пока оговоренный срок истечёт. Боялся, хозяин в Гильдию нажалуются и меня на какую паршивую отработку заберут, — покаялся Кейлес, выпрямляясь и отпивая из кружки. Горячее разбавленное вино — кажется, грушевое. Странник подумал, что, пожалуй, теперь грушевое вино будет его любимым. — У нас же там в городе все с ума посходили. Вы же знаете, что…

— Да знаем. Минус Очаг в Приграничье, — вздохнул старший, придвигая Кейлесу его пояс. — Ты, Кейлес, заплати долг этому жадному дураку, да и проваливай себе. Жалобы в Гильдию нет — значит, не больно-то ты и нужен был хозяину.

Кейлес отсчитал долг и положил немного сверху стражникам за беспокойство. Про разорённый Очаг расспрашивать боялся, а стражники сами о нём не заговаривали. Старший, подумав, кинул ему на прощанье сломанную монетку — кажется, «кошка» старого образца, таких уже не принимают даже чистыми и целыми. Мол, на удачу, раз тебе это помогает.

Парень с глазами-змеевиками пожал Кейлесу на прощанье руку, шёпотом сообщил: в «Чёрной рыбе» недорогая выпивка и вкусно кормят. На скомканные извинения ответил «да с кем не бывает, ну, взбесился в пути, не хотел отвлекаться, ты ж и не сопротивлялся толком, что на тебя рычать».

На улице поднялся ветер. Дрались за какую-то падаль вороны, сырая одежда липла к телу. Кейлес до сих пор чувствовал вонь, впитавшуюся в него от липкой соломы в застенке, но не она вдруг заставила его задышать реже.

Пьянящая радость освобождения снова оказалась отравлена страшной, ослепительной мыслью.

«Я погасил огонь».